- Я вот не знаю, как именно тебя наказывать, – вожатая усмехнулось, а вот физрук за ее спиной сделал такое лицо, будто ему только что сказали, что мускулы больше не в моде, и девушкам нравятся заплывшие жиром бесхребетные создания. За что сразу же получит еще один подзатыльник от Виолы и, потеряв терпение, шумно вздохнул и вышел наружу. Проводив его взглядом, вожатая только покачала головой, – Эдвард, чтобы я ни придумала, тебе достанется в первую очередь не от меня. Понимаешь, к чему клоню? Там за дверью одна девушка стоит…
- Алиса? – он сразу это понял, увидев искорки в глазах свое вожатой, – О, нет! Ольга Дмитриевна! Лучше в штрафбат, на передовую, под пулеметный огонь! Или там вы на меня какие-то жалобы писать собрались… Пишите во все инстанции, только, пожалуйста, не открывайте дверь! Я вас умоляю, – Ольга Дмитриевна в ответ на это только улыбнулась, как и Виола, да и сам Эдвард не скрывал, что все больше похоже на шутку, но все же изобразил на своем лице испуганное выражение.
- Оль, я тут Эдварда еще раз проверю, а ты тогда занимайся своими остальными обязанностями, – сказала медсестра, подходя ближе и зачем-то внимательно вглядываясь в окно. Затылком Эдвард не мог увидеть, что там так привлекло ее внимание, но Виола, заметив его вопросительный взгляд, только подмигнула.
- Хорошо, – согласилась вожатая, и еще раз погладила Эдварда по голове, – Если Алиса простит, то тогда, наверное, и я закрою глаза на это происшествие. И ведь тебя так и не поблагодарила за то, что ты для Лены сделал. Не у каждого бы духу хватило на подобный поступок.
- Ерунда, – Эдвард не считал произошедшее чем-то действительно важным, и тем более не хотел, чтобы его хвалили за то, что исправлял собственные же ошибки, – Каждый бы на моем месте поступил так же.
- Ладно, вы тут разбирайтесь без меня, а то у меня в столовой Славяна одна с младшими группами мучается, – поднялась вожатая, – Без меня они ее толком точно слушаться не будут. Эдвард, а ты чтобы к вечеру на ногах стоял, понятно?
- Так точно, будет исполнено по всем правилам, – Эдвард даже правую руку ко лбу приложил. Сколько он без сознания провалялся, сказать сложно, скорее всего, не больше пары часов, но даже такого перерыва его организму хватило, чтобы чувствовать себя гораздо лучше. К вечеру должен и вовсе избавиться ото всех остаточных последствий произошедшего.
- Так, а теперь рассказывай, – присела на кровать рядом с ним Виола, как только вожатая вышла за дверь, – В жизни не поверю, что ты так просто заблудился. Это Ольку можешь сколько угодно вокруг пальца водить, но после того, что я сама про тебя узнала, даже признавать такую глупость не хочу, будто ты не можешь на местности ориентироваться.
- А вас так легко не обманешь, – Эдвард усмехнулся и присел на кровати, прислушиваясь к собственному телу. Позвоночник еще болел, нервной системе досталось больше всего, и нейроинтерфейс до сих пор заживлял перегоревшие контакты. Хотя бы больше не чувствовалось, будто ребра превратились в мешанину острых обломков, в легкие набиты раскаленными камнями, – Виола Церно… – заметив, что она сразу нахмурилась, вспомнил их последний разговор, – Виола, я не могу вам рассказать, что там произошло. Поверьте только в то, что все хорошо закончилось. К сожалению, я потратил на это гораздо больше времени, чем должен был, отсюда опять моя пропажа в лагере, все подняты по тревоге и прочее…
- А ты что хотел? – медсестра рассмеялась, – Эдвард, знаешь, это самая необычная смена на моей памяти, а ты и вовсе самый необычный пионер из всех, что я вообще знаю. Не знаю, буду ли я радоваться или же расстроюсь, когда вы все все-таки разъедитесь по домам…
- Это ведь скоро уже? Так? – Эдвард сразу напрягся, тоже не зная, радоваться ли ему, что все уже подходит к концу, либо же расстраиваться. Почему-то в душе упорно скреблись ощущения, больше похожие на разочарование и обиду, ведь чем бы все не закончилось, вряд ли когда-то сможет еще увидеть Алису.
- Сегодня и завтра, – кивнула Виола, – А потом вы все разъезжаетесь. Что будешь дальше делать, придумал? Или здесь останешься?
- Если бы это только от меня зависело, – Эдвард тяжело вздохнул, – Значит, у меня осталось меньше двух дней? Виола, тогда, думаю, вы не сочтете за грубость, что мне хотелось бы провести как можно больше оставшегося времени с Алисой?
