Конечно я помню. Я считаю так до сих пор. В этой гребаной Вселенной его место — рядом со мной. Потому что он и есть часть меня. Не важно, хорошая или плохая, важно лишь, что всё, что он когда-либо чувствовал, я пропускал через себя, я ощущал малейшие колебания, как если бы в его теле нас было двое…

Он говорит, постоянно прерываясь, и я понимаю, как тяжело дается каждое выпущенное на волю слово. Знает ли он об исходе разговора? Даже я не знаю… А что, если всё сказанное — зря? Моему подсознанию что-то известно. Каждая пауза — как выстрел в сердце. Правда, не уверен, в чьё. Мне невыносимо больно, это чувство давит на ребра изнутри. Сердце становится больше с каждым ударом и сжимается ровно посередине, будто кто-то накинул веревку и затягивает узел. Если б хотя бы один человек на свете мог вообразить, что это такое.

Останется рубец. Сколько их?

— Ты всегда умел ждать, — говорит он. — Знаю, в глубине души ты меня ждал.

На меня давит воздух, обстоятельства, его присутствие рядом. Я чувствую, как под давлением пузырится кожа. Как лопаются сосуды. Перестают гнуться пальцы. На моей груди, в зоне сердца — нарыв; еще чуть-чуть, и он вскроется, выплескивая меня наружу. Мир затопит. Темза смешается с кровью. Ожидание этого момента мучительно. Чувствую, как вместе с кожей на руках отслаиваются пласты памяти. Кто-то режет мой мозг на слайсы — аккуратно, будто счищая яблочную кожуру. Этот кто-то увлечется и дойдет до середины. Там сокрыто главное. Лекарство от боли. Какой-то секрет.

Мой позвоночник — зиппер. Моя голова — бегунок на конце металлической молнии. Странно, раньше я этого не знал. Теперь немного страшно: что, если Он догадается и потянет застежку вниз? Я вывернусь наизнанку. Он увидит, какой я красный. Ему станет противно, а я ничего не смогу поделать. Руки безвольно повиснут, я просто не смогу дотянуться и вернуть всё как было. Останусь сидеть. Воздух погладит ребра. Будет неприятно. Мне никогда не щекотали сердце. Я и обычной щекотки боюсь.

— Я всегда буду ждать, — отвечаю я. — Это — твое место, а это — моя роль. Я всегда знал, что понадобится терпение.

— Почему ты ушел, потому что его не хватило?

— Нет. Я просто не умею быть ненужным. Я мог и дальше ждать. Я сбежал, — честно говорю я. — Прости.

Я извиняюсь потому, что виновен. Дело не в терпении — тут другое. У меня хватило бы сил, но в итоге я понял одно: всё, что я делал, было ненужным. Ненужные поцелуи, ненужное всепрощение, ненужное ожидание. Все мои поступки адресовались пустоте. Я мог бы ждать, но перестал верить. Я был отслужившей ветошью.

— Знаешь, Фрэнсис, я правда думал, что смогу. Смогу защитить тебя, оградить. Показать лучшую жизнь. Я был идеален, мне хотелось кричать эти слова в твои уши. Ты не хотел знать.

Мне не больно. Скорее всего, боли так много, что я её не чувствую. Она стала естественным состоянием. Это хорошо. Я много тренировался.

— Я был идиотом. Прости меня… — Он прижимается ко мне, его трясет. Задыхаюсь от невозможности унять его боль. Все так. Должно быть больно.

— Не плачь, — говорю я, — никогда не плакал, не стоит и начинать.

Не плачь, ты же хотел веселья.

Вспоминаю свои собственные слезы. Нет, этого воспоминания мне точно не вынести.

Наверное, в тот вечер мои слезы испарились и выпали на головы лондонцам. Сейчас они плавают в реке. Единственные в своем роде.

— Знаешь, я всё ещё помню день, помню даже число, когда все закончилось. Когда я решил всё прекратить. Я ведь знал, что ты вернёшься. Мне было плевать. Было легко. Я не страдал ни одной минуты. Если б ушел ты — было бы сложнее. Я почти не вспоминал о тебе. Выкинул и забыл. Внушил себе равнодушие, как до этого ты внушил мне любовь.

Я держу его пальцы в своих. Пока я говорю, он до боли сжимает мою ладонь.

Мне и правда было легко. Часть меня отмерла, другая — осталась. Я не был целым до встречи с ним. Все, что было нужно, — вспомнить, как я жил до этого.

Я ем, сплю, хожу, занимаюсь сексом. Меня не гложет чувство вины. Память меня не мучает.

