Развернувшись на каблуках, мужчина неторопливо спустился с помоста в сопровождении Морнемира и Камиллы, где их тут же заслонили от толпы вампиры, но пока что Джинджер не торопился уезжать в свою резиденцию.

- Никаких следов Совета? - тихо и без любопытства спросил вампир, подняв взгляд на Дознавателя.

- Как сквозь землю провалились. - Пожал плечами полукровка.

- Что ж. Твой фаворит вполне может знать, где они укрылись, так что держи его на коротком поводке. Ну, и они могут попробовать связаться с ним или выкрасть, так что поглядывай на окружение, Морнемир. Скоро я призову тебя к себе.

Они поехали в разные стороны - полукровка в сопровождении троих вампиров на юг, в Лар’Карвен, а Император и дроу с остатками сопровождения на север, в отстраивающийся Беатор.

- Что ж, по крайней мере, мы знаем, что он собрался делать, - задумчиво произнёс Валенсио, выбираясь из тени помоста и стаскивая с головы капюшон. Одежда его напоминала тряпки, лицо было запачкано грязью и сажей так, что узнать прежнего лощёного Советника было невозможно. Лаирендил, впрочем, пребывал в том же состоянии. На что только не пойдёшь, чтобы увериться в собственной безопасности и узнать планы врага. И у них это получилось.

А когда он в последний бой уходил,

Я понял, что он не вернется назад.

Он сказал, что за все отомстит один.

Я не мог ему посмотреть в глаза.

========== Regele a revenit! ==========

Ты спишь и видишь меня во сне,

Я для тебя лишь тень на стене,

Сколь неразумно тебе и мне

Не верить в силу дорог.

Когда я умер, ты был так рад,

Ты думал - я не вернусь назад,

Но я пробрался однажды в щель между строк,

Я взломал этот мир, как ржавый замок.

Я никогда не любил ворожить,

Но иначе не мог.

Я никогда не любил ворожить,

Но иначе не мог.

Мужчина медленно приоткрыл глаза и тут же закрыл их вновь, плотно зажмурился, тяжко, хрипло дыша, но пытаясь не выдавать этого. На его лице выступила испарина, от холодного пота тонкое одеяло липло к крепкому, но сейчас дрожащему будто от страха телу. Судорожно сглотнув, он вновь бросил короткий взгляд на стену перед кроватью и тут же отвёл, пытаясь усмирить своё чёрное сердце. Прежде ему не стоило большого труда остановить его, успокоить, но теперь оно не слушалось, колотилось в самом горле, не давая воздуху проходить в лёгкие. То ли всхлип, то ли приглушённое рычание сорвалось с его губ, и он натянул одеяло на глаза, но продолжал чувствовать на себе чужой взгляд. Обвиняющий, насмешливый, ехидный. Он пронзал насквозь, именно он заставлял сердце так бешено стучать в груди, точно вытягивая его наружу, пробивая грудную клетку. «Гельд, за что? Только две минуты прошло из этих бесконечных часов ночи, - проскользнуло в его мыслях, и он заставил себя сдёрнуть одеяло. – Уходи, уходи. Прошу тебя, оставь меня в покое!» Тёмные волосы вампира взмокли, липли к лицу, но у него не хватало сил убрать их в сторону. Тихо зашелестели шторы, дрогнули под сквозняком, заскрипело, мучительно медленно открываясь, окно, и блеклый свет луны просочился в мрачную, затхлую комнату. Здесь стало нечем дышать – так казалось пригвождённому к кровати мужчине. Мелькнула тень, вторая, вырастая, словно из воздуха – ведь он сам приказал срубить все деревья рядом со своим окном, и неоткуда было взяться этим двум, что внушали ему ужас. Они приобретали форму, кажется, даже становились плотнее, надвигались на мужчину. Пусть медленно, неторопливо, мучая, но приближались к нему, лучась изнутри первородной тьмой. Он знал, что дальше Тени откроют глаза – одни ярко-зелёные, нестерпимые изумруды, а вторые – алые, будто вся кровь, что он когда-то выпил, собралась в эти два уголька. И глаза распахнулись, вонзаясь взглядами в мужчину подобно острейшим из кинжалов, что по толщине – не больше волоса, но столь смертоносны, столь опасны. Секунда казалась вечностью, которую нельзя прервать, в которой нельзя проснуться и глотнуть свежего воздуха, напиться горячей кровью. Вампир знал – не утолит его жажду так, как это было прежде, будто кто-то питался его энергией. Но он уже множество раз проверял себя, созывал лучших лекарей и магов, медиумов. И все разводили руками, пожимали плечами, говоря, что он полностью здоров, что ни один дух не посмел привязаться к его бессмертной душе. Пусть это кончится, пусть кто-нибудь ударит его по щеке, пусть кто-нибудь не даст этим тварям накинуться на него и разорвать на кусочки, как в прошлые разы. На тысячи и тысячи мелких кусков. Но они будут драть медленно, будто украшая его, нанося узор на его ослабевшее тело, а он не сможет даже закричать, ахнуть, всхлипнуть, будет лишь смотреть и дышать через раз, пропуская через себя все муки ада.

