В реке зашипели головни. Клубочки пара закудрявили поверхность Эргежея. Опалило жаром. Лидия оглянулась. Пламя вырвалось на опушку.

Если хоть одна искра попадет сюда или только пролетит над ямой, в струе горючего газа?.. Сколько здесь газа?.. Лидию обдало испугом.

— Женя! Сургуч, пробку, спички!..

— Через наледь не переползем. Надо лесом обойти наледь, — сказал Женя.

— Хорошо! — сказала Лидия, дрожа от волнения. — Но бутылка еще до половины полна воды. Мы успеем, Женечка, успеем?..

— Пожар пойдет берегом теперь.

Он лег щекой на гальку, чтобы смотреть сквозь темно-зеленое стекло бутылки на свет пожара, пытаясь увидеть, как вытесняет газ воду из бутылки. Внимание Жени было всецело поглощено.

— Лидия Максимовна! Бутылка полетит?

— Конечно, нет! Но мы с тобой легко можем взлететь… на этом нелегком газе… Еще много воды в бутылке?

— Совсем не видно воды. Будет пустая бутылка… И можем перелететь через наледь? Ах, шаманство!

— Слушай внимательно! Я буду держать горлышком вниз. Или ты возьми бутылку. Не наклони!.. Забей пробку снизу! Не поднимай из воды!.. Пробка вошла вся? Теперь поверни пробкой кверху, под водой!

Резиновая пробка держала удовлетворительно, пузырьков почти не было. Женя вынул бутылку из воды. Лидия отбежала от ямы подальше, зажгла сургуч и залила пробку. Женя держал бутылку на вытянутой руке и удивлялся:

— Какой нелегкий газ!

— Ну, это у тебя руки отяжелели. Бежим!

Они побежали к скрещению наледи с опушкой. Лидия вбежала в лес, как в печь, и увидела огонь перед собой. Два оленя прошли, опустив рога, и почти коснулись ее. Сухой жар хлестнул по лицу. Лидия отшатнулась, повернула и с разбегу оступилась на чистую обтаявшую поверхность льда. На спине она быстро скользнула вслед за оленями, Женя тщетно старался догнать ее. Мокрый склон наледи перешел в пологость. Лидия села. Холод охватил ее ноги, но голову жег зной пожара. Огонь с треском вздыбился над наледью. Он подскакивал из кустов и набрасывался на листву. Искры в изобилии сыпались на лед и на оленей. Лидия со страхом подумала о своих непокрытых волосах. Женя схватился за оленя и поднял Лидию.

Измученные олени вошли в реку, увлекая их за собой, и Лидия обняла другого оленя, повиснув на нем.

Ноги на льду в воде загорелись от холода. Длинные искры мороза прожгли пятки, прошили все тело вверх, сквозь сердце вонзились в темя. Голову и ноги жгло и замораживало с одинаковой болью, но Лидия знала, что сверху терзал огонь, а снизу мороз.

Женя помог ей взобраться верхом на оленя. Лидия даже не удивилась тому, что олень терпел и не двинулся с места.

Ветра не было, но лихорадочные сквозняки метались вокруг нее. Левый берег пылал стеной. Искры сыпались по всей реке, на Лидию и на оленей. Лидия взглянула на дальний лес правого берега и увидела, как бред: под тепловым лучом с горящего левого берега пожелтела хвоя по всей опушке за речкой и вспыхнула.

Тогда Лидия вспомнила о газовом источнике. Она не могла оглянуться на яму, тело не повиновалось, не могла шевельнуть распухшими или оцепеневшими губами, спросить у Жени.

Берега разгорались все сильнее, но Лидии стало как будто легче. Она поняла, что Женя обливал ее водой. Он обливал также оленей и себя. Звери стояли неподвижно, совершенно покорные, опустили морды к воде. Они понимали, может быть, или были домашними и одичали недавно. Лидия крепче обняла своего оленя. Она уже знала, что своими ногами не выйдет из реки: ноги не подчинялись ей.

Пламя упало на левом берегу с такой же внезапностью, как вырвалось двадцать минут назад. Большие красные ящерицы еще бегали по деревьям и на земле. Женя толкнул оленей к берегу, но они не поддались, а вместо того пошли рекой против течения и вышли на отмель недалеко от газовой ямы. Лидия упала на гальку.

Волевое усилие больше не нужно было. Она едва сознавала, что из ямы поднялся большой пузырь с довольно плоским коричневым лицом якута и широко расставленными якутскими глазами. Над ямой не было огня. «Это же просто голова, — подумала Лидия, — и у меня воспаление мозга, я галлюцинирую». Она заплакала.

