Ответственное дело по уговариванию Арчи Кремера на неприятную миссию взял на себя непосредственно комендант Лутич. Тоже не без умысла. Отчасти он не был уверен, что Лакис уговорит Арчи – скорей, по натуре своей рубацкой просто велит, а тот просто упрется; как подсказывает опыт, начнет ссылаться на параграфы-постановления, в этом с ним даже Лутич не всегда мог тягаться, и все. Помимо этого, не мешало бы выяснить, чем Арчи жив-здоров, как оценивает ситуацию и на чьей стороне выступит. Не то чтобы он крупная сошка, от чьего мнения многое бы зависело, но Лутич предпочел бы иметь его на своей стороне.

Вообще, Арчи можно было обнаружить в самых неожиданных местах – чем укромней, тем лучше. Он был странным, этот тип. И Златан Лутич понимал его желание сбежать подальше от любопытных взглядов: было такое время в его бурной жизни, как раз когда он учился жить с половиной квадратного метра искусственной кожи и доброй дюжиной искусственных органов. Ему тогда казалось, что все люди на его пути глазеют на него, а за спиной шушукаются, обсуждая. Это, как ни странно, оказалось самым сложным в реабилитационном процессе – не обучение управлению всеми имплантами, которыми его напичкали, а именно умение не обращать внимания на кажущееся, не подкармливать голоса в своей голове, не вспыхивать от каждого взгляда. Которых, к слову сказать, – голосов и взглядов – возникало очень много – сотни, если не тысячи, практически каждый встречный, как мерещилось Лутичу, считал своей священной обязанностью выразить свое мнение по поводу его внешности, половинчатости человеческого в Лутиче; психотерапевты доказывали ему, что это фигня и неправда, но он-то не мог не переносить на окружающий мир свои страхи и тревоги. Так что для Златана Лутича не было ничего лучше укромного уголка, в котором ему было необходимо притворяться только перед собой, что все в порядке.

С Арчи Кремером дело обстояло и проще, и сложней. Едва ли он притворялся; Златан Лутич был почти уверен, что Арчи не казался спокойным, выдержанным, до тоскливого вздоха благоразумным типом, а действительно был таким – и много больше. И едва ли он чувствовал себя в обществе, как тот же Лутич – словно за его кожу, свою ли, искусственную, тысячами зазубренных крючков цепляются дюжины человеческих взглядов. Хотя кто его знает, а вдруг? Но помимо желания избавиться от этого ощущения уязвимости под праздно-любопытными взглядами, Арчи Кремер просто любил отыскивать невероятные места и затаиваться там, проводить часы в медитациях; созерцаниях; седьмом измерении, дьявол его раздери. Например, когда Златан Лутич искал его, чтобы немного поболтать, чуть-чуть помолчать плечо к плечу, самую малость посплетничать о следственной группе, которая должна была прибыть на Марс – возможно, просто пооткровенничать, Арчи сидел на несущей решетке почти под самым куполом административного пузыря. Сидел, скрестив ноги, на его коленях лежала книга – где только откопал. А смотрел вверх, словно подставлял лицо солнцу.

Лутич прошел рядом с ним и сел, прислонился спиной к стойке и запрокинул голову.

– Я до сих пор не могу привыкнуть к местным закатам, – как-то интимно, почти чувственно признался он.

– Они быстротечны, – тихо согласился с ним Арчи.

– Каждый раз удивляешься, стоя в темноте, – поддержал Лутич.

Арчи улыбнулся.

– Здесь красивое небо, – произнес Лутич. – Атмосфера не мешает. Звезды видны иначе.

– И солнце тоже не мешает, – хмыкнул Арчи. – По крайней мере, не настолько.

– Зато пыль, – скривился Лутич. – Я на себе это ощутил. И тут фигня, – он постучал себя по грудной клетке справа, – и тут не все хорошо, – он стукнул себя слева. Звуки отличались самую малость – справа звучало чуть глуше. Арчи проследил взглядом за его кулаком, поднял глаза на лицо. Лутич продолжил как ни в чем не бывало: – Надя Шеффнер со мной согласна. Показывала статистику: после этих дурацких бурь бронхиты резко скачут наверх и держатся там добрых полгода после.

Он замолчал. И Арчи ничего не говорил, сидел, подставив лицо солнцу, прикрыв глаза, и молчал. Казалось, он даже слов Лутича не слышал.

