Мои стоны растворяются в тяжёлом воздухе, когда, задыхаясь, разрываю сводящий с ума поцелуй. Сбивчивое дыхание касается уха, я изо всех сил обнимаю Снейпа за шею, и его руки, нырнувшие под колени, вмиг укладывают на спину. Между нами не остаётся совершенно никаких преград – ни физических, ни моральных, мы оказываемся полностью обнажёнными, ощущая каждый дюйм разгорячённой кожи.

Я едва ли рассчитываю силу, с которой впиваюсь в напряжённую спину Снейпа, утыкаясь лицом в его шею, неимоверными усилиями заставляя себя абстрагироваться от безумно неприятных ощущений, но они не идут ни в какое сравнение с обжигающим чувством, позже разлившимся по телу, когда профессор толкается бёдрами вперёд. То, что кожа покрывается мурашками, не остаётся незамеченным, раз он, замерев, осторожно целует меня, водя ладонями по плечам. Мне удаётся разжать пальцы, но я оказываюсь не в силах ухватиться за край уплывающего сознания. Лишь через неопределённый промежуток времени сквозь болевую завесу плавно проступают иные ощущения, едва ли приносящие удовольствие, но новые и незнакомые, отчего я тут же распахиваю глаза и будто впервые смотрю на человека, дарящего эти ощущения. Прикусив нижнюю губу то ли в попытке сдержаться, то ли ещё отчего-то, Снейп пристально смотрит на меня, а я не могу вдохнуть, теперь отчётливо чувствуя не просто тупую боль, а его внутри себя, двигающегося так плавно и осторожно, и это окончательно переворачивает мой мир с ног на голову. Ладони сами собой вновь тянутся к профессору, пальцы взбегают по извилистым линиям выступивших вен на опорной руке, пока не добираются до шеи. Ритм дыхания невозможно контролировать, он полностью зависит от аккуратных толчков, но я не обращаю на это внимание, потому что боль медленно отступает, позволяя немного расслабиться, что становится ощутимым для Снейпа. Не сдержавшись, он сильнее толкается вперёд и теряет над собой контроль, резко выдыхая и зажмуриваясь от прилива удовольствия. Зрелище, перед которым невозможно устоять, завораживает, я вцепляюсь в его плечи и дёргаю на себя. Снейп незамедлительно опускается ниже, и поцелуй почти случается, но внезапная смена угла движений рождает тёплую волну умопомрачительных ощущений, отчего я запрокидываю голову в хриплом стоне в последний миг до желанной встречи губ. Неважно, что пальцы ощутимо сжимают волосы профессора, который забывает про все ограничения, стоит мне шире раздвинуть бёдра, и впивается губами в кожу на шее, очевидно, желая оставить свой собственный «знак отличия».

Новый уверенный толчок практически выбивает из меня душу. По крайней мере, так я считаю до тех пор, пока за ним не следует ещё один, а потом ещё и ещё, и в итоге сознания хватает только на то, чтобы постараться не отключиться от реального мира. Кожаная обивка скользит под вспотевшей спиной, но я забываю об этом, когда, вновь открыв глаза, вижу Снейпа: с горящим взглядом, высоко вздымающей грудью, влажно поблёскивающей в холодном солнечном свете, такого настоящего, неподдельного и не наигранного. Я притягиваю его к себе и обнимаю так, что он точно услышит сумасшедший ритм моего сердца, зажмуриваясь от чувственности короткого поцелуя, потому что долгий невозможен – мы просто задохнёмся, не в силах остановиться. Невозможно определить, где окажутся его руки в следующий миг, обнимающие, ласкающие, сплетающие стойкое ощущение единения и неимоверной близости, о которых совсем недавно можно было лишь мечтать. Кончики его волос щекочут скулы, когда мы, то и дело соприкасаясь носами, дышим в унисон, почти одновременно выдыхая от вспышек удовольствия. Когда его пальцы тонут в волосах на затылке, запрокидывая голову, я, подавшись вниз, тут же вознаграждаюсь великолепным стоном профессора, после чего становится ещё сложнее держаться за него, содрогаясь под напором сильных толчков. Лёгкие сжимаются, но не от нехватки воздуха: всё дело в Снейпе. Сейчас он, жарко дышащий в шею и обнимающий так, словно я для него – самая значимая ценность во всём мире, заставляет меня, сам того не зная, безоговорочно сдаться. Профессор даже не догадывается, какую власть всегда имел надо мной, и какой диапазон она приобретает сейчас, когда он завлекает меня в долгий сладкий поцелуй, длящийся до тех пор, пока огонь не вспыхивает внутри, растекающийся по всему телу до самых кончиков пальцев. Ветер изо всех сил наваливается на окна, снежная крупа барабанит по стёклам, вливаясь в наши заключительные стоны, когда Снейп опускается на меня и, не позволяя прийти в себя, переворачивает набок. Холодная кожаная обивка касается лопаток, но я веду плечами от того, как уверенно он раздвигает коленом мои ноги, прижимая к себе и расслабленно выдыхая в волосы на макушке. Былой сквозняк касается липкой от испарины кожи, но я лишь крепче обвиваю руками шею Снейпа и тяжело дышу, силясь выровнять дыхание и рассеянно размышляя над одной-единственной проблемой: где мне теперь найти силы на то, чтобы спокойно вести себя рядом с профессором в присутствии посторонних?

