– Ишь ты, а твой-то прихлебывает капучино, как заправский европеец, – замечает Бен.

Когда они возвращаются домой, Питер в изумлении ходит из комнаты в комнату, будто теперь здесь все по-другому. Пробудят ли эти стены воспоминания? Услышит ли он дробное легкое постукивание маленьких ножек по полу? Увидит ли своих родителей молодыми, с младенцем на руках, чье будущее пока что сокрыто покровом тайны?

Нет. Это не дом. Дом – это его история с Одо.

Тем же вечером, после незатейливого ужина они с Беном снова принимаются перелистывать альбом, чтобы понять странную запись, сделанную доктором Лозорой в протоколе вскрытия тела Рафаэла Мигела Сантуша Каштру. Бен в недоумении качает головой.

На другой день они идут в церквушку через вымощенную булыжником площадь. Денек стоит погожий и ласковый. Они снова подходят к освещенной свечами раке, увенчанной фотографией ясноглазого малыша. Бен нашептывает что-то про «величие веры». Они направляются к скамье в притворе церкви и оба присаживаются.

Вдруг лицо у Бена искажается в испуге.

– Па! – вскрикивает он, указывая на распятие.

– Что?

– Крест, вон там… он похож на шимпанзе! Я серьезно. Посмотри на лицо, руки, ноги!

Питер присматривается к распятию.

– Твоя правда. Действительно похож.

– Бред какой-то. При чем здесь обезьяны? – Бен оглядывается кругом. – Кстати, а твоя-то где?

– Где-то здесь, – отвечает Питер. – За нее не переживай.

Когда они выходят из церкви, Питер обращается к сыну:

– Бен, ты задал мне вопрос. Но я не знаю, при чем здесь обезьяны. Все, что я знаю, так это то, что Одо для меня – смысл жизни. Он приносит мне радость.

Одо скалится, вскидывает руки и несколько раз глухо хлопает в ладоши, словно желая тихонько обратить на себя их внимание. Отец с сыном глядят на него и замирают на месте.

– Чертовски странное удовольствие, – замечает Бен.

Они идут домой, но тут Одо показывает, что ему хочется еще погулять. Бен отказывается.

– Пойду пройдусь по деревне – проникнусь духом предков, – говорит он.

Питер не сразу понимает, что в словах Бена нет никакой иронии. Он с радостью составил бы сыну компанию, но без Одо ему теперь никуда – он машет Бену рукой, подбирает рюкзак и нагоняет Одо.

Одо направляется к валунам. Они молча бредут по травянистой равнине – как обычно. Питер плетется сзади, ни на что особо не обращая внимания. Вдруг Одо резко останавливается. Встает во весь рост и обнюхивает воздух, глядя на громоздящийся впереди валун. На верхушке валуна сидит птица и глядит на них. Шерсть на теле Одо потихоньку вздымается, пока не встает дыбом. Он раскачивается из стороны в сторону. А когда снова встает на четвереньки, начинает возбужденно подпрыгивать на руках, как ни странно, не издавая при этом ни звука. В следующий миг он припускает во всю прыть к валуну. И в мгновение ока взбирается на его верхушку. Птица к тому времени успевает упорхнуть. Питер стоит в недоумении. Почему вдруг птица привела Одо в такое возбуждение?

Он решает остаться на месте и подождать, пока Одо не наиграется всласть, лазая по валуну. Единственное, чего ему хочется, так это улечься на землю и прикорнуть. Но Одо поворачивается к нему и машет рукой со своей верхотуры. Значит, Питеру тоже придется взобраться. Он подходит к валуну. Останавливается у его основания и, делая два-три глубоких вдоха, готовится лезть вверх. Приготовившись, он поднимает глаза.

И, вздрогнув, видит, что Одо, цепляясь за камень, нависает прямо над ним вверх ногами. Одо упорно глядит на него своими багрово-карими глазами и манит рукой, шевеля длинными черными пальцами, – ритмично скрючивая их и распрямляя, так, что на Питера это действует гипнотически. В то же время сложенные трубочкой губы Одо издают беззвучные, но настойчивые гу-у, гу-у, гу-у. Никогда прежде Одо не проделывал ничего подобного – ни на валунных полях, ни где бы то ни было. Питер потрясен: почему обезьяна так настойчиво его зовет, а он так послушно откликается на ее зов? Он чувствует себя так, будто только что очнулся из небытия. Он какой-то особенный, единственный в своем роде – тот, кого только и позвали наверх. Собравшись с духом, он взбирается до первой опоры. Несмотря на углубления и выпуклости, боковая поверхность валуна совершенно отвесная – и он карабкается вверх, напрягаясь изо всех сил. По мере того как он взбирается, обезьяна отступает. Когда они вдвоем оказываются на вершине валуна, Питер тяжело садится: он задыхается, с него градом льет пот. Ему нехорошо. Сердце того и гляди выскочит из груди.

