– Я позволю ему выйти за пределы пузырей только после испытаний.

– Год на Луне для тебя недостаточное испытание?

Глаза Ставролакиса мрачно вспыхнули.

– Ты его досье читал? Щенку двадцать два года.

Лутич сжал кулаки и оставил их лежать на столе.

– Это досье содержит фильтрованную информацию. Как мне кажется. – Проскрежетал он.

– Человек-загадка, – фыркнул Ставролакис и встал. Он подошел к окну, замер у него. Долго стоял и молчал. Затем сказал: – И все-таки я не могу выгнать его наружу. Не могу! Я буду видеть его в этом хлипком скафандре и думать, что пацан сейчас просто рухнет от переохлаждения, и все. Я с аквалангом плавал, у меня был вот такой костюмчик. Понимаешь? – рявкнул он, наклоняясь к Лутичу.

– Понимаю! – огрызнулся тот, угрожающе приподнимаясь на стуле. – Он в твоем подчинении. Тебе за него и отчитываться.

Ставролакис сделал шаг назад, примиряюще поднял руки.

– Я не могу нарушить приказ, – процедил он. Очевидно, уговаривая в первую очередь себя.

– Не можешь, – признал Лутич.

Ставролакис снова сел на стул.

– У меня немного знакомых в генштабе, – угрюмо буркнул он. – И то… – он поморщился. – Мои все служат в гарнизонах. Я могу у них поспрашивать. Может, они знают тех, у кого Кремер стажировался до этого.

Лутич покачал головой.

– У тебя есть приказ. У него наверняка тоже есть. Что он вообще за тип? Какое впечатление производит?

– Чокнутый, – отмахнулся Ставролакис. – Блаженный. Пусть осваивается пока. Через три дня пошлю его с ребятами на профилактику пятнадцатого пузыря. Посмотрим. Что-то такое ощущение, что под ними всеми фундамент плавает, – процедил он.

Лутич зло посмотрел на него и отвернулся.

Пятнадцатый пузырь – это не восьмой. Они стояли далековато друг от друга; комендант Лутич с парой надежных архитекторов осмотрел деформации конструкции и сферы из умного пластика, постоял с задумчивым видом, пока они просчитывали какую-то фигню на своих планшетах, затем направился в комендатуру, чтобы захватить горшок с euphorbia milii, он же колючка с красными цветочками, и отправился в восьмой пузырь. Как был уверен комендант Лутич, у него был отличный повод.

Как думали землеройки, Лутич придумал отличный повод снести кому-нибудь башку, потому что именно такие мысли вызывал хмурый комендант с горшком под мышкой. Разумеется, первой ему под ноги бросилась Бруна Сакузи, готовая ценой собственной жизни отстаивать своих деток. И под детками она понимала далеко не подчиненных.

– Что случилось? – встревоженно спросила она. – И откуда у вас euphorbia?

– Подарили, – угрюмо пояснил Лутич и отстранил ее. У него и до этого решимости было не так чтобы много, а после первого контакта с непознаваемыми биологами и ее остатки испарились. Но раз начал, нужно довести дело до ума.

Он шагал дальше, глядя исключительно перед собой, тихо молясь, чтобы никто из этих вот ни слова не пикнул, типа «ха-ха, Лутич за цветочки взялся». Мало ему было тех, кто на улице шушукался за его спиной. Когда до павильона, в котором предположительно отирался инициатор подарка, оставалось метра три, Лутич облегченно перевел дух: этих землероек интересовала только колючка, а не шуточки в адрес коменданта, – и подстегнул собственную решимость, в конце концов, ему предстоял нелегкий разговор.

Инициатор подарка действительно обнаружился в павильоне, на котором на блестящей табличке из космического, между прочим, металла, маркером кривыми буквами было нацарапано: Grossulariaceae. Что под этим имелось в виду, Лутич не знал. Когда увидел кусты – всерьез задумался, так ли ему туда надо. Когда из-за куста, обсыпанного ужасными колючками, выглянул Ной Де Велде, решил, что все-таки надо. Но когда Де Велде выпрямился, вытаращил глаза и в защищающемся жесте поднес к груди секатор – опасную, однако, штуковину, судя по виду – ей металл резать хорошо, а что им вытворяют эти чокнутые, думать совсем не хотелось, – решимость Лутича снова поколебалась. Ной Де Велде был похож на себя обычного. Волосы следовало подстричь лет этак пять назад, расчесывать хотя бы раз в месяц и желательно не граблями, очки были заляпаны отпечатками пальцев и землей, комбинезон тоже был в чем-то подозрительном выпачкан. А сейчас этот чокнутый смотрел на колючку и яростно сжимал секатор. Лутич отчеканил три шага и замер перед ним.

