- Пикантнейшее сравнение, я бы сказала – архиотвратительное, если бы не было бы таким архиточным. Ситуация этих индивидуумов в данный отрезок времени сохранялась умеренно-стабильной.

Дементьева направилась вдоль по аллее, повествуя о двухмесячной периодизации тех или иных личностей.

- ...понимаешь, они как бы подняли власть, валяющеюся на земле. И быстро укрепились в ней, но хотя бы за ноябрь попыток их скинуть было немерено. Не всё так просто, Михаил, история на этом не заканчивается.

- Я думал, что мы больше не вернёмся к истории того времени, – надулся парень.

- Верно, революция закончилось. И как повествовал один писатель, герои с антагонистами поменялись местами.

- Чего?

- Теперь бывшие подпольщики стали править огромной страной. Представь, что ты всю свою сознательную жизнь скрывался от полиции, а теперь сам же ей и управляешь. Нужна была быстрая акклиматизация, на раскачку времени не хватало, – повествовала Дементьева, нервно хрустя пальцами на руках. – Времени не было совсем. Ленин и Троцкий сплотились, как никогда. Теперь им предстояло решать внешний вопрос с Первой Мировой войной. Германия нагнетала, залезла на Украину, нужно было что-то срочно решать! А внутри страны ещё хуже. Народ ничего не понимает, вот как ты – не знает за кого: за белых ли, за красных ли... А бывшие министры, меньшевики и пр. оппозиция, которая осталась позади – это и была белая гвардия.

- Ясно, – вздохнул Миша. Он провожал взглядом листок, упавший с дерева, тени, мелькающие на асфальте, они были ему куда интереснее прочей истории. Остановившись возле памятника Пушкину, находившегося в сидячей, мечтающей позе на скамейке, он вдруг подумал – как было бы здорово жить в девятнадцатом веке, когда ещё никто даже не подозревал о предстоящих в следующем веке политических оказиях.

- Товарищ, верь, взойдёт она – звезда пленительного счастья, – вдохновенно произнесла девушка, взглянув на небо, – Россия вспрянет ото сна, и на обломках самовластья...

-... напишут наши имена, – тихо закончил Орлов. А ведь Александр Сергеевич сам был другом декабристов. Первые русские революционеры, в каждом веке и без всяких большевиков заморочек хватает.

- А что Коба?

- Как считаешь сам? Узнать, что на свете не судьба управляет людьми, а люди управляют судьбой! – ответила Виктория, гневно всплеснув руками. – Они управляют курсом доллара, войнами, природными катаклизмами и людскими массами! И химическое оружие – ничто по сравнению с тем, что имеется у них в рукаве. Так какой вопрос возникает в голове, когда ты всё, наконец, поймёшь?!

- Кто эти люди, – тихо сказал Миша. Угнетённый вспыльчивой нетерпимостью девушки, он заставил извилины в голове напрячься до своего предела. – И зачем им это нужно. Кобе нужны знания. Ему не страх прогнать было нужно, а узнать о них больше.

- А тут как по заказу практически весь состав партии... – блондинка удовлетворительно выдохнула и тут же замерла за месте. Лицо помрачнело, брови нахмурились, а губы раздражительно сжались. Её хоть и близорукий, но внимательный взгляд остановился на крыше невысокого здания, на треугольном фасаде которой был изображён глаз и исходящие от него светящиеся лучи.

- Добрались, – прошипела она, и тут же, не проронив больше ни слова, изменившись в лице: расплывшись в наивной улыбке и хлопая ресницами, обратилась к молодому экскурсоводу, указывая пальцем на крышу. – Можно вопрос? А что это изображено вон там на крыше? Треугольник и глаз!

Служащий в здешнем музее, человек, очевидно, польщённый вопросом на вид глупенькой беленькой девушки, поправил очки и мягким, лекторским всезнающим голосом ответил:

- Этот символ называется “всевидящее око”. Но некоторое непросвещённые люди считают его лучезарной дельтой – символом ордена масонов, которые якобы стали использовать относительно недавно. Данному христианскому знаку более трёх тысяч лет, он изображён в рамках икон, а также символизирует всезнающего и всевидящего отца и сына и... Позвольте, вы не из нашей группы?

