Ничего не предвещало бури, но так оно и есть – сильнейший снегопад становится неприятным сюрпризом, от которого один-единственный плюс: он застилает небесное светило, чьё сияние теперь не так режет глаза.
Поднявшись высоко в небо, я медленно кружу над полем в ожидании золотого мячика и едва ли могу различить кольца наших ворот. Рон превращается в расплывчатое серое пятнышко, периодически приближающееся к тому или иному кольцу, что уж говорить об остальных игроках. Примерно на моей высоте с противоположного края поля появляется ещё одно серое пятно – Драко Малфой, наверняка, так же, как и я, не обрадованный резкой переменой погоды. Буря шумит в ушах, из-за неё я совсем не могу расслышать текущий счёт. Для меня игра превращается в вяло текущее действо, пока, наконец, Малфой резко не срывается с места и не устремляется в сторону Гриффиндорских трибун. Крепче сжав коленями ствол метлы, я лечу вслед за ловцом и вскоре различаю среди непрекращающейся снежной стены золотое сияние у самого основания трибуны. Снег хлещет по лицу и залепляет очки, боль обжигает лоб, лишая возможности нормально видеть, и когда, кажется, больнее быть не может, перед внутренним взором возникает неясное видение просторного помещения и людей в длинных чёрных одеяниях, склонившихся над прямоугольным столом. Сильный порыв ветра на несколько мгновений выводит метлу из строя, ледяной страх затопляет сознание и одно лишь чудо удерживает меня в воздухе, спасая от столкновения с трибуной. Шокированные охи и вскрики раздаются со стороны гриффиндорцев, когда я из последних сил тяну ствол метлы вверх и взмываю высоко в воздух прямо над головами болельщиков. К счастью, боль на время отступает, видение рассеивается, полностью возвращая меня в реальность, и я вновь могу вернуться в борьбу за снитч. Некогда думать о пугающем поведении собственного организма.
Уже через пять минут я отчётливо различаю трепет золотых крыльев в десятке дюймов от вытянутой ладони, но резкий толчок вбок сбивает меня с верного курса. Торжествующий Малфой прибавляет скорости и почти касается снитча, но я направляю свою метлу ниже и, поднырнув под ловца, выхватываю заветный мячик прямо у него из-под носа, задев хвостом метлы его ладонь.
Именно в это мгновение боль возвращается, усиленная в стократ. Скорее ощущаю, чем понимаю, что подошвы касаются скользкого грунта, метла выскальзывает из ослабевших рук, а стадион резко переворачивается с ног на голову. Только когда что-то холодное и мокрое резко ударяет в лицо и живот, я понимаю, что секунду назад совершил самое настоящее падение. Подбородок саднит, боль бесчинствует во лбу, но это всё неважно, потому что золотой мячик надёжно прижат к моей груди.
Два часа спустя я расслабленно разглядываю отблески свечей в высоких окнах Большого зала и как никогда чувствую себя бесконечно счастливым оттого, что у меня ничего не болит, а подозрительные видения, к счастью, оставляют в покое. К счастью, рана на подбородке оказывается пустяковой, а головная боль проходит так же быстро, как и появилась. О том, что она не давала мне покоя во время матча, я никому не говорю.
Рон и близнецы восторженно обсуждают матч и уже грезят о победе над Пуффендуем в конце ноября. Гермиона и Джинни переговариваются в полголоса, то и дело поглядывая на шумных парней с искренними улыбками на губах.
От бесцельного созерцания меня отвлекает чьё-то деликатное прикосновение к плечу. Прежде чем обернуться, я отмечаю, как одновременно замолкают друзья и с каким подозрением они смотрят на того, кто потревожил меня.
Хм, а ведь, действительно, необычно.
- Поздравляю с победой, Поттер. Ловко ты меня обыграл.
Уголок губ Малфоя вздрагивает в намёке на вежливую улыбку, но он тут же возвращает своему лицу привычное выражение лёгкого высокомерия.
Благодарю слизеринца, а когда он возвращается к столу «изумрудного» факультета гордой походкой, возмущённое шипение Рона наверняка слышат все присутствующие в зале:
- Ему-то что понадобилось от тебя?
Друг слишком явно пялится на кого-то за моей спиной – к гадалке не ходи, так легко понять, чья персона возбуждает в нём столь неприкрытое негодование.
