Эл остановил машину под уличным фонарем на углу Большой Щели.

— И дверь тоже лучше бы запирать на ночь, — сказал он Туземцу, когда тот вылезал из машины. — И я бы не стал отпирать никому, не зная наверняка, кто это такой. Когда человек дошел до ручки, как Клайд Хефлин, он способен на все самое плохое. Ты и опомниться не успеешь, как он тебя обойдет, дай только зацепиться.

Туземец захлопнул дверцу машины и подошел к Элу с другой стороны.

— Одно я знаю наверняка, — сказал он, слегка ухмыляясь. — Если Клайд явится к моему дому и постучится в дверь, так, уж конечно, не для того, чтобы отдать мне долг за починку приемника. Сколько раз я чинил ему приемник, а он мне никогда паршивых десяти центов не заплатил. Я теперь решил, что больше ни за что не стану ремонтировать ему приемник.

— Может, придет время, когда его тут больше не будет, чтобы тебя обсчитывать. Тогда ты сможешь вычеркнуть этот долг.

— Почему ты это говоришь?

— Просто предполагаю.

Эл Дидд уехал домой, а Туземец пошел по узкому переулку к своему дому. Уличный фонарь на углу светил так тускло, что от него было мало толку, но Туземец знал наперечет все лужи и удачно обходил их в темноте, не запачкав и не промочив башмаков. Когда он прошел половину переулка, его глаза привыкли к темноте, и он уже различал очертания крыши своего двухкомнатного домика на фоне звездного неба.

Не доходя нескольких шагов до своей двери, Туземец разглядел, что кто-то сидит на крылечке в тени дома. Он застыл на месте.

Растерявшись и не зная, что делать, он стоял, не двигаясь, и его сердце билось тревожно и болезненно. Потом другая мучительная боль пронизала его мозг, и все тело вздрогнуло от страха. На ступеньках в тени никто не шевельнулся и не произнес ни звука. Он хорошо помнил слова Эла насчет того, что дверь надо держать на замке, а ведь он не мог даже войти в дом и запереть ее. Пересиливая мучительную боль в голове, он соображал, что делать, как вдруг увидел, что кто-то встает с крылечка.

— Это я, Джозина.

Ему стало легче, когда он услышал знакомый голос, но он все еще не мог заговорить с ней.

— Дверь была заперта, вот я и ждала здесь, пока ты вернешься домой, — сказала она. — Я рада, что ты не задержался дольше. Ночь сегодня холодная.

Она сошла с крыльца и подошла ближе. Боль в голове понемногу проходила, но он все еще чувствовал слабость и дрожь в ногах и руках.

— Что с тобой? — спросила она заботливо. — Ты все молчишь. Ничего не случилось?

Он ощутил холод собственной руки, дотронувшись до ее теплого плеча.

— Джозина… я не ждал, что ты сюда придешь.

Он раздумывал, стоит ли говорить ей, что его тревожат угрозы Клайда Хефлина. Потом решил, что будет лучше, если он ничего про это не скажет.

— Это, должно быть, от неожиданности, Джозина. Вот отчего это… я удивился, что тебя увидел. Я думал о чем-то другом. Я не знал…

— Ничего, что я сюда пришла? — спросила Джозина.

Он думал о том, что могло бы сейчас произойти, если бы Клайд был на месте Джозины.

— Ничего? — спросила она тревожно.

— Конечно, Джозина. Все в порядке. Можешь быть спокойна. Я рад, что ты пришла.

Он отпер дверь, и они вошли в темный дом. Туземец позаботился запереть дверь, прежде чем повернуть выключатель.

— Знаю, я сама сказала, что больше не приду сюда к тебе… но мне хотелось повидать тебя хоть еще раз, — заговорила Джозина, когда он повернулся и посмотрел на нее при свете.

Он заметил, что она плакала, и вспомнил, что именно сегодня она должна была выйти замуж за Харви Брауна. Он хотел сказать ей что-нибудь утешительное, но не мог придумать ничего подходящего для такого часа. Он помнил только, как она сказала ему, что никогда больше у него не останется.

В комнате было холодно, и Джозина набросила свой черный свитер на плечи, кутая шею. Спохватившись, что в комнате очень холодно, он включил электрическую печку.

— Я слышал, будто ты собираешься уехать из города, — сказал он после этого.

