– Ну что там? Что ты там увидел? – ласково спросила я и потянулась приобнять пса за шею.

Только наедине он позволял мне эту ласку. Если же поблизости была стая, Ветер дергал в сторону крупной серой головой и отходил от меня со скучающим видом.

– Всё хорошо, – сказала я. – Там никого нет, видишь?

И шагнула вперед, как бы желая приободрить моего серого спутника, показать ему, что бояться нечего. В эту секунду Ветер вдруг метнулся вперёд и ухватил меня зубами за подол куртки. И в ту же секунду я почувствовала, как кочка, на которую я наступила, подалась вниз под ногой и, хлюпнув, провалилась. Пес рванул меня назад, и я, не удержав равновесия, с размаху плюхнулась на землю. Сидела, моргала глазами и пыталась прийти в себя. Значит, впереди было болото. Оно, наверное, пересохло за лето, но сейчас, от долгих дождей, снова раскисло, приготовило неосведомленному путнику свою затягивающую ловушку.

Меня буквально парализовало ужасом, когда я вдруг осознала, что чудом избежала мучительной смерти. Я бы увязла здесь, трясина медленно затянула бы меня в свои удушающие холодные объятия, сдавив грудь, не позволив вырваться.

– Спасибо, – едва слышно прошептала я псу.

Тот подошёл ближе и положил голову мне на плечо. Я прижалась к его горячему, покрытому серой шерстью телу и внезапно почувствовала, как под веками вскипают слезы. Кажется, это было впервые с тех пор, как я переехала к тёте Инге.

– Ветер… Ветер, ты знаешь, скоро приедет Гриша, – шептала я ему, и мне становилось легче от того, как убедительно звучали эти слова, произнесённые вслух. – Он тебе понравится, правда. Вы с ним подружитесь. Он очень хороший, Ветер. Он обязательно приедет…

Пес слушал меня, склонив голову набок, а затем подался вперёд и горячим языком слизал слезу с моей щеки. Я обняла его, припав лицом к его шее. Пахло от него не псиной, а лесом – хвоей, землёй, травой. Моя рука, обхватывавшая его широкую мощную грудь, казалась на её фоне совсем хрупкой, маленькой. Сам же Ветер рядом со мной выглядел настоящим волком-великаном. Я прижималась к нему и неожиданно почувствовала, что он понимает меня, жалеет, словно бы даёт безмолвное обещание любить и защищать. Должно быть, у него тоже никого не было в этом мире, и мы, две заброшенные души, потянулись друг к другу со всей силой нашей нерастраченной нежности.

Так мы и сидели с ним, привалившись друг к другу, и весь лес словно замер, укрывая нас своим зелёным куполом.

В конце сентября Виталику пришла повестка в армию. Инга принялась рыдать, причитать и проклинать горькую судьбу.

– Сына у меня забирают, – жаловалась она приятелям, опорожнив очередную бутылку. – Что ж за жизнь-то такая, проклятая? Девку эту мне на голову навязала, а сыночка отнимает…

Этой навязанной девкой, конечно же, была я. Друзья Инги вяло поддакивали, сочувствуя. Сам же Виталик, впрочем, воспринял новость едва ли не с радостью.

– А чё, – возражал он матери. – Я ж мужик, не какой-то там интеллигент вшивый. Отслужу как все. Нормально всё…

Я, впрочем, по каким-то обрывкам разговоров и ходившим по посёлку слухам подозревала, что Виталькиными темными делами заинтересовались в полиции, и армия стала для него возможностью исчезнуть ненадолго легально – до тех пор, пока всё не уляжется. Я, честно говоря, была несказанно рада этому обстоятельству. С виду Виталик вроде бы относился ко мне лучше, чем другие члены семьи. Не считая, конечно, маленького Ваньки, который едва ли не сразу избрал меня в наперсницы и порой даже прибегал ко мне ночами, если ему снился страшный сон. Тогда он забирался ко мне под бок и беспокойно крутился на постели до самого утра.

Уехать Виталик должен был через неделю. Тётя Инга, несмотря на скупость, была большой блюстительницей традиций и требовала, чтобы всё было «как у людей», а потому последние дни вовсю готовилась к проводам. Поминутно посылала меня добежать до стекляшки, принести ещё картошки, майонеза, консервов, квашеной капусты. Из всего этого мне же потом поручалось стругать немыслимые горы салатов. Сама Инга рьяно паковала в походный рюкзак блоки сигарет, запасы носков, какие-то майки, трусы, шариковые ручки. Зачем могли понадобиться ручки Виталику, который за всё время, что я провела в этом доме, ни разу не был замечен что-то пишущим, я не знала. Вероятно, тетка считала, что это побудит его почаще посылать ей письма.

