– Ма-аэ-эрх! – громогласный рык разнесся над Чернолесьем. – Тебе не избежать меня, Маэрх!

***

Лоова открыла глаза и с трудом сфокусировала взгляд на небольшой угловатой веточке, на которой колыхались несколько паутинок. За веткой нависал большой лист, по которому медленно ползла букашка. За ней по пятам следовало несколько муравьев. Девушка улыбнулась, наблюдая эту безмятежную картину. Крона найомы нависла над ней. Длинные листья дерева были излюбленным местом поселения больших муравьиных семей и разведения не менее крупных муравьиных хозяйств.

Неожиданно, подобно бурному потоку в иссохшее русло реки, в сознание девушки ворвались воспоминания. Она задохнулась, покраснела и попыталась сесть. Муть набежала на глаза, а тошнота подкралась к горлу. Лоова обвела глазами пространство вокруг себя, и лицо ее вытянулось и стало бледным.

Она лежала в донаде. В точно таком же донаде, вид которого ей доносила память из далекого детства. Вот комнатка с небольшой лавкой у стены, а там, должно быть, будет короб из вязаных стеблей вьюна. Девушка услышала мягкие шаги. Грудь ее стала высоко вздыматься, и она едва не вскрикнула, когда увидела в проеме высокую фигуру.

– Не бойся меня, олюдь. Кем бы ты ни была, не бойся меня, – произнесла фигура. Уши, которые от вскрика Лоовы тут же взметнулись на макушку головы, стали медленно оползать вниз.

– Людомар, – прошептала девушка. – Людомар…

– Да, я людомар. Леса и все живое при них кличет меня Сын…

– Прыгуна, – закончила за него Лоова.

– Ты помнишь меня, – сказал охотник и бесшумно опустился рядом. – Что же ты? Не плачь, Лоова. – Но девушка плакала. Плакала навзрыд, впившись руками в протянутую руку с едой. Она не брала еды, а держалась за эту руку, как ребенок держится за руку родителя.

– Боги… боги, – повторяла девушка, окропляя свою грудь большими слезинками. И если бы кто-нибудь из знавших ее прежде, увидел бы Лоову плачущей, никогда бы ни один не поверил в то, что она в своем уме. – Папа… папа… – выдавила она из себя и окончательно потеряла возможность говорить.

Людомар прижимал ее к себе. В его глазах не было слез, ибо людомары не знают, что такое, плакать. Но на душе у охотника было тепло и спокойно.

***

Наемник ревел, как раненный бык. Он слонялся из одного угла делянки в другой и мычал, раскачиваясь на ходу.

– О, Танвер, бог мой и покровитель! Я не сумел уследить за ней, и разглядеть его. О, Танвер, изничтожь меня. Нет мне оправданья! – Слуга Танвера выхватил из-за пояса нож и занес его над собой.

– Разве ты убил его? – Донеслось до ушей наемника. – Как смеешь ты распоряжаться собой, когда не исполнил веления моего.

Рука с ножом замерла в воздухе, и рипс медленно обернулся. Один из убитых дикарями воинов-стражников, сидел невдалеке от него и смотрел на него единственный невытекшим глазом. Нижняя челюсть его безвольно свисала на шею, перерезанную в двух местах. Кровь, булькая и пенясь, стала вытекать из раны, когда мертвец снова заговорил:

– Опусти длань свою и следуй велению моему.

– Танвер! – Наемник бросился ниц перед трупом. – Укажи путь, и я…

– Замолчи. Я указывал тебе путь, но ты не уследил ни за девчонкой, ни за людомаром. Я предупредил себя, следи за той, кого я уклоню от удара твоего, но ты закрыл глаза на слова мои.

– Прости меня, Танвер…

– Заткнись. Теперь надлежит тебе самому найти его, иначе Безвестность поглотит тебя, и не будешь знать ты ни света, ни тьмы, ни радости, ни горести – канешь в Ничто, и лишь рана твоя будет болеть в бесконечности.

– Он в лесу. Мне не найти его.

Мертвец молчал. Затем шея его снова надулась и исторгла вместе с кровавой слизью:

– Возьми соурра. В нем частица меня. Он приведет тебя к нему. – Раздался краткий визг и из-за веток поднялся, шатаясь, пес. Одно из его ушей было отрезано, а на боку у задней лапы зияла огромная рваная рана. Шерсть лоскутом свисала до самой земли, являя взору плоть и кости.

