… В убежище рыцарей я жила в гроте за прочными решетками. Несколько раз я пыталась вырваться, ранила многих солдат, двоих едва не загрызла…

… Если бы не Йолаф, эльфийский принц убил бы меня в тот вечер и был бы прав…

… Камрин узнала о готовящейся атаке за два дня, и они с комендантом успели подготовить столицу к обороне…

… Очнулась я уже в рыцарском штабе и долго не могла осознать, как поднести руку к лицу – пальцы казались мне чужими…

Эрсилия говорила и говорила. Она запиналась, то и дело прерываемая возгласами изумления, криками возмущения или ярости. Она смотрела во множество глаз, полных то слез, то отвращения. Она ловила взгляды – взволнованные, сочувствующие, злые, скептические. Но никто не пытался помешать ей – толпа завороженно слушала эту поразительную сагу. Солнце успело подняться довольно высоко, когда княжна закончила свой рассказ. Она перевела дыхание, окинула площадь одним долгим взглядом:

- Теперь вы знаете все, – недрогнувшим голосом заключила она, – перед вами моя беда, мой позор, мое избавление… и мой спаситель. Я не прошу ничего – ни жалости, ни доверия, ни помощи. Я жду вашего решения. И если вы рассудите, что честь моя запятнана, и мне негоже унаследовать отцовский престол – воля ваша. Я лишь взываю к вашей справедливости, что непременно помогут вам по совести оценить самоотверженность и бесконечную храбрость коменданта Йолафа. И если я недостойна возглавить Ирин-Таур – то он безусловно достоин этого. Я все сказала.

Эрсилия отступила на шаг назад и выпрямилась, словно стоя на эшафоте. На площади же снова царила тишина, нарушаемая лишь свистом ветра и поскрипыванием флюгеров и ставень.

Наконец к парапету подошел сенешаль Ральф:

- Господа, – ровно и весомо проговорил он, – я не скрою, что потрясен. Мой первый долг, как ближайшего доверенного лица князя, спросить – есть ли тут кто-то, кто может однозначно подтвердить или опровергнуть слова леди, именующей себя истинной княжной Ирин-Таура?

Вперед шагнул Сарн:

- Я могу подтвердить ее слова. Я лично слышал всю эту историю от леди Камрин перед битвой за Ирин-Таур. Я также слышал о подмене от князя Иниваэля перед его смертью и своими глазами видел леди Эрсилию… недужной. В конце концов, сравните фамильные портреты.

Площадь загудела:

- Эльфы не заинтересованы! – выкрикнул кто-то.

- Мы всегда по праву доверяли коменданту Сарну! – рявкнул в ответ другой голос.

- Так что ж, все это время в замке ошивалась орочья… – этот крик оборвался хлесткой пощечиной, и в толпе послышались звуки борьбы.

В этот миг один из солдат вывел на галерею пунцовую от смущения Марджи. Кухарка, мнущая в руках передник, тоже подошла к самым перилам:

- Я… того… тоже подтверждаю, – дрогнувшим голосом сказала она, но тут же откашлялась и строго сдвинула брови, – подтверждаю, – повторила она тверже, – я леди Эрсилию с малолетства знаю и ни с кем ее не спутала бы. А только князь молчал – и мне рот разевать не след. И леди Камрин была ко мне добра. А теперь, знамо, пора с секретами-то заканчивать. Вот.

И, независимо подняв голову, скрылась за спинами солдат.

Сенешаль помолчал, а потом добавил:

- История этой леди поразительна, но при этом я не нахожу в ней ничего невозможного. Увы, сличение портретов не особо поможет, самое взрослое изображение княжны относится к ее одиннадцатилетнему возрасту. Придворный художник умер тогда от тифа, и нового долго не могли найти, с настоящими мастерами в княжестве плохо. Единственная миниатюра, написанная позже, затерялась.

Йолаф при этих словах прикусил губу. Он знал, где «затерялась» миниатюра… Но ларец его так и лежал в штабе. Предвидя новый арест, Йолаф не взял его в столицу.

Пожилой вельможа поклонился княжне:

- В отроческие годы леди Эрсилии я был послом князя и редко бывал в замке подолгу. Но сия юная особа имеет несомненное сходство с княжеской дочерью… как, впрочем, и с леди, которая считалась княжной все эти месяцы.