Он сунул Де Велде под нос правую руку с красным пятном.

– Это нормально? – сурово спросил он.

Де Велде втянул голову в плечи и спрятал секатор за спиной.

– А что случилось? – робко спросил он. Очевидно, знал, стервец, что случилось, но все еще рассчитывал на благополучный исход дела. Но от Лутича еще никто не уходил!

– Я решил придать этой колючке более пристойный вид, чтобы она не торчала таким вот ужасом, памятником радиоактивному заражению, а была более оформлена. Я срезал вот тут, и тут, и тут. Вы можете видеть. И капля этой белой жидкости попала мне на руку. Вы имеете возможность видеть результат контакта этой жидкости с моей кожей. И я спрашиваю: что это такое?

Лутич негодовал, Де Велде изучал то молочай, то руку и задумчиво чесал шею.

– Млечный сок? Он недаром зовется молочаем, – умиленно произнес Де Велде и ласково погладил листья. – Он у вас хорошо себя чувствует, растет хорошо. А как часто вы его поливаете?

– Регулярно, – процедил Лутич, у которого снова испарилась вся решимость. Эх, ему был лапочкины способности устраивать скандалы, этот бы засранец тут разнес все вдрызг. А Лутичу хотелось совсем не этого, а, к примеру, волосы со лба убрать. У Де Велде. До чего все-таки странная атмосфера устанавливается вблизи от – кустов, конечно же. Вот этих, с колючками. И этих, с которых свисали длиннющие грозди странных желтых ягод.

– Угу, – отрешенно отозвался Де Велде, осматривая колючку в руке у Лутича. – А какую форму вы хотите ему придать? – спросил он, подняв на того взгляд.

Лутич растерялся. Как всегда в присутствии этого вот малахольного. Его бы отмыть, постричь-побрить, нацепить пристойную одежду; желательно также проделать все это как можно дальше от Заразы Смолянина, который изнывал от желания наложить свои лапищи на этот нераспустившийся бутон, а то сделает из него еще одного колибри. А с другой стороны, Де Велде такой особенный, и эти теплые бледно-голубые глаза, которые смотрели доверчиво, и этот нос, кожа на котором часто шелушилась, и это было тоже так умилительно, и губы, которые, как Лутич подозревал, совершенно не были способны дуться; и каждый взгляд, который как кипятком окатывал. Лучшее средство заткнуть Лутича – подослать к нему Де Велде: тот пару раз моргнул, три раза застенчиво улыбнулся, и Лутич готов снять Фобос с неба и подарить ему. Счастье, что такая дурь незаметна никому, кроме особо близких людей. А их было целых четыре человека, а посвященным так и вообще только Захария. А тот будет молчать.

– В каком смысле? – осторожно уточнил Лутич. То есть его твердая намеренность отстричь у колючки ветки не вызвала у землеройки истерику?

– Euphorbia растет хорошо, очень любит разрастаться, и в вашем желании некоторым образом скорректировать, как она будет разрастаться, очевидно ваше ингерентное желание к порядку. Я не могу сказать, что полностью согласен с вашим желанием всему придать определенную форму и структуру, мне кажется, что euphorbia некоторым образом хороша, когда растет сама по себе и только изредка корректируется… вы знаете, в этих длинных линиях есть своеобразная аскетичная эстетика, которая так гармонирует с эстетикой нашего общества и нашей жизни, но при этом вот эта замечательная, привлекательная и скромная роскошь прелестных цветков эуфорбии – она как нельзя лучше соответствует и нашей эстетике, когда мы находим прекрасное в самых ничтожных…

– Что за фигня с соком? – перебил его Лутич, у которого заломило в висках уже на втором обороте.

– С соком? – нахмурился Де Велде. – А, с соком. Он ядовит, – просто сообщил он.

Лутич, разумеется, знал. Изучил, так сказать, проверил в надежных источниках. Но зачем сообщать о своей освеодмленности Де Велде, тем более это категорически противоречило его целям.