Оридонец усмехнулся.
Через некоторое время они, однако, поняли, что причиной переполоха является не их визит.
— Привеликий, — вышел к ним саарарский воин.
— Кто ты? — спросил его Кин.
— Я Перош…
— Знаю тебя. Ты владетель твердыни. Что это?
— Маэрх поблизости, — проговорил Перош. — Я привел крепость в боевую готовность.
— Кто такой маэрх?
— Это людомар. Мой телохранитель…
Кин резким движением остановил Пероша. На лице оридонца заиграла торжествующая улыбка.
****
— Маэрх, — во всю ширь своего и без того большого рта улыбался брезд. Он был стар. Почти также стар, как и стены, которые его окружали.
Людомара ввели и оставили в просторной пещере, служившей залой для приемов. Странно, но ему многое было знакомо здесь. К примеру вот этот рассохшийся стул. Он мог поклясться, что видел его раньше. Охотник даже вспомнил, что одна из его ножек постоянно подгибается. А эта чаша? У нее отбит край и он знал, почему. Вон та шкура скрывает под собой вход в залу.
Сын Прыгуна пребывал в раздвоенных чувствах, постоянно озираясь по сторонам. Наконец, его взгляд остановился на старом брезде, внимательно следившим за ним. Единственный глаз брезда сверкал при мерцании мелких желтых рочиропсов россыпью разбросанных перед местом, которое только с натяжкой можно было назвать троном.
Обстановка была убога и аскетична. Находившиеся в зале воины почтительно молчали.
— Почему ты оглядываешься? — спросил брезд с трона. — Ты чувствуешь опасность? Маэрх, ты меня слышишь?
Перед глазами людомара вдруг бешенной чередой пронеслась вереница воспоминаний: искрящееся в кубке вино, гвалт криков, стонов и музыки, пьяный угар и разнузданность попойки; большое скопление воинов, их рев и лязганье оружия; тишина и полумрак пещеры, уныние и плачь…
— Маэрх…
Охотник вздрогнул.
Брезд медленно поднялся с трона и сильно припадая на правую ногу подошел к нему. Тяжелая рука легла на плечо людомара. Сын Прыгуна отметил про себя, что не удивлено отсутствием правой руки у старика.
Брезд заглянул ему в глаза.
— Ты пришел. Мы все рады тебе. Не опасайся ничего.
— Где я? — спросил людомар.
****
— Итак, ты ничего не помнишь. — Брезд нахмурился. Он снова сидел на троне, подперев голову левой рукой и жуя губами.
— Нет. Двадцать восемь зим неведомы мне. Но я узнаю это место, как если бы бывал здесь не раз.
— Ты бывал здесь двадцать восемь раз. Воспоминания о тебе до сих пор помнят эти скалы и земли на много переходов вокруг.
— Что я делал здесь?
— Ты пришел и был с нами.
— Что мы делали?
Брезд нахмурился. Его рука легла на подлокотник и сжала его так, что дерево жалобно заскрипело. Среди воинов в зале пронесся шепот. Звякнула кольчуга, послышался кашль и снова стало оглушительно тихо.
— Что мы делали? — апатично вопросительным тоном произнес брезд. Он надолго ушел в свои мысли. — Мы пытались вырвать Владию из рук оридонцев; потом мы пытались отогнать саараров от Желтой реки; затем мы пробовали отстоять нашу крепость — Холведскую гряду и, уж когда совсем стало плохо, мы пытались хотя бы отогнать грирников от Острокамья и долины Последней надежды.
По рядам воинов снова прошел шепот непонимания.
Людомар свел брови и склонил голову. Он покачал ей, ничего не помню.
— В этих землях ты зовешься Маэрх, — продолжал старый брезд. — Одно твое имя наводит ужас на всех прихвостней четвероруких. Вместе с нами ты сражался против них у Эсдоларка, у Меч-горы, у Белого водопада. Мы били их, но отступали… били и отступали. До тех пор, пока нас не загнали сюда. Эти земли мы еще можем отстоять. У нас еще достаточно сил.
Сын Прыгуна поднял голову и посмотрел в глаза старика.
— Не суди меня за то, что говорю: ничего этого я не помню. Память стала принадлежать мне только в Немой лощине у кромки Брездских вод. Они выбросили меня у большого камня, что на изгибе вод к замку…
— Ты был в Боорбрезде?! — вскричал старик, приподнимаясь на троне.
— Оттуда я помню себя.
— Как ты пробрался туда?
— Я не знаю.
— Так вот куда ты уходил всякий раз. — Заметив, что людомар непонимающе смотрит на него, брезд пояснил: — Перед пробуждением Холведа ты уходил от нас, а после возвращался. И бился за Владию вместе с нами. — Старик снова затих. Неожиданно он тихо попросил: — Расскажи мне про Немую лощину. Что ты помнишь?
— Не так много. — И охотник принялся обстоятельно повествовать о том, что видел, слышал и чувствовал в землях, которые брезд называл Владией. Его слушали с величайшим вниманием. Изредка до тонкого слуха Сына Прыгуна долетало скрежетание зубов и хруст кулаков, сжавшихся в бессильной злобе.
Пока он говорил, в залу внесли столы, расставили их и покрыли скудной едой.
— У нас осталось не так много. Отведай с нами то, что имеем, — пригласил его брезд.
Людомар уселся за стол и с удовольствием поел горячей пищи. Его ежеминутно отвлекали, дергая то за правую, то за левую руку. Он отвечал на вопросы, рассказывал, уточнял или пожимал плечами.
Горькая брага способствовала общению.
— Я знаю, что ты не спишь много дней кряду. Когда ты поешь, дай мне знать. Сделаем отметки на поземелье, — наклонился к нему брезд.
Охотник кивнул. Ему поднесли ушные затычки: и впрямь, его здесь знали!
Поднимались тосты за Маэрха, за будущие победы, за хорошее знамение, — за все что угодно. Воины: брезды, дремсы и холкуны усиленно пили, а потом затянули длинную тягучую песнь о трудном пути лишений, о потеряной родной земле, об оставленном и забытом. Многие плакали. Некоторые сидели, нахмурившись, низко склонив голову над столом. Их массивные руки безвольно лежали на столе. Воины смотрели на них, как на бесполезное оружие, не способное ничего изменить.
Уныние! Всеобщие уныние и подавленность вдруг как-то бочком проникли в торжественность залы и заняли в ней почетное место.
— Иди за мной, — подал ему знак старый брезд, заметивший, что людомар больше не ест и не пьет.
Они прошли сквозь длинную анфиладу пещер, служивших их обитателям местом пребывания, о чем свидетельствовал терпкий запах обжитости, вышли на небольшую площадку, сокрытую от посторонних глаз громадными сосулями — по весне водопад снова станет водопадом — и спустились вниз, туда, где вода в должное ей время набирается в природную впадину.
Людомар онемел от удивления. У его ног раскинулась Владия. Он обозревал Боорбогские горы и Синие Равнины, Десницу Владыки и Чернолесье. Неведомая рука настолько искусно, с такой любовью воссоздала изо льда карту бывших земель брездов, что Сыну Прыгуна оставалось лишь молча лицезреть это творение, восхищенно задержав дыхание, так, словно бы он кружит, подобно птице, над Владией.
— Укажи, что изменилось, — попросил его брезд. Он кивнул куда-то в сторону и из нише в скале вышел молодой холкун. Он только проснулся, поэтому тер красные от недосыпа глаза.
Охотник осмотрел карту и указал на ее недостатки: здесь больше нет леса, он отступил вот туда; реки тоже нет (а ведь она была!) и здесь есть новая твердыня. Простое, вроде бы, занятие, затянулось надолго.
Брезд с явным удовольствием рассматривал свои миниатюрные владения. Когда тьма сгустилась настолько, что карта стала плохо видна, он приказал принести рочиропсов. Казалось, старое тело было покинуто молодым воинским духом. Оно не чувствовало усталости, холода и течения времени. Людомар стал мелко дрожать от холода, когда брезд отвел глаза от карты. На его лице, вдруг, отразилась такая усталость и разочарование, что он постарел еще больше.
— Стало хуже, — спокойно произнес он. — Они заперли нас новыми крепостями вот здесь и здесь. Они отыскали тайную тропу по склону хребта. — Старик взглянул на своего молчаливого слушателя. — Ты не понимашь, — с горечью произнес он. — Теперь не понимаешь, я вижу. — Он приступил к нему и взял ладонью за тыльную часть шеи. — Когда-то ты был мне лучший советник. Тяжело потерять тебя. — Неожиданно его лицо приобрело заинтересованное выражение. Он бесцеремонно обошел людомара и, приказав стоять и не двигаться, приподнял ему волосы на затылок. — Беллер, — прошептал он и возвратился к Сыну Прыгуна с напряженно-подозрительным взглядом. — Ты говоришь, что ничего не помнишь. Совсем ничего?
