Еще не занялась заря, когда все было кончено.

Кин стоял на вершине занятого вала и смотрел на стены крепости. Он был доволен. Но в уголках глаз его отражалось зарождавшееся отчаяние. Округа, лежавшая перед ним, была пустынна. Гун-утор принял всех.

– Собирайся, мы отплываем сегодня же, – подошел к нему Фод-андин.

– Дай мне еще день, и я возьму его.

– Ты уже его взял. Нет смысла быть здесь, когда все что требуется: забросать цитадель сию каменьями горящими и сжечь ее дотла.

– Я сделал больше них… лишь день мне нужен, – заскрежетал зубами Кин.

– Умей остановиться там, где твой талант – избыток. Умей беречь его. Умей употреблять лишь равное для равного. Тебе не место здесь уж боле. Пусть Сур потешит сам себя красотами пылающей твердыни. Тебе со мной быть надлежит. Мы покидаем лагерь на рассвете. Не заставляй нас ожидать тебя.

Тиволарг

Часовые на надвратных башнях города со смешками рассматривали фигурку хромой девушки в необъятной накидке. Она шла, опираясь на палку, и смотрела себе под ноги.

От усталости у Лоовы кружилась голова, но не усталость лишила ее сил. Она ждала отца всю ночь, а он не пришел. Не пришел к ней ровно так же, как не пришла мать много зим назад. Слезы крупными каплями падали с ресниц Лоовы. Девушка ничего не замечала вокруг себя. Она не заметила даже, как оказалась на центральной площади города.

– Сколько ты стоишь-то такая? – подошел к ней пьяный пасмас.

– Пошел прочь.

– Че-е! – Он замахнулся и ударил ее по лицу. Она упала в грязь и разрыдалась.

К вечеру девушка отошла в дальний угол площади. Хотя там и пахло блевотиной и мочой, но мало кто сунется туда без особой надобности.

– Хола, ты хола? – подошла к ней какая-то женщина, на вид старуха.

– Иди от меня, юродивая, – огрызнулась Лоова.

– Я не такая, – усмехнулась женщина. – Заметила тебя и подошла… – Она замялась. – Вот, возьми. Это хлеб. Немного, но тебе хватит утолить голод. – Она протянула девушке кусок хлеба.

Беря его из ее рук, Лоова ощутила, что кожа женщины была вовсе не старой.

– Ты молодая. Почему ходить, как старуха? – спросила девушка.

– Хм… Беды согнули меня…

– Чего же так?

Готовая было отойди в сторону, женщина вернулась обратно.

– Я потеряла мужа. Моего мужа, а сама отдана на утеху солдатам. – Она указала рукой в сторону квартала, где располагались дома терпимости. – У меня был хороший муж. Добрый. Я не знала, что он для меня делал. Не ценила. Ты… ты цени, когда… когда… – Она умолкла.

– У меня не будет мужа.

– Почему?

– Я не хочу. Я сама по себе. Все меня всегда бросают. – Лоова вдруг разозлилась.

– А мне до сих пор сны снятся, что я просыпаюсь, а он сидит за своим столом и скребет палочкой. Он был у меня конублом. Молод был, но уважаем. Я гордилась им. – Женщина шмыгнула носом. – Он всегда сидел у окна, и свет от Ока Владыки падал прямо на него. Я, как проснусь, не спешу вставать, все на него смотрю. А он смотрел на тракт. Наш дом стоял на перекрестье дорог. Хороший был у нас дом. Трехэтажный. Все любили друг друга… а перед его уходом мне приснился сон, будто бы с ним поехали…

– Поди прочь, тошно мне и без твоих рассказов, – расплакалась вдруг Лоова.

– Терпи, девочка, терпи. Пройдет… это… все оно пройдет… терпи… – Женщина удалилась.

Едва утро позолотило крышу замка холларга, Лоова поднялась на ноги и пошла прочь из города. Распросив у людей, к середине первого дня пути она оказалась на Трапезном тракте и медленно побрела по нему.

Лоова смотрела на свои босые ноги. Ее прежняя обувка размокла от воды, и ее пришлось выбросить. Ножки девушки месили пыль тракта, погружаясь в нее почти по щиколотку. Лето выдалось жаркое.

