– А поточнее? – недовольно скривился Владимир Степанович. – Ты сможешь с ней связаться?
Я всё ещё чувствовала себя оглушённой. Смогу ли я связаться с тётей Ингой? Да, наверное… Я видела её в последний раз очень давно, ещё в детстве. Но деду на праздники она звонила. В старой желтой записной книжке в прихожей, на обложке которой нарисованы летящие в воздухе советские атлеты, должен быть её номер.
– Подождите, – вклинился в разговор Гриша. – Я сейчас съезжу на работу к матери. Она поможет. Она займется похоронами…
– Это прекрасно, – скептически отозвался Владимир Степанович. – Но кто все оплатит? Место на кладбище, гроб и прочее? Тоже ваша мать? И потом, девочка несовершеннолетняя, кто возьмёт на себя опеку? Если родственников не окажется, мы вынуждены будем до восемнадцати лет отдать Раду под попечительство госслужб…
– Погодите, – вступила в разговор Валентина Викторовна. Тёткой она была хоть и скандальной, но все же неплохой, где-то даже доброй и отзывчивой. – Я думаю, эти вопросы не обязательно решать сию минуту. Конечно, Рада постарается связаться с тётей. Правда, Радочка? Знаешь что, детка? Пойдём-ка сейчас ко мне… Я позвоню в школу, отпрошусь – мы с тобой пообедаем, всё спокойно обдумаем, а потом уже…
– Нет, извините, а кто будет заниматься телом? – не унимался Владимир Степанович. – Сейчас оно поступило в городской морг, но…
– Да заткнись ты со своим моргом, – рявкнул на него Гриша.
– Я домой пойду, – неожиданно произнесла я. – Я… позвоню тёте Инге, не волнуйтесь. Я… мне просто нужно домой.
Последующие дни я запомнила плохо. Меня всё время дёргали – куда-то подъехать, что-то подписать, кому-то позвонить. Я разговаривала по телефону с тётей Ингой: «Как умер? Ц-ц-ц, какое несчастье… И что же, ты там совсем одна? Так, не волнуйся, я скоро приеду!» Я хлебала борщ у Гришкиной мамы, быстроглазой тёти Маруси. «Так, Рада, ну-ка хвост пистолетом! Ты у меня девочка сильная, справишься! Значит, свидетельство о смерти завтра получим, насчёт места на кладбище я договорилась. Что у нас ещё? Аа, поминки!» Я почти не спала в эти дни. Гришка и его мать настаивали, чтобы я пока переехала к ним, но меня как магнитом тянуло в старый дедовский дом. А там я не могла уснуть – всё бродила по комнатам, прислушивалась к скрипу половиц под ногами.
В одну из ночей, когда за окном сияла холодная, бесцветно-серая луна и жалобно завывал ветер в ветвях молодых сосен, в дверь постучали. Я, как всегда бессонно бродившая по тёмному коридору, испуганно вздрогнула. Кто мог прийти в этот дом, где, казалось, не осталось уже никого? Разве что призрак из прошлого.
Я спустилась вниз и несмело потянула на себя дверь. Разглядев на пороге темную фигуру, я тут же почувствовала, как от облегчения у меня подкосились колени. Это был Гриша. Я не видела его с вечера – когда, в очередной раз отказавшись у них ночевать, опять прибрела в свой омертвевший дом.
– Не спишь? – коротко спросил он.
Я кивнула.
– Не могу. Знаешь, как-то…
– Значит, не будем спать, – решительно заявил Гриша. – Я тебе диски с фильмами принёс. Тут вот есть отличный, про ковбоев. Пошли смотреть.
Мы прошли с ним в большую комнату. Гришка уверенно направился к дивиди-проигрывателю, который когда-то привезли деду из рейса мать с отцом, повозился с ним и вставил диск с фильмом. Затем взял пульт и опустился на пол, привалившись спиной к дивану. Я села рядом с ним. Всё моё тело покалывало от недостатка сна, голова была ватной, в груди надсадно болело. Гришка, одной рукой управляясь с пультом, второй обхватил меня за шею и притянул к себе. Я и представить себе не могла, что мне станет настолько легче просто от того, что я привалюсь к его тёплому плечу.
С экрана на нас, прищурившись, посмотрел Клинт Иствуд, поправил дулом револьвера шляпу, пришпорил лошадь и поскакал навстречу закату.
– Гляди, как несётся, – заметил Гришка.