- Неудивительно, – громко и веско заявил стоявший тут же придворный лекарь, – Ирин-Таур мал, все хорошие семьи княжества уже давно в родстве меж собой и с правящей династией. Я затрудняюсь утверждать что-либо наверняка, хотя меня зело удивлял тот факт, что после возвращения из Итилиэна княжна перестала бояться вида крови.

- Миледи, – меж тем продолжал сенешаль, – позвольте задать вам несколько вопросов. Что подарил вам в семилетнем возрасте прибывший из Эсгарота посол?

Эрсилия слегка улыбнулась:

- Господин посол преподнес мне фарфоровую куклу в лиловом платье. В десять лет я нечаянно разбила ее, уронив со ступенек, и обливалась слезами несколько дней.

- Любезный Ральф! – голос Эрсилии потонул в громком восклицании, и к сенешалю приблизился казначей, – все это прекрасно, а только если даже кухарка уже почитается за ценного свидетеля, укажите мне причину, по которой историю с фарфоровой куклой не могла за три медяка продать самозванке любая служанка!

- Я стар, но еще не слеп! – повысил голос сенешаль, – и сия девица несомненно весьма похожа на княжну, какой я помню ее!

- Неужели? – казначей вскинул брови, – а где же тогда та особа, которую князь Иниваэль столько месяцев называл дочерью? Куда она делась? Согласитесь, ее свидетельство было бы самым надежным. И какого Моргота вообще было замещать кем-то княжну? Не иначе, если эта девица не лжет, то ее предшественница была обыкновенной шпионкой своего орочьего патрона.

- На это вам могу ответить я, – раздался голос Сарна, – леди Камрин разыскивает нашего командира принца Леголаса, пораженного той же болезнью, что и княжна Эрсилия. Увы, она не знает, что князь Иниваэль почил. Иначе она была бы здесь, чтоб засвидетельствовать слова подлинной княжны. Подмена была задумана, дабы не сеять в княжестве панику и не провоцировать раздоров. Что же до предшественницы… – тут эльф сделал паузу, и в его голосе зазвучала ледяная сталь, – не вам, милорд, судить женщину, которая лично ездила в деревни, чтоб отвезти селянам лекарственные снадобья, которая пеклась о каждом в этом замке, от самого князя и до мальчишек-конюхов, которая предупредила меня об атаке на город, которая сама руководила обустройством лазаретов, и которая, едва не погибнув, вывезла из штаба орков документ, что позволил исцелить истинную княжну, а теперь, вероятно, позволит исцелить еще многих, которых их семьи уже успели оплакать.

Эта отповедь всколыхнула в толпе взволнованный рокот: об этой стороне возвращения княжны, видимо, никто подумать не упомнил.

Казначей нахмурился и резко спросил:

- Миледи, где ныне находится гранатовая брошь, что изображена на портрете княгини Эйлин в парадном зале?

- Ашлин, – поправила Эрсилия, и казначей нахмурился сильнее – ловушка не сработала. – Брошь погребена вместе с моей прабабкой Гвендол.

- Это тоже общеизвестный факт, – огрызнулся придворный и отошел от княжны.

- Погодите, господа, – раздался негромкий голос, и на галерею поднялся седой сухопарый мужчина, – мне кажется, я знаю, как именно доказать истину. Скажите, дитя, – обратился он к Эрсилии, – вы знаете меня?

- Конечно, – княжна впервые улыбнулась открыто и приветливо, – вы мой первый учитель музыки, мастер Адамар. Я не видела вас столько лет… Вы уехали в Гондор, говорили, что навсегда.

- Я не прижился в этом шумном краю, – усмехнулся Адамар, – и вернулся всего полгода назад.

- Вот оно что, – протянул сенешаль, – а ведь вы правы, княжна не узнала вас, когда вы вошли в замок и приветствовали ее.

- Именно, – кивнул учитель, – я тоже крайне удивился произошедшим в ее облике переменам. А на все мои просьбы вернуться к музицированию княжна отшучивалась, и я видел, что сия тема ей неприятна. Не скрою, меня это зело огорчало. Дитя, не уважите ли старика?

Йолаф мгновенно понял старого музыканта, и лицо его просветлело. Он кивнул одному из часовых, и через четверть часа на галерею осторожно вынесли арфу.

Эрсилия шагнула к инструменту, провела ладонью по слегка пыльному чехлу, стянула тонкий сафьян, и солнечные лучи блеснули на тугих струнах. Опустившись на услужливо принесенную скамью, она несмело коснулась пальцами струн: