– Здесь, в институте, мы занимаемся наиважнейшим делом – изучаем поведение и общение приматов. Что можно узнать от шимпанзе? Больше, чем думает простой обыватель. Шимпанзе – наши ближайшие эволюционные родственники. У нас с ними – один общий предок-примат. Мы разошлись с шимпанзе всего лишь около шести миллионов лет назад. Как утверждает Роберт Ардри[40], «мы возвысившиеся обезьяны, а не падшие ангелы». У нас с ними – крупный мозг, невероятная способность к общению, умение пользоваться орудиями и сложное социальное устройство. Возьмем общение. Некоторые шимпанзе здесь, у нас, знают, как пишется около полутора сотен слов, и могут складывать их в предложения. А это – язык. Они умеют мастерить орудия и с их помощью добывать себе корм – муравьев и термитов – либо колоть орехи. Они умеют совместно охотиться и распределять меж собой роли во время преследования добычи. Словом, у них наблюдаются зачатки культуры. Таким образом, изучая шимпанзе, мы исследуем нашу собственную потомственную рефлексию. По их мимике…

Весьма любопытно, если бы только все это излагалось не автоматически, а хотя бы с некоторой долей душевной теплоты. Лемнон как будто чем-то расстроен. Питер слушает вполуха. Похоже, помощница по законодательным вопросам переоценила его достоинства. Вероятно, она не упомянула, что наезжий сенатор не американец. На большом острове объявляется несколько шимпанзе. И тут он слышит оклик:

– Доктор Лемнон, звонит доктор Террас!

Питер поворачивается и видит девушку возле одной из построек.

Лемнон мигом оживает.

– Мне нужно ответить на звонок. С вашего позволения… – уже на ходу бормочет он, не дожидаясь ответа гостя.

Питер облегченно вздыхает и провожает Лемнона взглядом. Потом снова переводит взгляд на шимпанзе. Их пятеро. Они неспешно передвигаются на четвереньках, склонив головы: наибольший вес приходится на верхнюю часть их тела, поддерживаемого утолщенными, крепкими руками, в то время как укороченные ноги будто волочатся следом, точно задние колеса у трехколесного велосипеда. На солнце шимпанзе кажутся поразительно черными, словно блуждающие пятна ночи. Переместившись иноходью на некоторое расстояние, они садятся. Один из них взбирается на нижнюю платформу бревенчатого сооружения.

Ничего особенного, но наблюдение за ними немного успокаивает. Каждый зверек словно универсальный элемент головоломки – куда бы ни переместился, везде оказывается на своем месте, гармонируя с ним в полной мере.

Помощник по-прежнему рядом.

– Мы так и не познакомились. Я Питер, – представляется Питер, протягивая руку.

– А я Боб. Рад знакомству, сэр.

– Я тоже.

Они обмениваются рукопожатием. У Боба здоровенный кадык. И выпирает, точно бобовая фасолина из стручка, так что запомнить его имя проще пареной репы.

– И сколько же у вас здесь этих зверушек? – любопытствует Питер.

– Это человекообразные обезьяны, сэр. Шимпанзе – человекообразные обезьяны.

– Ах да! – Питер указывает на другой остров, заметив, как там меж деревьев кто-то мечется. – А вон те, стало быть, простые обезьяны?

– Ну, собственно говоря, они те же человекообразные обезьяны. Гиббоны. Принадлежат к так называемым гиббоновым. Фактически у простых обезьян имеются хвосты, а у человекообразных хвостов нет, да и вообще, обыкновенные обезьяны живут на деревьях, а человекообразные – на земле.

Едва Боб успевает договорить, как шимпанзе, что примостился на нижней платформе, с легкостью проделывая чудеса акробатики, взбирается на самую верхнюю платформу. В то же время другие человекообразные обезьяны, так называемые гиббоновые, вновь появляются на деревьях – на своем острове и, выписывая головокружительные воздушные пируэты, начинают перепрыгивать с ветки на ветку.

– Конечно, в природе полно исключений, сбивающих с толку, – прибавляет Боб.

– И сколько же у вас тут этих самых шимпанзе? – допытывается Питер.