- Благодарю, – оборвала его Виктория, быстро вернувшись обратно к Мише.

- Слушай, может быть, ты преувеличиваешь? – озабоченно обратился он. – Библейский, положительный символ. В нём ничего такого мистического нет и не было.

- Свастика тоже изначально была символом добра и солнца, – сурово кинула социалистка, максимально настроив зум и ослепив яркой вспышкой стоящих перед ней людей, сфотографировала крышу.

7 декабря 1917 год. Петроград. Смольный.

Какой же он глупец. Глупец, потому что верил в эту утопию. На каждом шагу говорят – свершилась великая революция! И они тоже глупцы, но народу в целом свойственно заблуждаться – никак не ему.

А люди пусть дальше продолжают великую теорию перманентной революции, у которой только одна цель – мировое господство. Само слово говорит за себя: «Диктатура пролетариата». Революции не было.

Рассчитывать на людей – бесполезно, они все, как один – оппортунисты. И все за это умрут – получат своё. Люди – трусы, и только совершенные сумасшедшие, которым нечего терять, у которых забрали всё, чем они дорожили, готовы ринуться на неоправданный риском бой.

А сионисты молодцы: взялись за самый распространённый класс, дураков легче сагитировать, верно? И он поддался с ранних лет, поверил в то, что страны возможно объединить в одну, разрушив вавилонское проклятье.

Прошёл месяц, а он до сих пор не мог оправиться от разочарования. Сидит, как ни в чём не бывало, рядом в столовой с Ильичом, Зиновьевым, Каменевым и Троцким, внимая их словам. Они словно от него ничего не скрывали – так честно делятся своими планами на будущее.

Ну, главный мечтатель среди них Ленин – в красках описывает всё, что собирается сделать с масштабами планеты всей – от империи откололась Польша, Украина, Финляндия, Эстония, Латвия и Литва – но чем хуже, тем лучше.

Троцкий гордо держит осанку, как на званом банкете у буржуев, занял идеальный второй план, на который мечтал претендовать Коба: в перерывах между своими воздушными речами он попивал кофе, терпеливо выжидая, когда закончит Ленин.

Зиновьев... Было видно, что он очень ревнует: в свете последних событий Ленин и Троцкий стали не разлей вода, но Коба бы на его месте не очень расстраивался. Зиновьев мог бы стать идеальным врагом: претендовал на место «второго» после Ленина, а потерпев фиаско, увёл у Кобы лучшего друга.

Лев, конечно, был в хороших отношениях с Зиновьевым ещё до знакомства с Кобой, но подло поступил, скрыв от товарища факт ордена внутри партии. Или партии внутри ордена… Разве здесь важна роль расстановки слов? Ложь не окупается ничем. Зиновьев пытается заглушить свою зависть всем съестным, что попадалось под руку, покуда Каменев не ест и не пьёт, лишь мельком бросает взволнованный, умоляющий взгляд на Кобу. Последний жадно ловит эти взгляды, и Лев тут же смущённо и так предательски отводит глаза в сторону.

Как же Кобе сейчас необходимо было излить душу, поговорить с кем-то просто так, о том, как быстро меняется погода, о литературе, искусстве, не обязательно касающееся революции – только не о ней, она утомляла Кобу. К сожалению, ни с одним из тех, с кем находился сейчас рядом, не мог – все духовные ниточки, что были, оборвались, и Коба в один момент оказался абсолютно отрешённым.

Он нуждался не просто в разговоре, а в духовной подпитке своих сил, которые иссякли так внезапно и быстро. Теперь никому не нужна была его незапятнанность, и у Кобы наступала апатия. Он пытался отвлечься от дурных мыслей работой, подписанием и разборкой декретов, которых с новым назначением в правительстве теперь было немало. Одни скажут: его мечта сбылась, а он всё не расцветает. Потому что он не знал всего, он был наивен, потакал мечте, а о способах даже не задумывался.

Теперь же цель его заключалась в том, чтобы узнать как можно больше о сионистах, об их целях, средствах, но кто ему расскажет о том, что скрывается в тени и не выставляется напоказ? Коба хотел вникнуть в эти теоремы, но время... Времени было немного.