Но сквозь слезы она упорно смотрела на коричневую голову и заставляла себя не видеть ее. Она решила преодолеть воспаление мозга в самом начале — и вот с удовлетворением она увидела, что голова быстро погрузилась обратно в яму.

Новое видение появилось в виде старинного русского лица, очень памятного ей: оклад каштановой бороды, намокшей и позолоченной отсветом пожара; голова, конечно, прикрыта меховым намокшим колпаком, — слезы мешали разглядеть как следует колпак, описанный Женей. Но где же она его видела, это лицо? На Лене?.. Ах, Савва! Но теперь у него лицо стало какое-то старинное, былинное. С ватного пиджака стекала вода.

Савва перекрестил Лидию, держа камень в пальцах, и нацелился камнем. Она услышала свирепое рычанье, из ямы выплеснулся на этот раз целый якут с той же головой, что высовывалась раньше. Лидия закрыла глаза.

Она почувствовала, как Женя поднял ее и понес. Она подумала о нем с благодарностью и лаской и постаралась открыть очень отяжелевшие глаза и поблагодарить его взглядом. Женя сам был измучен. Он стал неузнаваем. Скорее он похож был на первую галлюцинацию: плосколицый, с бесстрастными глазами, чужой. Она не успела додумать, что это и в самом деле якут из ямы, — снова она услышала крик, но это уже был спасительный гром из человеческого горла, хриплый, яростный, обрадовавший ее.

Из дыма вышел Савва, милый избавитель Савва, обросший, небритый, но молодой — не старинный и с шапкой мха на голове. Он весело сказал Жене:

— А ну-ка, положь! Куда потащил?

Якут бесстрастно опустил ее на землю. Вода согрелась в тканях одежды и ошпарила спину ей. Земля была горячая. Савва прогремел, смеясь:

— На чужое сам не свой? На это дело у тебя зубов не хватит, — и примерил к подбородку якута кулак и вдруг упал в сторону.

Но разве мог бы Женя отбросить богатыря, ее Савву? Ей показалось, конечно. Савва тотчас поднялся и набросился на якута с бранью и страшным криком. Якут бросился бежать, а Савва побежал за ним. И тогда Лидия поняла, что это вовсе не Женя. Женя — эвенк, а это — человек, сидевший в яме!

Измученная и потрясенная, она закрыла глаза и забылась. Шорохи отовсюду сбегались к ее ушам. Земля хрипела в тяжелом удушье. Краснокрылые ящерицы пожара слетели с обглоданных верхушек тайги на обсохший подлесок и грызли его с хрустом, перебегали и с жаром суетились в кустах. Лидия застонала от ужаса внезапной мысли: что, если старинный человек — батя, которого она приняла за Савву, — убил Женю?..

Она заметалась, повернулась лицом к реке и почувствовала сильную боль, пронизавшую мышцы. Жени не было на отмели. Что, если это множество людей, появившихся вдруг среди пожара в пустыне болот, — не угарный бред и не горячечный сон? Лидия поднялась на четвереньки и увидела Женю рядом.

Он лежал с закрытыми глазами и очень похож был на себя, как всегда.

Он тяжело дышал, с хрипом.

Лидия подползла к нему счастливая и испуганная. Он был жив и целехонек. Он спал. Он просто спал и даже не сразу проснулся под взглядом Лидии. Поднялся и пошатнулся. Виновато взглянул на Лидию и со стыдом опустил глаза.

— Выкинь все битумы. Оставь только бутылку с газом, — сказала Лидия и удивилась голосу — как будто чужому, но своему.

Женя не вытряхнул битумы, а приторочил заплечные мешки со своим грузом на оленей. Он с сожалением оглянулся на отмель, словно оставлял там нечто неразгаданное, важное.

— Уйдем отсюда, — сказала Лидия.

Она удобно положила руку на плечо ему, высокая — на голову выше его, и совершенно успокоенная, и бесконечно уставшая, беззаботная, доверившая ему свою жизнь. Они пошли, ступая в теплую воду и дымящуюся золу, под которой еще роились красные личинки саламандр.

Он повел бесстрашную и беспомощную девушку в глубину горящего леса, очень серьезный и даже важный от сознания своей задачи. Он шел опять на север и видел это, но дорогу он знал, не задумываясь о направлении, чуткий и нацеленный, уверенный в том, что туда и следует идти, куда он идет, чтобы привести Лидию и себя к цели.