Он внушил мне любовь, но забыл внушить спокойствие, уважение, радость.

Я никогда не был счастлив.

— Почему ты просто не остался? — спрашивает он почти шепотом.

— Я понял, что могу потерять себя. Те мои слезы, — мне физически трудно говорить об этом, и я делаю паузу, — потрясли меня. Я понял, что ждать можно долго, а за это время от меня ничего бы не осталось.

— Прости, что врал, — говорит он и целует мое плечо.

— Не извиняйся, мне это не нужно. Я знал, какой ты, и принимал тебя таким. Честность — не достоинство. Только качество. Лживость — всего лишь черта характера. Ты такой, какой есть. Это я оказался слабее, чем полагал — в этом нет твоей вины.

Он делает глубокий вдох и отстраняется. Я вижу, что он собирается с духом, чтобы спросить.

— Нет, Фрэнсис. Мы не будем вместе. Я начинаю сомневаться, что такое было. Порой я почти уверен, что всё придумал.

Он закрывает лицо ладонями и тут же отнимает их. Поворачивает голову и смотрит прямо в глаза.

— Клэнси. Дело в нем, — его голос сочится обидой. — Ты его любишь?

Нет. Да. В каком-то роде.

Слова — превосходное оружие, особенно в руках такого умелого игрока. Скажи я правду — плохо придется всем. Скажи я «да» — хуже станет только мне. Я не могу не ответить на прямой вопрос: тогда правда станет слишком очевидной. Но я могу соврать и совру.

— Да.

— Ты любишь меня. Я знаю, — говорит он, стискивая кулаки, и поджимает и без того тонкие губы.

— Да, — отвечаю я. — Люблю. Всегда буду любить. Но не буду с тобой. Для того, чтобы любить тебя, это не нужно. Я не позволю ломать себя, а ты никогда не откажешься от этой идеи. Мы слишком похожи, Фрэнсис.

Я слышу звон разбивающегося стекла. Так обещание «всегда» оборачивается бездушным «навеки». Я слышу, как волна уносит осколки. Речная вода потратит века, чтобы сточить их острые края.

Он молчит слишком долго. Закрывает глаза. Я смотрю, как подрагивают влажные ресницы. Я мог бы обнять его, успокоить. Но тогда мои руки уже не коснутся Олли. Я лжец, но не предатель.

Все, к кому я ни прикасался, никогда не избавятся от воспоминаний обо мне. Я прошел сквозь их жизни красной нитью. Это плата за мое одиночество. Фрэнсис же не расплатится никогда. Я выбрал его особенным. Он никогда не станет цельным. Будет подбирать людей как фрагменты, стараясь восполнить утерянную часть. И всегда будет знать, что нужная деталь здесь, рядом, совсем близко — но останется недоступной. Закатилась под пол, когда в доме меняли паркет. Что-то вроде красивой легенды о забытом всеми тайнике, где прапра- еще в детстве спрятала фамильный рубиновый перстень.

Сейчас, рядом с ним, мне больнее, чем когда бы то ни было. Может, он потянется, чтобы поцеловать меня. Может, встанет и уйдет. Может, останется здесь до утра, но меня уже не будет. Ветер подхватит воспоминания и уронит их в воду. Ветер подхватит моё тело, и я очнусь на дне Темзы. Не знаю… Ветер точно унесет боль.

Наверное — я на это надеюсь.

========== D Is For Dangerous ==========

— Обязательно ехать через эту дыру? Нет, скажи мне — обязательно?

Клэнси снова бесится. В последние дни с ним такое постоянно. Очередная травма выбила его из состава на добрых три недели, и теперь он развлекается тем, что докучает мне почти круглые сутки. По телефону, дома, даже во сне. Вчерашняя истерика застала посреди ночи. Не успел я разлепить глаза, как в лицо прилетела знатная оплеуха. Оказалось, ему приспичило пообщаться, а я не соизволил проснуться. Естественно, я вспылил. Слово за слово, и я закономерно был назван «бездушной скотиной» и еще многими нелестными эпитетами. Всё закончилось тем, что я ушел спать на пол.

«Заткнись, Клэнси, просто заткнись», — думаю я.

— Ты не мог бы не отвлекать меня? Я пытаюсь вести машину, — говорю, наклоняясь к рулю и выпрямляя спину. План такой: сделаю вид, что сосредоточен, и он отстанет.

— Я просил ехать через центр, ты вообще меня когда-нибудь слушаешь? — не унимается мой друг.