Потом начал негромко говорить что-то о лошадях, о прериях, о том, как у себя в посёлке учился ездить верхом. Слова его убаюкивали, обволакивали меня, укутывали мягким одеялом. Я сильнее прижалась к нему. Голова стала тяжёлой, съехала с его плеча ниже, куда-то на колени. Гришка обхватил меня, будто пытался взять на руки, как ребёнка. Веки отяжелели, я моргнула раз, два – и вдруг уснула. Впервые за все эти дни уснула спокойно и глубоко.
Проснулась я от того, что кто-то решительно барабанил в дверь.
– Эй, хозяева! Есть кто дома? – выкрикивал незнакомый женский голос.
Я открыла глаза и не сразу поняла, где нахожусь. Это явно была не моя комната – я привыкла, просыпаясь, в первую очередь видеть солнечный квадрат на стареньких тёмно-зеленых обоях и угол полки, на которой стояла некогда склеенная мною модель корабля. Нет, я определенно была не в своей комнате, но всё же дома – запахи и звуки вокруг были родными, привычными – кроме этого бесцеремонного стука в дверь и надсадного голоса.
Я повертела головой, поерзала и наткнулась на тёплое плечо. И только тут вспомнила, что рядом со мной спит Гришка, что мы с ним в большой комнате, на диване, одетые и накрытые пледом. Должно быть, я уснула на полу у него на коленях, и он осторожно перенёс меня сюда и лег рядом, не желая оставлять меня надолго одну. Удивительно, но вчера никто из нас не вспомнил о том странном, невысказанном, что в последние месяцы мешало нам общаться.
И лишь сейчас, при ярком свете весеннего солнца, от этого стука в дверь я почувствовала неприятную неловкость. Смутилась, будто нас с ним застигли за чем-то постыдным, нехорошим.
Злясь на себя за вспыхнувшие щёки, я села на диване и, робея, потрясла его за плечо:
– Гриша! Гриша, просыпайся! Там кто-то пришёл.
– А? Что? – молниеносно подскочил он.
Услышал, как кто-то кричит под дверью, взглянул на меня, торопливо оправлявшую рубашку, тоже вспыхнул и отвёл глаза.
Я быстро отвернулась и пошла в прихожую. Распахнула дверь – и в дом тут же ввалилась огромная неуклюжая тётка в цветастой кофте, обхватила меня руками и заголосила:
– Ох, Радочка, ох, какое несчастье! Какая же ты большая стала да красивая. Вся в мамочку, царствие ей небесное. Ох, детка!
В первые минуты я даже не догадалась, кто это, и лишь потом поняла, что это та самая тётя Инга, с которой я недавно разговаривала по телефону. Она была несколько не такой, как я себе представляла… Я, сказать по правде, вообще не особенно думала о ней. Просто считала, что раз тётя Инга мамина сестра, значит, она будет чем-то похожа на маму. И она действительно чем-то была на неё похожа, если приглядеться, но…
Мне странно было увидеть мамины черты, расположившиеся на совершенно чужом лице. Тетя Инга оказалась ростом значительно ниже, чем была мама. Фигура у неё была не очень полная, но какая-то оплывшая. И если у мамы в каждом движении чувствовались легкость и плавность, то Инга, напротив, была тяжеловесной, неловкой и слегка косолапой. Сдавив меня в объятиях, она первым делом наступила мне на ногу, но, кажется, даже не заметила этого. От неё пахло какими-то душными сладкими духами, и кофта на ней была такая, какую моя мама никогда бы не надела. Волосы у неё были того же цвета, что и у нас с мамой – тёмные, с шоколадным отливом. Вот только у Инги они заметно поредели, были коротко острижены и как-то нелепо примяты к голове. А глаза… Мне показалось чуть ли не оскорблением, что мамины тёмные, прекрасные глаза смотрели на меня с этого чужого и непривлекательного лица.
Покончив с приветствиями, тетя Инга ухватила с пола клетчатую клеёнчатую сумку и по-хозяйски устремилась в дом, продолжая по дороге кудахтать:
– Ну как ты здесь? А я всё думаю, как же так – девочка осталась совсем одна. Подхватилась и первым же поездом приехала… Похорон-то не было ещё? Ну, конечно-конечно, я так и думала, как ты без меня всё организуешь-то…
Я хотела было спросить, почему же она не появилась на похоронах моих родителей. Почему вообще не показывала сюда носа много лет, ограничиваясь поздравительными звонками деду. Я уже собиралась сказать, что церемония будет завтра и что Гришина мама уже всё организовала. Да и городские службы подключились, даже Порт Восточный взял на себя часть расходов, потому как дед прослужил у них много лет. Но не успела, потому что тут тетя Инга увидела топтавшегося в комнате Гришу.
