— А… А что было потом?

— А потом появились люди и придумали римское право.

— Майкрофт! — Он кусает меня за рукав пижамы, с визгом уворачиваясь от нагрянувшей щекотки. — История не закончилась, да? А что было с динозаврами?

— А потом было яйцо. Огромное Царь-Яйцо, золотое в серебряных прожилках, оно сияло, зажатое меж морских скал, виднелось и с земли, и с неба, и всякого привлекало своим дивным свечением. Долго хоронилось яйцо, и многие динозавры решились подойти и подлететь, но никто не мог потревожить скорлупы, будто та была алмазной, и ни скинуть с возвышения, ни разбить не мог. Многие поколения ждали того, кто вылупится из яйца, и даже назвали его про себя Идолом, Повелителем и того паче Богом, слагали легенды и передавали их детям сразу вслед за пересказом давнего спора о летучих и бредучих ящерах. Всё так же спорили динозавры, и пошло по небу и земле поверье — тот, кто вылупится из яйца, рассудит спор и даст наконец ответ. И однажды ночью яйцо треснуло и сияние озарило все стороны света, и явился миру Он — древний и мудрый, золотой и алмазный, умный и истинный. И мог он ходить по земле, и мог и летать, и плавать, и взмахом крыла заслонять солнце, и когтями крушить скалы. И стекала с него вода, и дышал он огнём — с первым рыком явил своё имя, и все трепетали: «Дракон». И все поклонялись, слагали легенды краше прежних, передавая их вслед за рассказом о древнем споре земных и лётлых.

— И что? Они так и не решили спор? — открыв рот, выдыхает Шерлок, не обращая внимания на, кажется, притихшую даже грозу.

— Почему же. Решили. Собрались с духом динозавры и пришли к дракону на суд. «Всевышний», — молвили небесные, нарекая Дракона своим Богом. «Повелитель» — обращались земные, почитая Дракона своим главным. «Рассуди нас, да положи конец спору». Дракон только фыркнул, выпустив сноп искр. Одна его ноздря была больше любого динозавра.

«Да будет так и впредь — кому благоволю, тот и прав. На кого укажу — тот велик». Зароптали динозавры, заспорили меж собой с новой силой, но никто не смел ослушаться Дракона. С тех пор так и повелось.

— Но динозавры ведь исчезли?

— И динозавры исчезли, и дракон уж не виден давно, но историю эту люди помнят испокон веков. Менялась планета, заворачиваясь вокруг оси в белую простынь; динозавры уступили планету людям и превратились кто в облака, кто в земные плиты, но всё так же спорили, кто из них прав, разрывая пополам то небо, то твердь, насылая то молнии, то землетрясения; и напрасно люди припадали к земле и молили, запрокинув головы, как завещали им динозавры. Ответ был лишь у Дракона, и он его уже дал.

— Но куда ж делся Дракон? — шепчет Шерлок, нетерпеливо елозя ногами. Гром совсем стих, и теперь в комнате раздаётся лишь мой сонный голос:

— Никуда он не делся, Шерлок, этот дракон…

— Вижу, ты сменил имидж. Симпатичный череп, братец, но, если не возражаешь, у меня уже есть Билли.

— Как ты узнал, где я? — Рука со стаканчиком по-идиотски дрожит, а озябшие пальцы хватают картон так, что немного кофе выплескивается через край.

— Похоже, ты совсем разучился врать. Твоя подруга тебя сдала, сказала, что попытаешься скрыть свое бегство.

— Что ещё за подруга?..

— Что ещё за подруга, — хмурится Шерлок, — Стейси, идиот, или кто вы там друг другу…

— Стейси тебе звонила?! — Даже отшатываюсь от неожиданности, и он спрашивает, не сдурел ли я часом. — Ты уверен, что это была она, в смысле, ты ведь не очень обращаешь внимание…

— Ты точно сдурел, братец. Ты поэтому подался в бега?

— Черт, да никуда я не подался! Что она сказала? Она что, просто взяла и позвонила?

— Что ты собрался дать дёру. Да, блестящая дедукция, взяла и позвонила, подняла трубку, набрала номер, такие цифры, знаешь? Слушай, Майкрофт, я всегда говорил, что ты не в себе, но это начинает пугать.

— Что-нибудь необычное заметил? — уже спокойно спрашиваю я, хотя понимаю, что, конечно, ничего он не заметил. Просто позвонила, сука. Сняла трубку, крутанула диск, да.

