– Угу, и на ближайшие полгода они все расписаны, – пробормотал Каратаев.

Рудницкая цыкнула.

– А тебя это с какой петрушки интересует? – протянула она.

Лакис безмолвно спросил у Арчи: «Пойдешь смотреть?». Арчи покачал головой и улыбнулся. В другой раз – обязательно. А сейчас им нужно возвращаться. Им – без него. Он-то способен еще несколько часов вполне бодро разгуливать, а затем дремать, в то время как Арт будет курсировать к дому. У них же такой возможности не было.

Оставшиеся десять с небольшим километров они ехали по дороге, не останавливаясь. Ян Ульман, вошедший в образ экскурсовода и не желавший из него выходить, несмотря на обреченные стоны остальных, сидел развалясь и повелительно провозглашал: «Посмотри налево и всмотрись в зарево над горизонтом: это наш «Обнинск». Посмотри направо, это наши пищевые комплексы. Посмотри налево, это наш Форт Нокс. Там сейчас сто сорок тонн золота и платины хранится. Торжественный зал, кстати, ей отделан». Посмотри направо. Это наш мозг. Супер-пупер-дристопуперкомпьютер. Говорят, даже на Земле он был бы одним из лучших. А он – у нас». – И он стукнул себя в грудь кулаком.

– У нас, Яна Первого? – негромко уточнил Арчи.

Каратаев злорадно фыркнул.

– Подъезжаем, – произнес Ставролакис, категорично пресекая попытку Ульмана разразиться громом ругательств. Он, кажется, смеялся.

Затем стандартная процедура. Проверка радиационного заражения. При необходимости деконтаминация, благо технологии позволяли нейтрализовать поверхностное заражение на девять частей как минимум. Ставролакис лично обследовал Арчи. Затем сказал:

– Ни фига не понимаю, но ты в порядке.

– Я в порядке, – охотно подтвердил Арчи. – На Луне было куда веселей.

Ставролакис хмыкнул, посмотрел в сторону, затем хлопнул его по плечу. Арчи подумал, что у них какой-то совершенно странный этикет – они все просто повернуты на тактильных коммуникационных знаках, все, начиная с Лутича. За несколько дней в этом городе ему столько раз жали руку, хлопали по плечу, даже обнимали, что он со счету сбился. И разумеется, Арт ехидно спросил: уточнить?

– Это вообще адово пекло, – согласился Ставролакис. – Но ты неделю не высовываешься на поверхность. И мне плевать на твои суперспособности, зачарованность, астральные тела и все такое. Сидишь в помещениях.

Арчи согласно наклонил голову.

Через три часа в гостях у Ставролакиса сидел Златан Лутич собственной персоной. На столе перед ними стояла бутылка самогона красавицы Эсперансы – ядреная вещь, по составу чистый гирдазин, не иначе. Ставролакис показывал, что заметил в пузырях и что предполагает.

– Странно, очень странно. Но фермы деформируются. Причем у всех пузырей. С разными скоростями, но процессы в принципе одинаковые, – хмуро говорил он. – Я в инженерии ничего не смыслю, но когда вижу, как пузыри один за одним проседают, как внешняя оболочка деформируется, как приходится все чаще забираться на верх купола для ремонта, я говорю, что с ними что-то неладно. Причем мы были у объекта номер восемь. Ты понимаешь, что это – бункер, который запросто мог бы служить бомбоубежищем?

– Понимаю, – процедил Лутич.

– Он стоит, и ему хоть бы хны. А эти пузыри – хрен.

– Смолянин уверен, что пузыри изначально рассчитаны под другое давление, это потом цифры очень сильно корректировались, в том числе и задним числом.

– В смысле?

Предполагалось, что купола накрывают не одно, но очень большое здание, а группу, квартал, а то и несколько. При этом они выполняли все те же защитные функции: должны были выдерживать ураганы даже до трехсот километров в час, которые на Марсе пусть и редкость, но случались, с другой стороны, они были пусть и сильными, но за счет редкой атмосферы не очень опасными; покрытия куполов защищали от солнечной радиации и даже частично от небесных тел, которые не удавалось отловить спутникам – и они действительно справлялись с этой обязанностью. Лутич мог припомнить несколько случаев, когда в пузырь попадали камни весом до десятка килограммов, которые не отследили и уничтожили на околопланетарной орбите спутники. Первая оболочка замедляла их скорость, вторая полностью останавливала. Лутич даже мог показать те секции, которые приходилось ремонтировать – с гордостью рассказывая, что они справились. Но купола строились очень высокими – чтобы иметь возможность поддерживать внутри относительно высокое давление, что достигалось и за счет плотности воздуха в том числе.