– Эй, а ну-ка иди сюда! – грубо окрикнули ее и, схватив за руку, развернули с такой силой, что от боли в ноге у нее потемнело в глазах. – Глядите, олухи, ничего себе баба, говорю же! – В прояснившемся взоре возникло чумазое лицо холкунского солдата. Позади него маячили еще два лица. – Ничего себе добыли, а?! Говорил вам, на тракте всегда есть, чем поживиться. Утю-тю…

Солдат не договорил, потому что получил удар кулачка в челюсть, пошатнулся и повалился на спину. Лоова хотела побежать, но получила такой сильный удар в живот, что застонала и повалилась в пыль. Второй удар пришелся ногой в лицо. Мир закружился перед глазами. Она смутно чувствовала, как ее перевернули на спину, как стянули плащ, открыв жаркому солнцу обнаженное тело, как расставили ноги.

Девушка зажмурилась. Она еще ни разу не была с мужчиной, но ей было не страшно. Много раз она пребывала в полу забывчивости. В бою не раз такое случалось, а потому она знала, что раны, нанесенные в этот момент, заболят много позже.

С ней что-то делали. Она ничего не чувствовала, а потом накрыли плащем… подняли на руки и понесли. Ее спина ощутила прохладу лесной травы.

Вода омыла ей лицо и освежила.

Лоова открыла глаза и долго вглядывалась через щелки опухших век в жизнерадостно расцвеченную листву. Она была сочно-зеленой и светло-синей, даже сизовато-сиреневой. Постепенно в ее мозг проник звук журчащей воды.

Неожиданно, всю эту красоту закрыла черная туча. Девушка застонала, но туча обрушила на нее не гром, а легкое нежное прикосновение прохлады.

– Кто ты? – спросила девушка, еле шевеля губами.

– Ты не узнала меня?! – удивился знакомый голос.

– Папа? – Лоова собрала все свои силы, пальцами раскрыла веки и увидела бесстрастное лицо людомара. – Папа! – Она потянула к нему руки. Он нагнулся и приник к ней.

Лоова прижалась к нему что было сил, и слезы с новой силой потекли у нее из глаз.

***

Через несколько дней, когда девушка пришла в себя от побоев, Сын Прыгуна взгромоздил ее себе на плечи и двинулся по ручью по одному ему известному направлению. Через некоторое время они вышли к реке. Охотник соорудил плот, и той же ночью беглецы двинулись вверх по течению. Лоова спала, а людомар внимательно всматривался и вглядывался в пространство, почти бесшумно поводя шестом в воде.

Еще несколько дней они провели на небольшом островке на реке в глухой части леса.

Лоова торопилась уйти.

– Нам надо торопиться. Людомары в опасности. Этот рипс, он придет за ними. Он маг. Он найдет их, папа. Надо спешить.

– Мы пойдем, едва ты окрепнешь.

– Я уже могу идти.

– Ешь, – говорил Сын Прыгуна и заталкивал в Лоову очередной кусок мяса.

На острове они провели три дня. На рассвете четвертого Сын Прыгуна разбудил Лоову, пора!

Мир дышал мерно и чисто. Это было время, когда проснулись еще только самые ранние пичужки. Они трелями огласили лесную чащу и расцветили ее всполохами разноцветных перьев, сверкавших молниями в лучах восходящего солнца.

Лес еще хранил в себе ночную прохладу. Поэтому идти было легко.

Неожиданно людомар остановился и прислушался. Лоова тоже прислушалась.

– Обойдем, – сказал он ей. – Там олюдь.

– Я слышу его. Это конубл, – сказала девушка и возвела глаза кверху. – Слава Владыке.

Людомар не успел сказать ни одного слова, как девушка неслышно скрылась в чаще.

Он нашел ее сидящей в засаде. Она наказала ему молчать и присесть рядом.

Перед ними в двадцати локтях устраивался на покой одинокий торговец. Его низкорослая лошадка стояла рядом и понуро жевала листву. Едва купец снял с пояса топор и положил его рядом, как Лоова поднялась и устремилась вперед. Она выросла перед ним так неожиданно, что торговец и лошадка лишь оторопело посмотрели на нее.

Девушка спокойно забрала топор из ослабевших рук торговца.

– Я знаю тебя, – сказала она, – ты возишь разные поручения из ларга в ларг, да?

– Нет… не знаешь, – начал смелеть тот. Он потянул руку и попытался забрать топор.

– Отдай мне коня? – попросила Лоова.

– Коня?! Коня… не-е-е… не отдам… – Снова растерялся тот. Его глаза шарили за ее спиной, а ноздри раздувались от волнения.