— Я приехала из Дженкинстауна — это милях в тридцати пяти отсюда. В округе Пальметто.

— Я знаю про Дженкинстаун, слыхала про него, — сказала Дженни, — но все как-то не было времени съездить туда и посмотреть самой. Говорят, там разводят много арбузов и дынь. Арбузы я не так люблю, зато дыни просто обожаю. У меня слюнки текут, как только про них подумаю. Каждый год я жду не дождусь, пока дыни поспеют, а потом объедаюсь ими все лето. Вот это единственное, что мне никогда в жизни не надоедало.

— Мой отец разводит дыни на своей ферме под Дженкинстауном, — опять улыбнувшись, сказала Лоуэна. — Каждый год он засевает дынями целые акры. Когда я жила дома, я помогала собирать их и грузить на машины. Иногда он собирал больше, чем мог продать, и остаток приходилось скармливать свиньям.

— Вот это стыд и срам! Кормить дынями свиней, когда я сама готова объедаться ими по-свински!

Закрыв глаза и словно думая о своих любимых дынях, Дженни сложила руки на животе.

— Ну, расскажите мне еще что-нибудь про себя, — сказала она немного погодя. — Почему вы приехали в Сэллисоу и стали искать комнату?

— Я хочу найти какую-нибудь конторскую работу, — вся просияв, отвечала Лоуэна. — Два года я училась в коммерческом колледже, и теперь мне хочется получить место секретаря. Я хорошо знаю стенографию, могу писать на машинке все, что угодно, умею вести отчетность. И на всяких счетных машинах я тоже могу работать. Всему этому я научилась в коммерческом колледже. Дженкинстаун такой маленький городок, что там вообще очень трудно получить работу. Я и решила поехать в Сэллисоу — я знаю, что могу найти здесь место получше.

Дженни медленно покачала головой.

— Не знаю, как вам сказать. Сэллисоу не такой уж большой город. В нем живет всего тысяч пять человек, и из года в год он никак не становится больше. Вот почему здесь не так-то легко найти работу. Но я не хочу вас разочаровывать. Молодежь вроде вас всегда находит то, что ищет. Думаю, что докторам и адвокатам часто приходится искать заместительниц девушкам, которые почему-нибудь бросают работу — выходят замуж, рожают или еще что-нибудь. Потом у нас есть электрическая и газовая компания, банки, правительственные учреждения. Если подумать как следует, так, по-моему, когда вы познакомитесь поближе с кем-нибудь из наших воротил в здании суда…

Дженни остановилась, не договорив того, что хотела сказать. В тишине гостиной она задумчиво глядела на черноволосую девушку. Во время разговора были минуты, когда Лоуэна держалась застенчиво и замкнуто, словно чего-то боялась и тревожилась, но когда она улыбалась, то вся ее повадка делалась наивной и доверчивой, как у беззаботной девочки-школьницы. Чем дальше Дженни смотрела на нее, тем привлекательней и трогательней она ей казалась. Густые волосы Лоуэны были черные с синим отливом, кожа смуглая, словно от загара. Она была тоненькая, среднего роста, с изящными руками и мягкими чертами лица и выглядела не старше двадцати с чем-нибудь лет.

— Я, право, любуюсь вашими прелестными черными волосами, — сказала Дженни с завистливой ноткой в голосе. Ее тяжелая грудь поднялась и опустилась с глубоким вздохом. — Может, вы еще слишком молоды и не знаете, какое это счастье иметь такие красивые волосы. Вы видите, чем меня наделила природа, и вам остается только спросить, если хотите знать, какое это было горе и несчастье. Мне просто стыдно становится за свои жалкие косички, как взгляну на ваши прелестные волосы. Я все перепробовала, что только в голову приходило и что под руку попадало, лишь бы мои волосы выглядели хоть немножко получше, но ничего не помогает. Всегда они были вот такие, как сейчас. Сколько я денег потратила на всякие эликсиры, краски, промывания и на все, что только продается в аптеках, а они все-таки выглядят бог знает как, если не хуже. Поверьте моему слову, Лоуэна, вам надо благодарить свою счастливую звезду за то, что у вас такие волосы.

Лоуэна улыбнулась.

— Я очень рада, что вам нравятся мои волосы.

