- Даже ты… – разочарованно прошептал Эдвард, покачав головой, – Ну почему? Почему даже ты? Я ведь действительно называл тебя другом… И так ты мне ответил? За что? Что я такого сделал, чтобы даже ты… – с трудом подбирал слова. Не было даже злости, была пустота разочарования, обида и страшная, глубоко проникающая боль, разрывающее последние надежды в клочья. Даже самые близкие друзья, те немногие, кого действительно мог так назвать, предали его, ударив в спину. Непонимание и обида, именно так легче всего было охарактеризовать его чувства.

- За что? Ты задаешь неправильные вопросы, – пленник с разбитой губой и простреленным плечом даже в такой ситуации сохранял положенные дворянину гордость и достоинство, – Почему. Эдвард, ты действительно великий человек, я скажу это и сейчас, но теперь… Ты сошел с ума! Ты хоть сам это понимаешь? Ты бросаешь королевство из одной войны в другую. У тебя руки даже не по локоть в крови! Ты уже по горло в ней! Посмотри сам… – он закашлялся кровью, но тут же снова взял себя в руки и смело посмотрел в глаза Эдварду, – Ты видел, сколько гробов каждый день возвращается домой? Сколько кораблей ежедневно прибывает в наши города, загруженные под завязку телами сынов королевства? Кто виноват в их смерти? Кто их бросает в мясорубку снова и снова?

- Я пытаюсь спасти свой народ, – ответил ему Эдвард, – Каждый день умирают десятки тысяч, чтобы миллиарды могли проснуться следующим утром. Неужели это чрезмерная цена? Я…

- Ты воюешь потому, что в тебе уже ничего другого не осталось! – рявкнул пленник, – Ты выгорел, это скажет тебе каждый! Я не вижу того дворянина, что был когда-то, вместо него пустышка, тело без души и жалости. Ты вообще можешь еще хоть что-то чувствовать? Что ты испытывал, когда выжигал целые города на Саальте вместе с гражданскими? Ты слышал крики тысяч детей, что сгорали заживо? Ты безумец! Ты успокоишься только тогда, когда уничтожишь все, до чего сможешь дотянуться, и следом умрешь сам. Тебя необходимо было остановить, пока еще возможно сохранить хоть что-то!

- Ты не понимаешь, – покачал Эдвард головой, – Никто из вас не может понять…

- Что не можем понять? Думаешь, ты один терял близких людей? Мы все кого-либо теряли! Все прошли через это! И смогли жить дальше! А ты все никак не можешь успокоиться! Ты сам уже как мертвец, только тянешь за собой в могилу и остальных! Я не хочу в этом участвовать!

- Ты не будешь, – покачал головой Эдвард, отходя в сторону, – Твоя семья и твои дети не понесут ответственности за случившееся, все их привилегии и имущество будут сохранены. Никаких репрессий к близким людям не будет. Ваши имена не будут осквернены упоминанием о случившемся, – он кивнул головой и в следующую секунду воздух разорвала трескотня автоматических очередей. Тела смертников затряслись от многочисленных попаданий, вырывающих из них куски и забрызгивающих кровью стену позади, а когда они наконец-то упали, Эдвард опустил взгляд и уже сам для себя, отключив связь, тихо прошептал, – мы еще встретимся. На том берегу…

Он снова открыл глаза, услышав звуки голосов. Кажется, кто-то звал его, хотя, может быть, просто в разговоре упомянул его имя. Сложно представить, что говорили о ком-то еще, других Эдвардов в этом лагере не было. И, кажется, это был голос вожатой, только на удивление тихий и встревоженный.

Прямо перед ним все тот же сходившийся треугольником дощатый потолок домика вожатой все с тем же уже начинавшим надоедать плакатом лысого мутанта с серой кожей и хитрыми глазами. Солнечного света, льющегося в распахнутое окно, хватало, чтобы залить весь домик теплом, но прохладный ветерок не давал воздуху застояться и стать душным. Поскольку сейчас в единственной комнатке домика было даже слишком много народа. Сам он, прямо в форме и обуви лежащий на собственной кровати, Ольга Дмитриевна, о чем-то тихо разговаривавшая с Виолой Церновной, сложивший руки на груди физрук, подпиравший угол шкафа, и сам Шурик, с трудом дышавший и покрасневший. Кажется, он действительно смог дотащить Эдварда до самого лагеря.