Они с Одо сидят рядышком, теснясь друг к дружке. Он глядит туда, где поднимался. Там – каменный отвес. Он переводит взгляд туда, куда смотрит Одо. Вид все тот же, самый что ни на есть привычный: неоглядная ширь травянистой пустоши, ощерившейся тут и там мрачными каменными глыбами, – сдержанно-яркая красота, не считая лучащегося мягким светом предвечернего неба. Над ними нависает громада воздуха. Там, в вышине, солнце играет в догонялки с белыми облаками. Всеобъемлющий свет, неописуемо яркий.

Питер поворачивается к Одо. Обезьяна, верно, тоже озирается вверх и по сторонам. Но не тут-то было. Одо смотрит вниз – на что-то, расположенное совсем рядом. Его трясет от возбуждения, но он, как ни странно, сдерживает себя – не гукает и не размахивает руками в исступлении, а всего лишь мотает вверх-вниз головой. Затем Одо наклоняется вперед, устремляя взгляд к подножию валуна. Питеру не видно, на что он смотрит. Но его это мало беспокоит: он помышляет только об отдыхе. И тем не менее он ложится на живот и осторожно ползет вперед, крепко цепляясь за каменную поверхность. После падения с такой высотищи можно остаться калекой. Он заглядывает за кромку вершины валуна, силясь понять, что там, внизу, так заинтересовало Одо.

От увиденного у него нет, не захватывает дух, потому что он даже не смеет проронить ни звука. Но взгляд его застывает, глаза не смеют моргнуть, а сам он еле дышит. Только теперь он понимает, почему Одо передвигается по валунным полям именно таким образом – от валуна к валуну, по прямой линии, а не рыскает окрест; почему он взбирается наверх и осматривается и почему требует, чтобы его неуклюжий спутник всегда держался рядом.

Одо все что-то искал – и вот наконец нашел.

Питер не сводит глаз с иберийского носорога – тот стоит прямо у подножия валуна. Кажется, будто он смотрит на возникший из воздуха галеон с массивным изогнутым корпусом-телом, парой рогов, торчащих, словно мачты, болтающимся хвостом, точно развевающийся на корме флаг. Зверь не знает, что за ним наблюдают.

Питер и Одо переглядываются. Их обоих охватывает изумление: Питер ошарашенно улыбается, а Одо сперва складывает губы трубочкой, а после широко скалится, показывая нижние зубы.

Носорог помахивает хвостом и время от времени потряхивает головой.

Питер пытается оценить его размеры. В длину он, похоже, футов десять. Плотно сбитый, ширококостный зверь. Шкура серая и на вид толстая. Голова огромная, лоб вытянутый, покатый. Рога торчат, как акульи плавники, не иначе. Влажные глаза в обрамлении длинных ресниц на удивление изящно очерчены.

Носорог чешется о камень. Он опускает голову и обнюхивает траву, но не щиплет. Водит ушами. Затем, сопя, уходит прочь. Земля содрогается. Несмотря на вес, животное передвигается проворно, направляясь к другому валуну, потом к следующему – и в конце концов исчезает.

Питер и Одо долго сидят недвижно, но не потому, что боятся носорога, а потому, что им не хочется упустить из виду ничего, что они только что наблюдали, а любое движение чревато забвением. Небо полыхает сине-красно-оранжевым пламенем. Питер ловит себя на том, что тихонько плачет.

Наконец он отползает обратно на вершину валуна. Сесть получается с трудом. Сердце в груди колотится нещадно. Он садится, закрывает глаза и низко опускает голову, стараясь дышать ровно. Сердце болит, как никогда. Он стонет.

Одо, к его смутному удивлению, поворачивается и крепко его обнимает, обхватывая одной рукой сзади за туловище, чтобы поддержать, а другой – за приподнятые колени, в которые он опирается локтями. Это крепкое круговое объятие. Питеру оно приносит утешение, и он успокаивается. От тела обезьяны веет теплом. Он кладет дрожащую руку на волосатое предплечье Одо и ощущает щекой его дыхание. Он поднимает голову и открывает глаза, чтобы мельком взглянуть на своего друга. Одо не сводит с него глаз. Его лицо обдает быстрым дыханием обезьяны – пых-пых-пых. Питер чуть отшатывается в сторону, но не для того, чтобы высвободиться, – это выходит непроизвольно.