– Тебе здесь нравится? – вдруг спросил тот.

Арчи открыл глаза, посмотрел на него, склонил голову к плечу, поднял брови.

– Мне здесь очень нравится, – ответил он.

И хрен его знал, на что он отвечал, подумал Лутич: здесь, под куполом – здесь, на Марсе?

Осмотрев Арчи, снова поглядев на небо, он сказал, стараясь говорить неторопливо, по возможности бесстрастно, но не безразлично:

– Меня очень удивило, что тебя послал сюда генштаб. На практику. Можно подумать, адмиралов оттуда часто ссылают на практику на Марс.

Арчи дернул уголком рта, но взгляда не отвел. Он продолжал смотреть на Лутича.

– С другой стороны, какое бы дело генштабу до простого курсанта, а, Арчи? – продолжил тот.

Арчи прикрыл глаза.

Самое интересное: Арт, давно развивший в себе любопытство по отношению к речевым тактикам людей, всегда интересовавшийся, почему так, почему так, здесь настороженно молчал. Сам Арчи лениво раздумывал, что именно Лутич хотел от него. Можно было решить, что тому нужно было нечто исключительно корыстное. Но как это вязалось с личностью Лутича, вынужденно думающего о всем социуме в первую очередь – по долгу службы, о Ное Де Велде – тут уж по личному убеждению, и ни одна сволочь не смеет его разубеждать, а о себе – почти никогда? Только если это «нечто» было именно что связано с судьбой города. Но зачем ему Арчи – пришлый, посланный генштабом и в его же объятья возвращающийся, не стремящийся поддерживать отношения с местными, хотя и не чурающийся их, когда местные настаивали, чтобы называть Арчи своим приятелем. Комендант Лутич, самоназначенная эгида Марс-сити.

– Как ты себя чувствуешь, курсант? – неожиданно спросил Лутич, усевшись напротив.

Арчи выпрямился, свел брови к переносице, недовольно посмотрел на него. Лутич усмехнулся, сжал-разжал левую руку. Затем сложил обе на животе.

– Не доверяешь? – легко предположил он. – Это разумно. Не «верно», не «правильно», а разумно.

И замолчал.

Не спешил говорить и Арчи. Он не понимал, чего хочет от него Лутич. Чего конкретно; что это должно быть как-то связано с его должностью, Арчи был почти уверен. Вопрос в том, что.

А солнце подбиралось к горизонту. Кромка кратера в нескольких десятках километров на запад уже была чернильно-черной, и если набраться терпения, можно было проследить, как терминатор – граница дня и ночи – подбирается к ним. На небе все ярче светили звезды, при желании где-то над головой можно было различить Фобос. А если поднапрячься, то киберглаз и искусственные спутники мог бы разглядеть.

Златан Лутич смотрел вверх – то на купол, который, кажется, не мешало бы почистить, надо Лапочку Смолянина подрядить, чтобы он дронам нужные программы составил – или заставил кого-то еще. Солнце было удивительно мирным последнее время – жди пакостей. На Земле солярщики прикидывали вероятности супермощной солнечной вспышки, а Лутич им и без всяких сложных вычислялок мог сказать: не раньше следующего года. Почему так, он не знал, наверное, спасибо микросхемам слева в лице, но они были чувствительны к этой дряни, а пока – молчали. И еще ему хотелось проделать кое-что с Ноем. Сладким, непослушным, невинным, искренним, жадным до нового и всепрощающим Ноем. Например, привязать его к кровати, для начала только за руки, завязать глаза и проверить, так ли чутко его тело, как душа. На синих простынях – чернильно-синих, как небо. И его волосы будут на подушке, как хвосты комет, не иначе. И ноги, как ручьи Млечного пути. Главное, не заерзать от таких мыслей и не навернуться с решетки. Так что Лутич смиренно вздохнул, открыл глаза – и удивился, тысячный раз, наверное, за все время на Марсе, а то и больше – а ведь сколько раз он просто не обращал внимания на закаты по самым разным причинам, то занят был, то просто спал: небо было черным. Бархатно-черным, покрытым платиновой пылью звезд.

Он покосился на Арчи и только успел перехватить слабую лукавую усмешку, и мальчишка по-прежнему улыбался небу.