Дар речи первым возвращается к Снейпу. Он практически не меняет положения, только упирается подбородком в мою макушку, поэтому вопрос звучит неожиданно:

– Сомнения всё ещё присутствуют?

Сбитый с толку, хочу уточнить, что профессор имеет в виду, но быстро понимаю, что он возвращается к разговору, который сам же прервал весьма экзотичным способом.

– Нет, – прячу улыбку в изгибе его ключицы, почувствовав легчайшее прикосновение кончиков пальцев к линии позвоночника.

Мягкое давление на макушку исчезает: Снейп опускает голову на подлокотник и некоторое время молчит, пока я более-менее размеренно дышу ему в шею, не думая ни о чём.

– Звучит неуверенно.

Немой вопрос расцветает в его глазах, когда я привстаю на локте и недовольно поджимаю губы. Как ему удаётся о чём-то думать сейчас? Он не оставит меня в покое, пока не разложит всё по полочкам. Признаюсь, мне самому некоторые моменты до сих пор непонятны, но это может подождать. Впрочем, если мыслительный процесс и происходил в голове Снейпа, это вряд ли возможно после того, как я наклоняюсь за поцелуем, одновременно проводя ладонью вниз по его груди.

Рука перехватывается в районе солнечного сплетения, невероятно-серьёзный взгляд и прозвучавшие слова буквально заставляют задержать дыхание от восхищения и трепета:

– Что именно до сих пор не укладывается в твоём понимании?

Я продолжаю смотреть на него, не моргая: просто потому, что всё понимание ситуации лишь сейчас переворачивается вверх тормашками, почти как ловец, выполняющий петлю в воздухе в погоне за снитчем. Профессор по-своему истолковывает подобную реакцию, терпеливо потирая лоб и добавляя ровным тоном, не подозревая, насколько возвеличивается в моих глазах, хотя выше уже, кажется, некуда:

– Недомолвкам больше нет места, ты должен это осознавать.

Только вчера, сидя за столом Лондонского бара, Снейп сухо и безразлично говорил о том, что не может пообещать мне спасение, но сегодня вполне складная версия разваливается на глазах. Нелюбовь профессора к объяснениям и мои бесконечные сомнения неуклонно вели в тупик, и случай с Барти Краучем-младшим послужил катализатором критического состояния.

Я был уверен, это конец: Снейп продемонстрировал, что в курсе тайны, после чего просто вычеркнул всё то, что было между нами, не оставив шанса попытаться вновь стать ближе. Его поведение вписывалось в границы моих выводов до тех пор, пока я не решился на откровенное безумие, которое и помогло пробиться сквозь толстую корку напускного безразличия, обнажая истинные чувства профессора и…приводя к столь приятным последствиям.

Если я ошибся по всем пунктам, что тогда является правдой? Тут со Снейпом не поспоришь, о недосказанности не может быть и речи.

С утра никто не разжёг огонь в камине, поэтому через какое-то время я ощущаю, что в гостиной довольно-таки прохладо. Очевидно, профессор разделяет моё мнение о том, что лежать обнажённым в холоде – не самое приятное занятие, раз предлагает переместиться на кухню и за кружкой чая расставить все точки над «i».