Шерлок разглядывает меня с каким-то научным интересом. Наверное, пытаясь оценить, идиот я напрочь или только прикидываюсь.

— Хотя подожди, — он сводит брови, — она звонила из автомата, и посреди разговора влез автоответчик, ну тот, который предупреждает, что нужно докинуть монету. Песо! — с придыханием выдает он. — Ну конечно! Слово «песо» я определённо уловил. Аргентина? Колумбия? Куба?

Конечно, в Южной Америке её может не быть, но, по крайней мере, она там была — хоть какая-то да зацепка. Но Шерлок смотрит так выжидательно, проверяя реакцию, что не приходится сомневаться — меня разводят.

— Ты только что это выдумал.

— Решил подшутить над тобой, братец. Так что стряслось?

Я диктую краткое описание задницы, в которую попал. Он фыркает, не удивлённый.

— И что, можно забрать твою комнату под лабораторию? Мамуля будет в ауте, — говорит он, — чем ты думаешь, Майкрофт, её же удар хватит. И не говори потом, что это я её довожу.

Знаю я его, он своё «потом» добавил, только чтобы пощадить мои нежные чувства, не заботясь тем, звучит ли оно фальшиво.

— Не хватит, потому что ты ничего ей не скажешь. Соври что-нибудь наивное, чтобы никто не заподозрил.

— Скажу, что тебя пристрелили албанские террористы, достаточно наивно? Почему я должен ей врать?

— Потому что я сто раз врал для тебя, — обрываю я, — так уж будь добр, окажи мне услугу.

— А твой отец?

— Сам додумается. Просто поддержи иллюзию, пока… В общем, первое время. Всё, Шерлок, мне пора, — говорю я, потому что поезд уже приехал. От вида тусклых окон, высвечивающих ещё пустые кресла, тошно; от серости этого пейзажа — тошно, от расставания с Шерлоком сдавливает горло — я, может быть, вижу его в последний раз.

Что я должен сказать?

Ничего.

Он отворачивается. Ладонь взлетает вверх, затянутая перчаткой. Всё.

***

Думал, такое бывает только в кино. Закидываю на плечо сумку и уже собираюсь зайти в вагон, пропуская вперед мамашу с детьми, как слышу оклик:

— Майкрофт!

С трудом подавляю порыв обернуться: слишком много эмоций, глаза лихорадочно шарят по мраморным плитам — я лелею надежду, что показалось, что ослышался, что, может быть, здесь есть другой Майкрофт и кто-то ещё с таким похожим голосом спешит передать забытую вещь. Попрощаться. Нет, не попрощаться.

Я ни за что не хотел прощаться с Грегом.

— Майкрофт!

— Майкрофт, — шепчет он в тишине комнаты, поворачиваясь. Луна высвечивает лицо. Мы ещё не спим, и мне интересно, почему он говорит шёпотом — таким тихим, тише шелеста листьев в открытом окне.

— Почему шёпотом? — спрашиваю я ничуть не громче и провожу по его всклокоченным подушкой волосам.

— Сделай так ещё раз, — просит он. — Погладь меня. Я хотел спросить кое о чём, можно? — Киваю. — Хотел спросить, есть ли что-то, чего я о тебе не знаю?

— Кроме моей работы? Вряд ли. Не думаю, что ты чего-то не знаешь…

— Но?..

— Разве что. Это про моё детство. Я был жутко проблемным ребенком, настоящим адом для моих родителей. Чувствовал слишком много всего, иногда так много, что голова могла взорваться. Меня водили по врачам, но чаще всего я оставался наедине с собой, и ничего не помогало. Когда я стал постарше, то решил, что должен с этим справиться. Избавиться от чувств, прятать их, игнорировать я научился. Пока… пока не встретил Фрэнсиса. Не знаю, что произошло, словно прорвало плотину, я плавал во всём этом. Один.

— Потому что ты впервые кому-то открылся? — угадывает он.

— Нет. Скорее не это. Я не мог открыться Фрэнсису, многих вещей он не принимал и не хотел слышать. У нас много в чём не было согласия, и я молчал, потому что боялся, что ему это не понравится. Скорее всё скопилось и выплеснулось наружу. Я долго приходил в себя, но я стараюсь. И надеюсь, однажды у меня получится ничего не чувствовать и ничего не показывать, как считаешь?

— Конечно. Но ты сделаешь исключение для меня, ведь правда? — Он замолкает, затаив дыхание.