Она быстро перешла комнату и остановилась рядом с ним, греясь у печки.

— Откуда ты это узнал? — спросила она.

— Мне сказали.

— Это правда.

— Когда же?

— Завтра.

Он придвинул к печке два стула, и они уселись рядом, поближе к теплу.

— Похороны Харви будут завтра утром, — сказала она, помолчав. — Я увезу с собой Эллен на автобусе… сразу после этого… после похорон. — На ее глазах блеснули слезы. — Бабушка Мэддокс уедет в деревню и будет жить с моей матерью. Она не хочет больше оставаться в Пальмире. Боится жить здесь теперь — после того, что случилось вчера ночью.

Он долго не мог ничего ответить и сидел, мрачно глядя на горящую печку.

Во время паузы Джозина наклонилась и положила руку ему на плечо.

Резко повернув голову, он взглянул на Джозину.

— Куда же ты уедешь завтра на автобусе, Джозина?

— В Джексонвилл.

— Почему.

— Так надо.

— Ты уже решила это?

— Да.

— Но ведь место незнакомое.

— Я этого не боюсь.

Он опять уставился на печку.

— А когда ты вернешься, Джозина?

— Я не вернусь.

— Почему же не вернешься?

Она ответила не сразу.

— Джозина, почему не вернешься?

— Не для чего возвращаться.

Туземец долгое время молчал, обдумывая то, что она сказала. Словно не в силах глядеть друг на друга, оба они смотрели прямо перед собой, на раскаленную печку. Спустя некоторое время он нервно задвигался на стуле и положил ногу на ногу.

— Ты хочешь сказать, что никогда не вернешься? — спросил он.

— Да, так приходится. Больше мне ничего не остается.

— Но ты могла бы остаться, если бы хотела. Тебе вовсе не надо уезжать. — Он взглянул на нее с надеждой. — Вот этого я и хочу, Джозина. Если б ты осталась, у нас бы с тобой все пошло по-прежнему.

— Нет, — сразу ответила она, глядя прямо на него и качая головой. — По-старому больше не будет. И мы тоже ничем этому помочь не можем.

— Почему не можем?

Джозина опять отвернулась.

— Джозина, почему не можем?

— Потому что нам не дадут жить вместе. Ты это знаешь. А больше я никак не хочу жить. Даже если б мы попробовали встречаться только ночью, случилось бы что-нибудь страшное. Не знаю что, но было бы что-нибудь ужасное. Так уж все устроено. И переменить этого нельзя. Ты белый, а я недостаточно белая — я всегда останусь какой-то другой. Такой уж я родилась. Вот в чем причина. Вот почему они никогда не дадут нам жить вместе в Пальмире. Я женщина, и я не хочу жить иначе. С этих пор я не могу жить иначе… кроме как вместе. Вот так я чувствую.

Она снова заговорила, и он почувствовал ее прикосновение к своей руке.

— Но где-то еще есть такие места, где мы могли бы жить вместе — даже пожениться, и люди там считали бы меня достаточно белой.

— Нет, сэр! Только не я! — быстро ответил он. — Я не мог бы жить нигде на свете, кроме как вот здесь, где я живу со дня рождения. Я боюсь и думать об этом.

— Даже ради меня?

Он покачал головой.

— Только не в чужом месте, далеко отсюда, где я ни души не знаю.

— У меня хватит денег на то, чтобы нам обоим уехать куда угодно и жить там. Тебе не придется беспокоиться насчет денег. Я тебе их все отдам.

— Нет, сэр! Только не мне! На всем свете не хватит денег, чтобы оторвать меня отсюда и заставить жить в чужом месте, где я никого не знаю и меня никто не знает.

19

Туземец подошел к печке и стал лицом к Джозине, грея спину и ноги. Она подняла на него глаза, все еще с надеждой и мольбой.

— Если бы ты меня любил так же, как я тебя люблю…

— Я же тебе сказал, что не могу так уехать. Куда бы то ни было. Как раз этого я не могу сделать. Я бы чувствовал себя, как заблудившийся пес, который не умеет говорить и не может спросить, где дорога к дому.

— Ведь я тебе помогла бы. Ты знаешь, что помогла бы. Я бы все сделала, чтобы тебе было легче. И мы были бы все время вместе.