Алые искры неистово рвались в Космос, но, не преодолев и части своего пути, взрывались.

Алые массы неистово рвались в Рай, но, не преодолев и части своего пути, взрывались.

И нет, наверное, зрелища ужаснее и прекраснее, чем раскаты революционных блокад, месива толпы и полиции; нельзя не зарыдать от переполняющей сердце радости, скрывая собственное лицо от эмоций и слезоточивого газа.

Толпа – одна сплошная оппозиция, и стычки между отрядами одного целого протестного движения были гораздо страшнее, чем битвы с правоохранительными силами. Распри “правых” и “левых”, “синих” и “красных” лежало в основе межоппозиционной борьбы. Дымовые шашки и бомбы радикалы метали друг в друга, но насилие, мародёрство и убийства следовали исключительно от «правой» стороны. Левому сектору было бы с руки то, что основную часть своей мощи полиция тратит на борьбу с правой гвардией, однако народ, не понимающий под напором «массмедиа» отличия “красных” от “синих”, порицал всю оппозицию в целом.

Начинающийся, набиравший обороты переворот к великому сожалению совпал с разгаранием Гражданской войны. Средний возраст митингующих был от 20 до 35 лет – все это были молодые люди, и хотя «правая» гвардия насчитывала меньшее количество людей, по качеству бойцов-радикалов ничем не уступала левой. Эта сторона оппозиции де-юро не была объединена одной партией. У националистов и консерваторов существовали различные политические движения, однако в этом блоке было больше согласия, нежели в левом. Вскоре поступила информация о том, что все партии, приравнивающие себя к “правым” объединяться в одну, на которую ей новый лидер получит легитимное разрешение. Организация называлась “Национал-объединённая правая партия России”. НОППР насчитывал более десяти миллионов членов.

Вы слышите?..

Назревает воистину нечто грандиозное, ведь величие события не соразмерить еженедельными выпусками новостей, и такое можно сопоставить с незыблемым монолитом музыкального гения Шостаковича. Неистовый рокот симфонии №2. О, это стоит услышать, Читатель, не увидеть, а понять ту чарующую гамму музыкальных переходов только посредством вашего слуха!

Итак, Симфония 2, си мажор, “Октябрю”.

Воедино слились алые-алые знамена с иссиня-черной символикой в общую, густую, неистовую массу. Гиканье, вой, шепот аккордов толпы перерастают в нечто большее, повышая основную октаву. Оба фронта, вооружившись до зубов всем тем, чем пришлось, вели беспощадную игру без права и морали. Обиженные на весь мир москали с многогранными свастиками и крестами на флагах стреляли из огнестрелов по окнам тех домов, где жили эмигранты, обливали бензином железнодорожные пути и поджигали их, ибо знали – по этому участку дороги должен ехать поезд из-за южной границы. В автомобили чинных господ закладывали детонаторы, и после взрыва осколки от лобовых стёкол разлетались трассирующими пулями во все стороны.

Правые бойцы были намного смелее и отчаяннее, чем левые радикалы: в большинстве схваток на политической почве победу одерживали именно националисты, так как для последних не существовало ни морали, ни правил. В этом они были сродни анархистам, которые хоть и были приближены к левым, но выступали отдельной организацией.

Сотрудникам полиции нацисты отрезали пальцы и выжигали глаза, призывая признать власть правых сил, а также они захватывали склады оружия и давали отпор партиям правоохранительных сил и мобилизованным с войны дивизиям.

Дома горели, Москву в одно мгновение затянуло едким дымом. Этот запах гари испарился только спустя полгода после грядущих событий, когда туман окончательно рассеялся. Сейчас небо столицы – кроваво-красное. Такой знак левые воспринимали положительно, однако суеверных людей среди коммунистов и социал-демократов практически не было.

- Обычно небо – синие, – рассуждал Михаил Орлов, глядя в прозрачное, сияющее от чистоты окно штаба партии. Анна Юдина облокачивалась на соседнюю стену, скрестив руки на груди. Поодаль в креслах сидели старожилы СДСПР, обсуждая ситуацию в стране “без галстуков”, ибо заседания по поводу настоящего положения было решено собирать только в крайних случаях – положение в стране изменялось со слишком большой частотой. Миша всё равно мало что понимал из их диалога, а потому предпочитал отчуждение в компании близких товарищей: Муравьёва, Макеевой и Юдиной. – Впервые вижу такой яркий, красный цвет. Странно.