Кажется, он может видеть их улыбки, столь одинаковые, будто одно существо разделилось на двоих, абсолютно идентичных. Но мужчина понимал, что такого быть не может. Стоит разделить близнецов, которые могли бы стать копией друг друга, поселить их в разные семьи, среды, и они не узнают в родной крови родство, не увидят его. И он не видел, не чувствовал, и даже ликовал порой, но теперь его сжирал изнутри первородный ужас, холодил кровь, и ледяной пот не переставал катиться по бледной коже. О, время, сколь ты безжалостно, как любишь издеваться и шутить свои злые, беспощадные шутки, не давая насладиться счастьем и давая утонуть в горе, в боли и несчастьях. Кто обидел тебя когда-то, кто обманул, раз ты так ненавидишь живых существ, которые рано или поздно умирают – в постели ли своей от старости или под расчётливым ударом клинка, под копытами внезапно взбесившейся лошади? Мужчина чувствовал на себе эту ненависть, чувствовал, как каждая секунда отдаётся в его теле ударом колокола, звук которых он всегда так ненавидел, как и песни прекрасных эльфов. Ни тот, ни другой звук теперь не тревожил тишину некогда прекрасного замка. Он будто погрузился в болото, в зловонную трясину, и ничто не могло спасти теперь прежде воздушный, сотканный из тончайших нитей драгоценных камней, металлов и облаков дворец. Теперь, кажется, редко выглядывало солнце, редко бросало свой печальный, тусклый взор на земли, что когда-то были полны счастья и веселья. Оно погубило их, оно подписало им смертный приговор – их безалаберность, безответственность и праздная наивность.

Уже по давно известной траектории острые когти Теней вонзились в его грудь, начали скользить ниже, оставляя алые, тонкие полосы, ровные и точные, будто под кистью искусного мастера. Тысячи мельчайших осколков теперь дрожали в его крови, разрывая, исполосовывая, а он лишь глядел на мягкие улыбки, в жестокие, полные жажды крови глаза. Они отступили, и мужчина, с трудом переводя дыхание, приподнял голову. Исчезла, растворившись, комната, и вампир с ужасом глядел на то, как распахиваются ворота в тронный зал, и входит Он. Ненавистный. Надменно улыбающийся, гордый, и невыносимо прекрасный. Его благодать жжёт глаза, заставляет кричать, и вампир кричит, впиваясь когтями в лицо, не в силах перенести этот жгучий свет, каких не было ни в одном из миров.

- Джинджер, дорогой, опять? – нежный голос заставил вздрогнуть, и мужчина распахнул глаза, обнаруживая себя в знакомой кровати, измятой, мокрой от его холодной испарины.

Не в силах сказать и слово, он медленно повернулся на бок, глядя на возлюбленную, через силу полюбившуюся дроу. Камилла глядела на него сквозь сонную пелену, застилающую её алые глаза. О, нет, это уже не алые глаза. Джинджер знал теперь, что значит настоящий алый цвет, как он терзает и какие муки может принести. Нет, она мягче и нежнее. Вампир приподнялся на локтях и заставил себя улыбнуться, хоть и понимал подспудно, что улыбка вышла вымученной и немного даже дежурной:

- Да, снова. Всё уже в порядке, любимая, спи.

- Спи? Шутишь что ли? Ты так вопил, что наверняка всех мёртвых разбудил в округе, - проворчала девушка, потирая глаза костяшками пальцев, точно ребёнок.