Раздался звук падающего тела. Рипс посмотрел на звук и увидел, что мертвец лежит на спине, слегка подрагивая.

Наемник поднялся на ноги. Пес подбежал к нему и ткнулся мордой в бедро.

– Ищи, Слуга Танвера, ты знаешь кого. Ищи же!

***

– Как ты пропал, мама сказала мне, что мы уйдем с донада, который ты оставил нам. Мы собрались и пошли к донаду Светлого, но его йордон оказался пуст. Мы нашли части донада у его корней. – Лоова впилась зубками в свежее мясо и откусила кусок. Не прожевав, она проглотила его. – Мы более не вернулись в Чернолесье. Мама повела меня в рощу, что за Оволаргом. Там мы нашли свидигу с большим дуплом. Я спала в дупле, а мама где придется. Иногда она уходила от меня в Чернолесье и возвращалась не скоро, но всегда с едой. Так мы и жили. – Людомар сидел подле нее и, нахмурившись, смотрел прямо перед собой. – Когда становилось нам совсем плохо, я ходила в ларг и нанималась на работу. Швеей я не могу, не приучена, но убиралась хорошо и пшено перебирать – нет никого лучше меня. Через несколько зим, мама ушла в лес, а когда вернулась, долго плакала и смотрела на меня. Она что-то шептала мне, но я не слышала. Я сильно болела. Она оставила мне лечебностей разных и еду. Я съела, а когда проснулась, то была в доме у одного пасмаса.

Он сказал мне, что нашел меня у тракта. Я лежала в снегу и почти замерзла. Не знаю, зачем мама оставила меня умирать, но больше я ее не видела.

От пасмасов я сбежала, едва выздоровела и вернулась в Чернолесье. Там и жила. Лес хранил меня, ведь я твоя дочь. Все время в нем и прожила. А когда началась война с оридонянами и… всеми. Нет… когда холкуны на Чернолесье посягать начали, я стала убивать их… Нет, не убивала, я… прогоняла их. – Лоова вдруг всхлипнула. – Не смогла убить. Но стражников я убивала. Вот этим… Где Ражеван? Где мой Ражеван, людомар?

– Кого ты зовешь?

– Мой топор.

– Он остался там.

Лоова, тело которой напряглось так, что стал заметен трепет каждой жилки, обмякла:

– Мы пойдем туда, правда… после, пойдем?

– Да, Лоова, мы вернем твой Ражеван. – Людомар разжевал несколько листьев и сунул их на наросты у своих кистей.

Девушка облегченно выдохнула и улеглась на ворох листьев. Она повернула голову набок и глубоко вдохнула аромат листвы.

– Ежели меня лишить этого, – она нежно погладила увядавшие листья, – я умру. Без ран умру, папа. – Сын Прыгуна внимательно смотрел на нее. Неожиданно Лоова улыбнулась: – Я долго тебя ждала, – она старательно отводила стыдливые глаза, – уже почти перестала верить, но… – Вдруг ее глаза распахнулись в ужасе и уставились за спину охотника.

– Не убоись меня, дитя, – провозгласил голос, казалось, с самих небес. Людомар развернулся всем телом. В руках его тут же оказались мечи.

– Доранд?

– Да, Маэрх, это я. – Белесая туманность приобрела черты еле различимой фигуры.

– Месаза…

– Молчи… молчи, Маэрх… Танвер идет за тобой, потому и отослан я к тебе. Не будет вам покоя, пока пес и рипс идут за вами. Нет смерти ни первому, ни второму, ибо смерть уже внутри их. Спасайся от них.

– Я буду драться с ним. И я одолею его.

– Нет, Маэрх. Ты должен бежать, ибо меньшее это из того, что придет за тобой. Коли победишь ты их, то сильнее врагов подошлют. Лучше уж этих сторониться… Помни, ты Последний Страж у врат Месазы, у врат Владыки. Ты еще ничего не знаешь, и ничего не понял, а потому тяжело тебе будет. Но доверься словам моим, и безропотно храни вход во врата, неизвестные тебе, ибо я знаю, что ты хранишь последнее, что спасет Владию.

***

Соурр мчался без передышки вот уже два дня. Наемник валился с ног от усталости, хотя и провел все это время на спине у зверя. Мощные лапы, проросшие кошачьими когтями, умело цеплялись за почву у кореньев лесных гигантов, и, хотя лес всякий раз подставлял под ноги мчавшемуся животному то сучки, то лианы, соурр умело подмечал их и обходил.