Допустим, в Москве в те времена существовала система прописки, при которой ранее судимые не могли вернуться в отчий дом. Их высылали за сто первый километр, в Москве находиться они не имели права, но к семьям, женам, детям, матерям все равно тянуло. И они возвращались, нарушая паспортный режим. Если дважды их ловил участковый и выносил предупреждения, на третий раз – срок один-два года. Называли их «чердачники». Тысячи людей сидели ни за что, только за любовь к своим семьям. Так советская власть очищала Москву от судимых. И нам, молодой шпане, не от кого было узнать что-то о тюрьмах и лагерях, о Ворах и суках… Информацию о преступном мире мы черпали из детективов и блатных песен, которые слезливо, с надрывом пел Лелик, единственный судимый пацан на нашем районе. Срок за хулиганку он отбывал на малолетке, рассказывал о каких-то дурацких приколах и отбиваемых «гычах». А мое-то воображение рисовало себе таинственный и могущественный мир дерзких грабителей, неведомых бугров, седых паханов и зловещих уркаганов. Я мечтал, что они встретят меня с распростертыми объятиями: «Добро пожаловать, пацан. Ты нашей силы частица!»

Реальность оказалась гораздо прозаичнее. «Чердачники», «кухонные боксеры», тунеядцы, похитители соседских кастрюль и тому подобная шваль – вот основная масса заключенных Бутырского централа. Некому было готовить меня к лагерной жизни. Кстати, в одно время со мной сидел будущий олигарх Таранцев и я пару раз встречался с ним на сборке.

Жизненный уклад на общем режиме в городке Людиново Калужской области стал для меня абсолютным шоком. В лагере я реально ощутил на своей шкуре пословицу «человек человеку волк». Сотни активистов – здоровенных мордастых колхозников – правили бал в зоне. Впервые я столкнулся с непонятной мне по молодости ненавистью к москвичам. В Москве же не было своих лагерей, это уже много лет спустя появилась зона в Крюково. Москвичи разъезжались по всему Союзу в разные республики и области. Осужденным из других городов было легче. Сидели у себя в области, друг друга знали, ранее с кем-то учились, с кем-то работали. Словом, все тотчас находили родственников или товарищей. У них складывались тесные земляческие компании. Появилось даже понятие «местная зона». А столичных жителей встречали пословицей «Прилетели к нам грачи, педерасты-москвичи». И хотя вся юность моя прошла в драках, в лагере пришлось хапнуть горя.

Физически я подготовлен был неплохо. Пять лет занимался самбо, немного побоксировал у Сегаловича в Динамо. Гири тягал. Познакомился с каратэ. Правда, секция была пижонская – при Институте востоковедения. Ходили в основном пузатые научные сотрудники, которым нравилось носить кимоно, махать ногами по воздуху и грозно кричать «кия!»

В районе жестко хулиганили. С пятнадцати лет жизнь как протекала? В то время ведь не было ни дискотек, ни клубов, ни боулингов. Ничего не было. Собирались вечерами на лавочках, в беседках детских садов. Перелезали через забор – девчонки и ребята. Курили, играли и пели под гитару, пили всякую дрянь.

«Если хоть раз вы балдели,

песня моя вам ясна

Кто там сказал: "Ахашени?"

Есть в магазине "Хирса"»

Или:

«Ты помнишь, пили в тишине

четыре ящика "Минине"»

Сейчас и вин таких нет, наверное…

Дрались с соседними районами – Портовскими, Чикаго. У нас сначала гремел «19 квартал», где верховодили Лелик, Конь, Поддубный, Мулла. Потом они все как-то слились и сели, а мы стали представляться просто: «Ребята с Дыбенко». Появились новые герои подворотен – Дусик, Сусел, Бугор… И я стал первым среди равных…

Менты нас ловили и ставили на учет. Хулиганство свое я сочетал с тренировками, поэтому рос крепким парнем. Кстати, в семнадцать лет у меня уже была борода лопатой. Сейчас, когда смотрю на субтильных, худосочных подростков с банками пива в руках, я не понимаю, что происходит с молодежью? А я в этом возрасте вовсю колотил вернувшихся из армии десантников. Эти ребята – в попонах, портупеях, аксельбантах – выпивали водки и шли меня искать: «Что это за "главшпан" на районе объявился? Кто тут Хохол?». (Хохлом меня дразнили.) И огребали от меня, десятиклассника, по первое число. Наш районный поэт Дусик оставил об этом периоде нашей жизни нетленные вирши:

«Тучки небо обложили

Знать, приходит к нам беда

Мишку, с кем мы вместе пили

Повязали мусора…»

Но на общем режиме не дрались один на один. Активистами были не парни, а взрослые мужики, вчерашние военные, шоферы-аварийщики с десятилетними сроками. Били не по-детски. Без сантиментов типа «лежачего не бьют». Актив я возненавидел на всю жизнь.

Встретил я там одного человека – Лефонта, лидера Калужской отрицаловки. Он крепко меня поддержал, но слишком мало мы общались. Были в разных отрядах, да и закрывали в карцер его постоянно. Лефонт – единственное светлое воспоминание об общем режиме. По ночам я скрипел зубами от переполнявшей меня жажды мщения. Будь моя сила – разорвал бы козлов!!! Сил не было. Зато была еще одна причина, мешающая мне пойти до конца.

Я возвращаюсь к вопросу выбора стратегии жизни или выживания в местах лишения свободы. Менты тебя поймали, государство покарало. Кажется логичным максимально смягчить, а лучше избежать наказания. Поберечь здоровье, сохранить себя для будущих боев. Зачем усугублять кару – вскрывать вены, объявлять голодовки? Мусорам это только на руку. Я позднее всегда удивлялся, зачем мусора борются с пьянством и наркоманией в лагерях? Был бы я каким-нибудь мыслителем в недрах МВД, наоборот – запустил бы всю эту отраву за проволоку, чтобы зеки поспивались, скололись, под кайфом перерезали друг друга.

Короче, если власть тебя сажает, то твоя задача, как преступника, соскочить с этой прожарки. Как мусора в своих киноагитках называют время заключения? – Годы, вычеркнутые из жизни. Так проведи эти годы с пользой для себя и для профессии назло ментам. Кому будет лучше, если ты освободишься калекой? С тубиком после кражи далеко не убежишь. Лучше займись тем, на что не хватало времени на свободе. Я выбрал спорт и книги. В актив, естественно, не вступал. Жил по классической схеме приспособленца: «Посильно не работал, не лыкался в кандей». Конфликтов, по возможности, избегал. Тогда я не понимал, что жить нужно сегодня и сейчас, что компромиссы со своей совестью никогда ни к чему хорошему не приводили.

Судьба мне благоволила. В первый срок, проведя полгода в тюрьме и год в лагере, попал под «Олимпийскую» амнистию 1980 года. Оставшийся год добивал на «химии» в славном городе Новотроицке. По окончании срока в Москве меня не прописали, и я остался на Южном Урале.

Ломщик[2]

Город Новотроицк был примечателен в нескольких аспектах. Во-первых, там вовсю чадил Орско-Халиловский металлургический комбинат. Чадил так, что снег на улицах зимой лежал желтый. А после дождя на одежде оставались такие же желтые разводы. На дочери начальника одного из цехов я скоропалительно женился. Во-вторых, на всю Россию городок славился красивейшими девками. Говорят, что виной сему феномену гремучая примесь казахской и башкирской кровей. Но факт остается фактом – таких шедевров и в таких количествах я нигде больше не встречал. В-третьих, в городе функционировала сильнейшая на Урале секция каратэ братьев Ларионовых.