— Мне они очень нравятся, — сказала Дженни с чувством. Несколько минут она молчала, пристально глядя на девушку из своего угла. — Только не помню, чтобы я видела у кого-нибудь такую темную кожу, как у вас. То есть, кроме как у настоящих негритянок. — Она опять помолчала, потом прибавила: — Я хочу сказать, у мулаток.

Сжав руки еще крепче, Лоуэна тревожно улыбнулась.

— Это потому, что я отчасти индианка, — сказала она. — Отец моей матери… мой дедушка…

— Понимаю, — заметила Дженни, еще пристальнее разглядывая девушку и медленно кивая головой. — Понимаю, — повторила она еще раз. — Сама бы я нипочем этого не распознала, если бы вы не сказали мне. По совести говоря, я уж начала сомневаться. Столько везде видишь мулатов, что просто диву даешься, какое нынче пошло смешение рас. Во всяком случае, настоящих индейцев, говорят, осталось не так уж много в этой части страны. Я слыхала, что совсем недавно их было много — пока они не начали смешиваться с белыми. А может, и наоборот — белые с ними, оно больше похоже на правду. Да ничего другого и ждать не приходится, кроме смешения, такова уж человеческая природа, стоит только посмотреть на всех этих мулатов в Сэллисоу, сразу увидишь, как это верно. Много идет разговоров насчет того, чтобы белые и негры держались подальше друг от друга и не смешивались, но ведь это только одна болтовня. Это днем слышишь такие разговоры, а как ночь придет, они больше ничего не значат. Сама знаю, если б я была мужчиной…

В прихожей громко и настойчиво зазвонил телефон. Дженни хотела было не обращать на него внимания и не подходить к нему, в уверенности, что это вызывают Бетти, но звонки повторялись раз за разом, и ее это раздражало.

— Визи, подойди к телефону и, кто бы ни звонил, скажи, что никто в этом доме с ним разговаривать не станет, а если он позвонит еще хоть один раз, я с ним церемониться не буду. И скажи ему, что это велела передать Дженни Ройстер.

Встав со стула и просеменив через гостиную своими короткими ножками, Шорти вышел в прихожую. Поговорив с кем-то по телефону, он вернулся и стал в дверях.

— Это судья Рэйни, он сказал…

— Что?

— Судья Рэйни сказал…

— Майло Рэйни! — воскликнула Дженни. — Этот трус, этот старый мошенник! Взбеленился он, что ли, что такие шутки проделывает! Вот уж никогда не думала, что он станет звонить Бетти Вудраф! Оказывается, он не лучше других мужчин в городе! Дайте-ка я с ним поговорю! Я ему скажу такое, что он до старости не забудет!

Дженни уже поднималась с дивана, как вдруг заметила, что Шорти отрицательно мотает головой.

— Судья Рэйни не говорил, что хочет разговаривать с Бетти, это насчет вас.

— Насчет меня? — спросила Дженни, смягчившись. Она тяжело опустилась на диван. — Хочет со мной говорить?

— Он вот что сказал: чтоб я спросил вас, не можете ли вы зайти к нему ненадолго. Он сказал, что ему нужно поговорить с вами о чем-то очень важном.

Глубоко вздохнув, Дженни откинулась на спинку дивана и сложила руки на животе.

— Ну, это совсем другое дело. Скажи Майло, что я буду у него, как только освобожусь — мне остается тут кое-что закончить. Только не смей передавать того, что я минуту назад говорила.

Шорти, вернувшись в гостиную и взобравшись на стул, что-то ворчал себе под нос.

— Ну, Визи, что в этот раз сказал тебе Майло на своем иностранном языке?

— Он сказал «компас — не компас»^[6], что-то в этом роде.

— Не обижайся, Визи. Это он обращается с тобой по-дружески и хочет показать, что ты ему нравишься.

— Как-нибудь на днях я ему тоже придумаю такое — прозвище, что он взбесится, на каком бы языке ни говорил.

Удивляясь, о чем это судье понадобилось говорить с ней, Дженни нервно постукивала пальцами по подлокотнику дивана.

— Ведь вы все-таки сдадите мне комнату, мисс Ройстер? — услышала она вопрос Лоуэны.

Шорти, опять ухмыляясь, начал болтать ногами.

— Ну что ж, — ответила Дженни, глядя со своего места на Лоуэну и кивая ей, — мне кажется, вы очень хорошая девушка, и я решила сдать вам комнату.