Сам Виталик крутился тут же, на кухне, норовил стащить у меня из-под ножа очередной кусок закуски, подтрунивал над поминутно принимающейся подвывать матерью и, проходя, то дотрагивался до меня, то прижимался к боку, то будто бы невзначай проводил рукой по спине.

– Вот уедешь ты, сынок, как мы без тебя будем? – всхлипывала тётя Инга. – Кто нас защитит, кто поможет? Славка, что ли? Его и дома-то никогда нет, да и говнистый он, прости господи. А вдруг случится что, к кому бежать, а?

– Да что случится, мам, – отмахивался Виталик. – Что с тобой может случиться? Воры, что ли, залезут? Так у тебя и красть-то нечего, ещё пожалеют, подбросят чего. – Он громко заржал, довольный собственной шуткой.

– А мало ли! – вскинулась тётя Инга. – Мало ли что! Вон соседка, баба Шура, говорила, шла вчера через пустырь, так эти псы окаянные, чтоб им издохнуть, накинулись на неё – еле ноги унесла.

Честно говоря, история бабы Шуры показалась мне сомнительной.

Баба Шура по всему посёлку была известна как «помоечница». В будни она постоянно рылась в мусорных баках, собирала показавшиеся ей ценными вещи. Огромными мешками утаскивала их на просушку на балкон, разводя по всему дому ужасный запах. А затем по выходным продавала на городской барахолке, разложив на земле, на старом вытертом одеяле. Скорее всего, догадалась я, старуха и на пустырь потащилась для того, чтобы разжиться какой-нибудь рухлядью, и собаки, конечно, не захотели делиться с ней облюбованным пространством.

– Баба Шура-то? – хохотнул Виталик. – Да и сожрали бы её, никто бы плакать особо не стал.

– Тебе лишь бы зубы скалить, – огрызнулась тётя Инга. – А я вот с утра уже позвонила в горсовет. Говорю – ликвидируйте эту стаю, житья же нет в районе. А не примите меры, так я на телевидение напишу, я вам, бездельникам, хвост прищемлю…

Тут она разошлась и принялась по обыкновению честить местную власть, а потом и правительство всей страны.

– Ну тебя послушать, мам, так это тебя в Кремль надо посадить. Уж ты бы всем показала, как страной управлять, – продолжал подначивать ее Виталик.

Я же молча стояла у стола, уставившись на зажатый в руке нож. Если тётя Инга позвонила в горсовет, если пригрозила и надавила, то там, не понаслышке зная её скандальность, должно быть, уже и в самом деле запланировали… принять меры. Ликвидировать…

– Тётя Инга, а что значит ликвидировать стаю? – с трудом выговорила я. – Отловить? Отдать в собачий питомник?

Тётка на это только фыркнула.

– Да кто с ними возиться будет, с шавками этими? Поперестреляют – и дело с концом. Хоть покой наступит.

У меня перехватило дыхание. Я в ту же секунду представила, как разбегаются с воем мои собаки, как догоняют их пули. Как валятся на землю сражённые собачьи тела. Как свалявшаяся шерсть чернеет от подсыхающей крови. И Ветер, мой Ветер… Неужели и его убьют?

– Тётя Инга, – отчаянно заговорила я, подступая к тётке. – Я вас прошу, умоляю… – голос у меня срывался.

Тётка уставилась на меня даже с каким-то испугом. Кажется, впервые за всё время я осмелилась о чём-то её попросить, и такой нахальный заход с моей стороны её обескуражил.

– Тётя Инга, можно мне взять в дом одну из собак? Пожалуйста! Я обещаю, буду сама его кормить, гулять, ухаживать за ним. Он вам не помешает, клянусь!

– Че-го? – недоверчиво протянула Инга, разглядывая меня, словно безумную. – Собаку? В мою квартиру? Да ты крышей поехала, моя дорогая?

– Только собаки нам тут и не хватало, – гоготнул Виталик.

– Тётя Инга, я вас прошу… Ведь его же убьют… – задыхалась я.