- Август, – угрюмо произнесла Анна, выбрав взглядом точку на полу и всматриваясь в неё. – День убывает, поэтому закат наступает раньше.

- Не в пять же вечера! – возразил Орлов, возмущенно оглядываясь на шатенку. Юдина отстранённо хмыкнула и ничего не ответила. Благодаря Интернет, она узнала, что ко всем её питерским сотоварищам была применена смертная казнь. Несколько недель шатенка не разговаривала, сидела на полу, поджав под себя ноги. Орлов тогда сидел напротив, не рискуя успокаивать Анну. А та безусловно корила себя за всё случившееся с её командой, с теми, кого она могла смело называть семьей. Миша думал, что будь Виктория рядом, она безусловно оклеймила Анну предательницей, но подруга тогда отбывала заключения, и, возможно, этот период, когда девушки, наконец, не находились в одном помещении, пошёл обоим на пользу.

Спустя некоторое время Анна пришла в себя и даже в порыве смелости исследовала книжный шкаф Дементьевой. Пленённая теорией о мировой революции, Юдина проштудировала труд, написанный пером самого Троцкого, с одноимённым названием. “Троцкист, – думал Орлов, наблюдая за восторженным взглядом Анны, – почему бы и нет?”

- У меня был знакомый один, – сквозь зубы продолжил Миша, оттого что неудобное молчание затянулось. – Рыбкин Валера...

- Ты сказал о нём таким презрительным тоном, – Анна подняла голову и хитрая улыбка расплылась на её миленьких губках. – Вы типа враги? Забивали стрелки, цапались? К чему ты вдруг вспомнил?

- Да-а-а, – протянул Орлов, снова обращая взор в оконное зазеркалье. – Он просто скинхед. Травил дворников, потому что те были нерусскими. У него была вся такая компания: “убьем всех хачей”. И вот я думаю, принимает ли он участие во всём этом дерьме?

- Наверняка. Такие, как он своего шанса помериться членами не упустят. Я давно не видела Дементьеву. Когда объявили амнистию, она стала ещё хуже, чем была до этого. Засела в квартире, в штаб практически не приезжает.

- Не злись на неё, – с укором произнёс Миша. – Да, она иногда противная и в большинстве своём – зануда, но она, бросив всё, уехала по долгу партии в Питер, задержалась там на месяц, а потом ещё в тюрьму попала. Она-то, я думал, привыкла жить в таких роскошных апартаментах и всё, но не пожаловалась ни разу. И она не была против того, что мы у неё месяц кантовали...

- Ладно, но я думаю, что кому-то стоит с ней поговорить. Мне кажется, что она после заключения не совсем здорова. Жалко было смотреть. Какая-то убитая, помятая. Да и потом следока, который вёл её дела посадили. Я бы позлорадствовала.

- Ты знаешь, что его на зоне убили? Зеки просто решили отомстить, говорят.

- Тогда тем более. Я бы была на седьмом небе от счастья. Она сегодня не звонила?

- Я ей звонил. Правые хотят оформить свою партию, а так как они волей неволей связаны с правительством, у них наверняка уже есть этот ордер. Вика сказала, что сегодня у них митинг. Мы встречаемся через час на 1-ой Тверской.

- Неужели ты хочешь насильно забрать этот ордер? Нам и нелегально работать нормально, – Анна пожала плечами и тряхнула копной волос. – Пофиг, тебе виднее. Правда, если проколитесь и вас заберут в кутузку, я вам цветочки приносить не стану.

Орлов обиженно фыркнул, ибо саркастичный комментарий Юдиной задел его самолюбие.

- Не очень то и надо. Я пошёл...

- Поинтересуйся о её состоянии, – бросила Анна вместо прощания.

- Пока не буду, потому что чтобы там с ней ни случилось, говорить она не будет и не хочет: Заславский уже пытался выяснить, и Вика после этого целую неделю провела дома, не выходя ни разу на улицу. Только если она когда-нибудь сама заговорит... По крайней мере, я вытурил её из дома.