Осознав, что спокойно поесть мне не удастся, я не без сожаления смотрю на полные блюда еды и выхожу из-за стола. Вне всяких сомнений, Рон неотступно следует за мной, ибо он не оставит меня в покое, пока не получит объяснение, способное его удовлетворить.
Я решаюсь вновь заговорить, только когда за нашими спинами закрываются двери Большого зала:
- С чего ты взял, что Малфой разговаривает со мной только из корыстных побуждений? Ты же слышал, он…
Мне не удаётся закончить мысль – нетерпеливый взмах широкой ладони и последовавшая за ним гневная речь окончательно обескураживают меня:
- Ты что, не замечаешь? Они все – самые настоящие лицемеры! И Ромильда, и Малфой! Пытаются подружиться, втереться в доверие, а всё из-за того…
- Что я – Избранный, да? Это ты вновь хотел сказать? – перебиваю друга не без яда в голосе, выделяя ударением слово «избранный».
Рон замирает на нижней ступени парадной лестницы. К счастью, кроме нас, здесь больше никого нет.
- Угадал. Пойми, Гарри, так оно и есть. Слишком явен их интерес к тебе.
Голос Рона резко падает на последней фразе, кажется, затухает весь его гневный запал. Буркнув: «Хотя это тебе решать, с кем дружить», он обходит меня и тяжело поднимается по лестнице, а я провожаю взглядом его широкую спину.
Истина медленно открывается мне. Он боится, что я в силу своего, якобы, тщеславия, начну общаться с аристократом Малфоем и красавицей Вейн, забыв о старых друзьях. Поразительно, откуда в его рыжей голове подобные мысли?..
Немного повременив, возвращаюсь в башню Гриффиндора. Видимо, Рон уже в спальне. Тихо вздохнув, призываю пергамент, перо и чернильницу, устраиваюсь в кресле, стоящем в дальнем углу гостиной. Расправив бумагу на коленях, задумчиво грызу кончик пера.
Никогда ранее шрам не беспокоил меня. Конечно, я не сразу привык к нему и первое время хмурился, глядя на своё отражение в зеркале, но чтобы он болел…
Да, именно шрам становится источником утренней головной боли. Я понимаю это, когда бессознательно прикасаюсь к нему в раздевалке после матча и, стоит заметить, данное открытие нисколько не радует меня. Не зря Гермиона переживала за меня, ох, не зря…
Никто из ныне присутствующих в Хогвартсе не знает о моей проблеме, а тот единственный человек, кому я мог бы рассказать о ней, сейчас отсутствует. Что уж говорить о видениях…
Но ведь если я не могу поговорить с Сириусом с глазу на глаз, я могу написать ему письмо. Чем, собственно, и занимаю себя в ближайшие двадцать минут. Далеко не в первый раз сталкиваюсь с проблемой изложения собственных мыслей на бумаге, тем более таких необычных, как мои, но вскоре складываю пергамент втрое и, призвав тёплую мантию, отправляюсь в совятню.
Густые сумерки окутывают окрестности замка, снежное одеяло переливается россыпью драгоценных сапфиров – жаль разрушать такую красоту, но я запахиваю мантию и прокладываю извилистый путь среди снежного «моря», пересекаю замёрзший ручей, а затем поднимаюсь в гору прямиком к высокой башне с множеством маленьких окошек. Тёмные фигурки сов, отправляющихся на ночную охоту, то и дело возникают на ультрамариновом небе, их крики растворяются в морозном воздухе, а нестройный шорох крыльев слышен даже с расстояния десятка шагов.
Букля спархивает вниз из-под самого потолка и радостно ухает в знак приветствия. Птица опускается мне на плечо, сужает свои невероятные жёлтые глаза, поглядывает на холодный свет Люмоса. Погладив сову за ушком, надёжно привязываю письмо к лапе и желаю ей удачного полёта. Однако Букля, по всей видимости, не торопится отправляться в долгий путь, а забавно топчется на моём плече, как вдруг наклоняется и ласково щипает за ухо.
- Моя хорошая, ты соскучилась? – ласково перебираю белоснежные перья, отчего птица довольно ухает.
Недолго думая, выхожу из совятни вместе со своей спутницей. Присев на верхнюю ступеньку, прячу подбородок в вороте свитера. Букля осторожно перемещается с моего плеча на колено, слегка оттопыривает левое крыло и чистит клювом и без того идеальные пёрышки. Я смотрю на пушистые уши совы и думаю о своём сне, в котором странностей, хоть отбавляй.