- … не было больше суток. Весь лагерь его обыскался, уже в милицию хотела звонить, чтобы организовать поиски. Да и сама посмотри, как он выглядит, наверняка что-то случилось. Он весь в синяках… – что-то в полголоса вожатая доказывала медсестре, стоявшей со строгим видом, сложившей руки на груди и терпеливо выслушивавшей все доводы.

- Оля, не возводи все в ранг мирового события. В «Совенке» пионеры уже не в первый раз убегают черт знает куда и черт знает когда возвращаются, только прежде из этого никогда не делали ничего больше обычного происшествия. У нас здесь огромная территория, целый лес и река. Вспомни, как в прошлой смене одна парочка пыталась до железнодорожного моста добраться и на поезде в Африку уехать! И это была младшая группа!

- А я считаю, что на него надо написать докладную по всей строгости, – добавил физрук спокойно, – Этот Тристан совсем обнаглел, что хочет, то и делает, а весь остальной лагерь у него на поводу бегает, язык высунувши. Одного накажем, все остальные сразу на место встанут.

- Он Тихонову из могилы вытащил, – напомнила Виола, – сам чуть кровью не истек, но даже не подумал отойти в сторону. Это гораздо важнее, чем все прочие мелочи. Пока ты гири таскаешь, он уже человеческую жизнь спас. За это можно закрыть глаза на подобные глупости…

- Он из меня уже нервов вытянул больше, чем вся остальная смена, – вдруг пожаловалась Ольга Дмитриевна, – И я его вообще не могу понять, кто он такой. Сам на себя не похож. В Двачевскую вцепился, будто в первый раз влюбился, а во всем остальном… вы слышали, как он рассуждает? У него словно война за плечами…

- И вам доброго утра! – Эдвард решил все-таки обозначить свое пробуждение, – Прошу извинения за предоставленные неудобства и потраченное на меня время.

- Очнулся! – все, стоявшие в комнате, сразу переключили на него внимание, – Тристан, ты где целый день прошатался! Весь лагерь на ушах уже стоит! – Ольга Дмитриевна выглядела одновременно и радостной, что ее пионер пришел в себя, и разозленной из-за того, что пропадать из «Совенка» для Эдварда уже становилось традицией, – Ладно меня не жалеешь, но о других-то подумай…

- Целый день? – удивился Эдвард, прикидывая, какой временной промежуток именно в этом лагере пропустил, снова шагнув за его границы, – А сегодня какой день? Сколько меня вообще не было?

- Сегодня утро четверга, – хмурым тоном сообщил физрук, не меняя своей позиции, – Тебя больше суток нигде найти не могли, всех пионеров организовали, окрестные территории прочесали. Ты где прятался? Мы в старом корпусе ведь тоже все обыскали… – он недоверчиво смотрел на Эдварда, – И чего ты там вообще делал? Чего ты там курнул до такого состояния?

- В старом корпусе? – он в ответ дернулся как ошпаренный, – Все нормально? Никто там больше не пропал? Никого не видели?

- Никого, – вожатая удивленно приподняла брови, – А что это ты так забеспокоился? Кого-то там встретил? Или ждал там кого-то?

- Каких-нибудь пацанов из ближайшей деревни ждал, с водкой, – хмыкнул физрук, но тут же получил подзатыльник от медсестры и оглянулся на нее с нескрываемым удивлением на лице, – Какого черта?

- Не выражайся при пионерах, стероидный ты мой, – предупредила его Виола, – А то и на тебя управу подберем.

- Никого я там не ждал, – покачал головой Эдвард, – скорее, просто заблудился, туда вышел случайно, но место это мне не понравилось. Потому и испугался, что там еще с кем-то может беда приключиться.

- Со всеми остальными все в порядке, – улыбнулась вожатая и даже погладила его по голове. Все-таки она удивительная девушка, несмотря на свое вполне искреннее и справедливое возмущение, не могла на него долго злиться, и просто радовалась, что все хорошо закончилось, – вот только с тобой, как всегда, полно проблем.

- Ольга Дмитриевна, я действительно виноват, – он прикрыл глаза, соглашаясь с ее правотой, – Если меня действительно больше суток не было, то наказывайте так, как считаете нужным.