Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Так толковал мне Манолаки Сакелларио.

Этот невзрачный, серолицый, сероглазый, приземистый фракиец Манолаки Сакелларио, всегда так скверно одетый, в домашнем быту своем, по правде сказать, злой и лукавый, был чрезвычайно даровит, верен и тверд в делах и политике. Положение его было скромное; поприще узкое; но способности его были удивительные…

Я расположен думать, что мысль о сближении с мусульманами принадлежала более ему, чем самому Ступину.

Мы прежде всего и, может быть, уже слишком часто и слишком доверчиво заботились о том, чтобы угодить славянам, и где возможно, то и другим христианам. Они, эти местные люди, мечтали прежде всего об укреплении русской власти на Босфоре и в его окрестностях. Мы больше их верили в силу популярности, в силу благодарности народов, мы верили больше их в ту любовь, которую воспевал так изящно Тютчев; и они были не прочь от этой любви, от популярности, но подобно Бисмарку тверже верили в право и пользу силы.

Мне очень жаль, что я не успел узнать и запомнить побольше подробностей о тех приемах, которые Ступин употреблял для привлечения к себе мусульман. О некоторых, известных мне, я упоминал.

Надо, впрочем, заметить, что в его время все это было легче, чем стало несколько лет позднее. И местные турки изменились очень скоро. Они стали осторожнее с иностранцами; редкие шли даже на простое знакомство с консулами. Они стали бояться своего начальства, которое, вероятно, не скупилось на подобающие внушения.

Новые паши становились все ловчее и ловчее, соединяя очень умно в действиях своих европеизм с азиатством…

К тому же во времена Ступина не было в Адрианополе ни английского, ни французского настоящих консулов. Был, кажется, только австриец.

Не могу сказать в точности, до какой меры популярности достиг Ступин в среде адрианопольских турок; знаю только, что именно эта популярность и особенно один случай, в котором она резко выразилась, возбудила против него, наконец, в высшей степени и оттоманские власти, и всемогущую тогда французскую дипломатию.

Жил в то время в Адрианополе один молодой турок. Звали его, если я не ошибаюсь, Али. Он был сын паши. Паша умер, а сын скитался без должности и пропитания. Он просился на службу; его не принимали; никто не хотел ему помочь. Назло турецкой бюрократии он пошел к Ступину и нанялся у него в простые кавасы.

Эта горькая капля, рассказывали мне, переполнила чашу зависти и досады.

Против Ступина составилась коалиция.

VIII

Я сказал уже прежде, при начале деятельности Ступина в Адрианополе консулы других держав в этом городе были только по имени, не имевшие надлежащего веса и значения.

Позднее стали один за другим назначаться настоящие консулы, консулы «присланные», а не местные.

Видная ли роль русского деятеля встревожила державы, или вернее все другие правительства просто пожелали, подобно русскому, иметь влиятельных политических агентов в стране столь важной, как Фракия, не знаю. Только консулов присылали в Адрианополь одного за другим.

Первый, если не ошибаюсь, прибыл г. Доско, эллинский консул, родом болгарин, чрезвычайно хитрый человек, про которого его же эллинские сослуживцы говорили:

– Он совершенно неправильно и путями исключительными втерся на коренную службу греческого королевства… Он был не автохтон (не местный уроженец) Эллады, а пришлец славянской крови… Он вошел не в дверь и даже не в окно, а разобрав крышу и потолок, спустился, куда ему желалось…

Не помню также, когда приехал г. Доско: раньше поступления турецкого бея, генеральского сына Али, в кавасы к Ступину или позднее… Кажется раньше, но это и не важно.

Важно было то, что единоверный Ступину и всем нам, политический деятель ехал во Фракию с явною целью бороться в этой стране против панславизма.

Ступин, желая вероятно показать, что он принимает г. Доско за союзника, а не за врага, сам с помощью некоторых греческих старшин приготовил для православного товарища хорошее помещение и выехал встречать его почетно за город, по восточному обычаю, для выражения своего уважения и радости.