- Только чтобы ничего такого, – Виола кивнула, – Оставлю вас наедине, но помни, что окно открыто, да и я почти уверена, что там сидит кто-то с большими рыжими хвостами, – последние слова сказала почти шепотом, получив в ответ только такой же молчаливый кивок.
Виола Церновна, попрощавшись таким образом, тоже вышла, но меньше секунды спустя дверь снова распахнулась, и в комнату влетела Алиса, злая и чуть не плачущая. Хлопнув за собой так, что домик чуть ходуном не затрясся, сразу бросилась к Эдварду, прорычав что-то невразумительное.
- Ты хоть вообще о ком-то думаешь, кроме себя! – пришлось закрываться от нее руками, поскольку Алиса даже не подумала делать скидку на тот факт, что лежачего не бьют, и принялась обрабатывать его кулаками, особенно не целясь, – Ты хоть знаешь, чего я только не надумала! Просыпаюсь, а тебя нет нигде! Ни здесь, ни в лагере! Нигде! Куда ты шлялся?!
Эдвард не мог не смеяться, глядя на свою возлюбленную, сейчас просто пылающую от гнева, лупившую его почем зря, чтобы хоть как-то дать выход скопившимся у нее эмоциям. Раскрасневшаяся и разозленная, Алиса выглядела только еще милее, чем обычно, рядом с ней в душе Эдварда просыпались чувства, о которых уже и забыть успел, нежность, умиротворение и...
Воспользовавшись моментом, поднырнул под замах девушки, и обнял ее, прижав руки к бокам, и оказавшись к ней лицом к лицу, чувствуя запах ее кожи и горячее дыхание. Несколько секунд так и простояли замершими, меряясь взглядами, гнев девушки в глазах потух так же быстро, как и появился, на его место пришли быстро набиравшиеся слезы в уголках глаз.
- Я боялась, что ты ушел, – всхлипнула девушка, – ты последние дни только и говорил о том, что все может закончиться… и пропал… так же, как появился… Я места себе не находила… – он даже отвечать не стал, молча поцеловав едва не плачущую девушку.
Однажды, еще в молодости, ему рассказали историю о старом царе, мечтавшем о мире и справедливости для всех. И однажды ему пришлось вступить в войну со злым соседом, желавшим получить богатства его народа. Война была длительная и кровопролитная, но старый царь был уверен, что сражается за правое дело, и все-таки пересилил своего противника, и штурмом взял вражескую столицу. И вот, в охваченном боями городе, когда его победоносная армия готовилась к атаке на последний оплот злобного соседа, на полуразрушенной улице старый царь нашел плачущего ребенка, обнимавшего мертвую мать, убитую при обстреле. По легенде старик сразу же прекратил войну и предложил своему противнику мир. Услышав ту историю впервые, Эдвард рассмеялся, посчитав подобное проявление человечности за слабость, но сейчас целуя любимую девушку, снова задумался о скрытом смысле этой истории. Действительно ли какие-то цели стоят слез невинного ребенка или, как в его случае, любимого человека?
====== Осознание. Глава 32. ======
Глава 32.
Эдвард вдруг понял, что отчаянно устал. Устал от всего, что у него было, от той бесконечной борьбы, войн и жестокости, что вел всю свою сознательную жизнь. Устал быть тем, кем его хотят видеть остальные, кто верит в него и надеется на него, забывая при этом, что сам он тоже простой человек. Устал жертвовать всем ради высших интересов, принося на алтарь победы все, что у него есть, без какого-либо исключения. Даже собственную жизнь и душу.
- Алис, – выдавил он из себя, оторвавшись от губ девушки, – У меня нет ничего дороже тебя. Только ты у меня и осталась… – девушка сама чуть не плакала, но сейчас посмотрела на него с некоторым недоумением, не до конца понимая, что сейчас Эдвард хочет сказать. Он обнял ее, прижав к себе, чувствуя, как слова уже сами рвутся наружу, и сдержать их уже не получается, – Алис, я устал… Понимаешь, я устал уже быть один. Всегда один, даже в окружении людей. Это очень сложно объяснить… Нельзя называть близкими друзьями вассалов и подчиненных. Им отдаешь приказы и указания, но не можешь поговорить по душам. Им нужен правитель, а не человек. И тот, настоящий я… всегда был одинок… У меня до этого лагеря уже не оставалось ничего… ни друзей, ни родных, ни тех, кому я действительно мог доверять. Я заставил себя забыть, что все это значит. Считал все это слабостью, которая будет только мешать, но здесь… здесь…