– Сейчас тридцать четыре. Мы разводим их на продажу или отдаем во временное пользование другим ученым, так что цифра меняется. А пятерых вырастили в местных семьях, в Нормане.

– Что, прямо в человеческих семьях?

– Ну да. Норман, считайте, мировая перекрестновоспитательная столица. – Бобовый Боб смеется, но, заметив недоумение на лице Питера, обрывает смех. – Перекрестное воспитание – это когда человеческая семья воспитывает детеныша шимпанзе как собственного ребенка.

– Но с какой целью?

– О, целей много. Они обучаются языку жестов. Занятная штука: мы общаемся с ними и наблюдаем, как работает их мозг. Существует множество разных видов поведенческих исследований – их проводят здесь и в других местах, и касаются они социальных связей шимпанзе, их форм общения, устройства их групп, отношения доминирования и подчинения, особенностей материнского и сексуального поведения, способности адаптироваться к переменам и многого прочего. Университетские профессора с аспирантами наезжают сюда каждый божий день. Как выражается доктор Лемнон, шимпанзе не такие, как мы, но чертовски на нас похожи.

– И все они живут на том острове? – спрашивает Питер.

– Нет. Мы завозим их сюда небольшими партиями, проводим с ними разные опыты, обучаем языку жестов, а между делом они преспокойно отдыхают, как вон та группа, сами видите.

– И они не пытаются сбежать?

– Шимпанзе не умеют плавать. Они сразу пошли бы камнем ко дну. Но, даже если б и сбежали, все равно ушли бы недалеко. Ведь это их дом.

– Они не опасны?

– Бывают и опасны. Они сильные, зубы у них острые, как ножи, и таких ножей полон рот. К ним нужен соответствующий подход. В основном же они добрейшие существа, особенно если поманить их конфеткой.

– А остальных где держите?

Боб показывает:

– В главном загоне, вон там.

Питер разворачивается и направляется к указанному сооружению, делая вид, будто это и есть следующий объект его обзорной экскурсии.

Его нагоняет Боб.

– О, по-моему, это не входит… в программу вашего посещения, сэр.

Питер останавливается.

– Но я хотел бы рассмотреть других шимпанзе поближе.

– Ну… гм-м… может, надо сперва предупредить… а то ведь он ничего не говорил…

– Он занят.

И Питер идет дальше. Уж больно хочется ему досадить этому толстяку, доктору Лемнону.

Боб устремляется следом, хмыкая себе под нос.

– Ладно, ваша взяла, – наконец уступает он, видя, что Питер и не думает идти на попятный. – Но только одна нога здесь, другая там. Вот сюда.

Они поворачивают за угол, подходят к двери. И проникают в комнатенку со столом и запирающимися шкафчиками. Дальше – еще одна железная дверь. Боб достает ключ. Вставляет его в замок и отпирает. Они проходят внутрь.

Если остров посреди пруда являет собой залитую солнцем идиллию, здесь, внутри лишенного окон помещения, кажется, что ты попал в мрачное, сырое подземелье. Первым делом Питеру бьет в нос смрад – зловоние, замешанное на звериной моче и зверином же отчаянии: ощущение усугубляется царящей кругом духотой. Они останавливаются у входа в округлый тоннелевидный коридор, обшитый железными балками, похожими на торчащие ребра. По обе стороны коридора в два ряда свисают квадратные железные клетки. Каждая клетка имеет пять футов в длину и столько же в ширину и висит в воздухе на цепи, подобно клети шахтного подъемника. Передние ряды размещаются на таком расстоянии от задних, что из коридора хорошо просматривается все клетки, как ближние, так и расположенные чуть в глубине. Клетки сплетены из стальных прутьев и просматриваются насквозь, не оставляя места даже для маломальского укрытия. Под каждой помещается широкий пластмассовый лоток, полный отходов жизнедеятельности ее обитателя, – сгнившего корма вперемешку с экскрементами и лужицами мочи. Некоторые клетки пусты, другие нет – в них содержится по одному-единственному зверю в лице крупного черного шимпанзе.

Их встречают оглушительные вопли и пронзительные визги. Питера пронзает безудержный страх. У него перехватывает дыхание – он замирает как вкопанный.