– Короче говоря, воздух пригоден для дыхания, и для травы разной тоже. Но вот для того, чтобы пузыри были хорошо надутыми, его не хватает. Их каркасы и деформируются, соответственно из-за каких-то натяжений меняется нагрузка на фундамент, и это тоже нехорошо, – закончил Лутич, откатываясь от голоэкрана. Он размял шею, развернулся к медиаюниту спиной и вытянул ноги.

– И? – помолчав, спросил Ставролакис.

– И я отдал расчеты Смолянина на экспертизу математикам, инженерам и геологам. Результаты экспертизы отправил на Землю.

Лутич взял бутылку и задумчиво проверил ее на просвет, затем потянулся за стаканами.

– И-и? – помолчав, спросил Ставролакис.

– И-и пузыри – это еще терранская заготовка, первые делались из модулей, которые готовились на Земле. Тогда было куда проще доставить их сюда на барже, чем здесь шлёпать. А в лобби проекта при генштабе входил генерал Рейндерс.

Ставролакис молчал, глядел Лутичу прямо в глаза; тот после нескольких секунд отвлекся, чтобы разлить остатки эсперансиной настойки по стаканам.

– Ну? – подозрительно спросил Ставролакис.

– А в инженерном бюро здесь очень долго состоял Илиас Рейндерс, из гражданских.

Ставролакис вскинул бровь.

– Сын? – коротко спросил он.

– Внук, – мрачно поправил его Лутич.

Ставролакис скривился.

– Не знал, – процедил он.

– Ничего не потерял, – отмахнулся Лутич.

– И что с твоей докладной? – погрустнев, спросил Ставролакис, заглядывая в стакан. Он подозревал. Он был почти уверен. Его счастье, что он никогда не забирался так высоко, был просто очень хорошим офицером, который очень хорошо выполнял приказы непосредственного начальства и любил самостоятельность чуть больше, чем того допускала политика на Земле. На Марсе он пришелся ко двору, все так же знал только свое непосредственное начальство, слышал о высших погонах, но ни с кем не здоровался за руку. Но это не значило, что он не знал, что именно творится на самом верху. Так что Лутичу не особо нужно было рассказывать, куда он вляпался.

– Ее хранят под многими грифами, меня проверяют на благонадежность, сам факт наличия этой докладной – на возможность все-таки допустить ее к рассмотрению. А комиссию по рассмотрению моей докладной возглавляет… – многозначительно замолчал Лутич, поднимая стакан.

– Рейндерс, – процедил Ставролакис.

– Рейндерс, – подтвердил Лутич.

С Армином Рейндерсом он знаком не был – не та значимость у его скромной персоны. На важность более любезного отношения к Илиасу Рейндерсу Лутичу указали в свое время люди из генштаба, которые не хотели, чтобы у внука такого человека было много проблем. Мальчишка вроде был неплохим, не то чтобы слишком изобретательным, но исполнительным, педантичным, что в какой-то мере компенсировало его блеклость. Зато теперь, когда докладная записка Лутича лежала под сукном у старшего Рейндерса, серость младшенького расценивалась несколько иначе. Лутич хотел вернуть этого говнюка и вытрясти из него ответы на вопросы, в правильности чьей формулировки он сам не был уверен.

По прошествии времени как-то незаметно оказалось, что невыразительный, нехаризматичный Илиас Рейндерс не просто умудрился оказаться на Марсе в составе одной из важных групп, но и поучаствовал в самых разных проектах. Нигде на первых ролях, но это оказывалось непринципиальным, потому что портфолио у «рыцаря красной планеты» по возвращению на планету голубую оказалось пухлым. В нем было много чего унылого – бесконечные оранжереи, гидропонные фермы, технические сооружения непонятного толку, туннели и прочая шушера, и наравне с ними нечто великолепное – тот же космодром.