Низенький, смуглый, курчавый, сладкоречивый и чрезвычайно лукавый г. Доско отвечал любезностями на любезности, но тотчас же по приезде своем в город объявил грекам, что влияние русского консула опасно для «великой эллинской идеи» и что он, Доско, намерен противостать ему.

Борьбу свою против России, олицетворяемой Ступиным, г. Доско начал довольно оригинально.

В адрианопольской митрополичьей церкви (по нашему говоря в соборе), кроме архипастырского трона с навесом, есть еще три почетные седалища. Одно из них находится по правую руку от митрополита, поближе к иконостасу: оно обито красным сукном с небольшим золоченым двуглавым орлом на спинке; два другие попроще напротив. На этих двух последних изображены гербы Молдавии и Валахии, одноглавый орел и рогатая воловья или бычачья голова. Каждый герб на особом седалище. На местах этих становились и садились когда-то молдовалашские господари-фанариоты. Назначаемые в княжество Портой, они сухим путем с большою пышностью проезжали через Адрианополь и, отдыхая в городе, конечно, успевали посещать митрополию и присутствовать при литургии.

Что касается большого седалища, обитого красным сукном, по правую руку епископского трона, то подобные ему встречаются во многих больших церквах Европейской Турции. Не могу сказать утвердительно для кого собственно они сделаны, какое именно важное лицо имели в виду христиане, когда устраивали это почетное место в своих соборах. Двуглавый небольшой орлик, робко притаившийся в тени на спинке кресла, заставляет думать, что имелся в виду византийский или иной православный император.

Но, обыкновенно, за отсутствием царственной особы православного исповедания, на это место становились русские консулы или греческие. Однажды даже (в Янине) я видел на этой пурпуровой стасидии рядом с митрополитом черное и неприятное лицо армянина Костана-эфенди; он был тогда дипломатическим чиновником при янинском генерал-губернаторе Ахмеде-Рассиме, а потом сам стал пашой; его имя часто встречалось в газетах за последнее время; он исполнял многие важные поручения турецкого правительства в Герцеговине, Албании и других частях, кажется, Западной Турции.

Русские консулы не всегда и не везде становились на это место. Из преднамеренной скромности они часто становились в менее важные стасидии, напротив митрополита, у левого ряда тех колонн, без которых нельзя вообразить себе ни греческой, ни болгарской церкви. Так большею частию делал и Ступин в Адрианополе, желая, вероятно, придать как можно больше значения в глазах народа красной стасидии с двуглавым орлом: он становился напротив, уже не могу сказать на которое, на молдавское или на валашское место; положим хоть на молдавское… Малорослый Доско, как только узнал по приезде своем в город об этом обстоятельстве, тотчас же расчел, что Ступин гораздо выше его, и что он, Доско, будет много терять в глазах народа, если, став рядом с ним в церкви на одной высоте, будет казаться гораздо ниже его. Сообразив это, Доско послал в митрополию плотников и приказал им возвысить подножие валашского седалища как раз настолько, чтобы голова его в уровень с головою Ступина возвышалась над толпой молящихся единоверцев.

Такою оригинальною и даже, если угодно, наивною выходкой ознаменовал г. Доско начало борьбы «великой эллинской идеи» против «ступинского панславизма».

Боже! как этот ужасный Доско, о котором мистер Блонт не мог говорить иначе, как о какой-то гремучей змее, – как этот Доско смирился потом перед нами! Как он был мил и обязателен!.. Как он с панславизмом мирился во время нашего с Золотаревым управления!..

Я его жалел и любил даже, и теперь вспоминаю о нем, право, с большим удовольствием.

С такими-то людьми, лично любезными и вежливыми, но по службе деятельными и на все готовыми, на все способными, даже на политическую свирепость, подобными Доско и Блонту, было чрезвычайно приятно служить!..

16
{"b":"571602","o":1}