Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Сжалился Дядечко и еще разок пустил Абрамова в кабину:

— Давай попытайся, все равно машину добивать: старье… А если и сейчас будешь куролесить — оставайся, друг, на земле!

Самолет, хотя и узкой змейкой, все же побежал по прямой.

— О! Видать, ты подучился малость, — обрадовался инструктор. — А я уже хотел списывать тебя с корабля на берег… Так, так, давай еще!

…К концу дня Абрамов освоил упражнение и стал рулить один.

Та же история повторилась и в первых вывозных полетах. Пока Петр находился на земле — все помнил и знал, что надо делать в полете, а как только садился в самолет и взлетал с инструктором — все знания оставались на земле. Впрочем, так казалось Абрамову, и он обвинял во всем свой неавиационный характер. В какой-то мере Дядечко разделял его мысли и без особого энтузиазма думал о летном будущем своего ученика.

Смущало инструктора только одно: у Абрамова не ладилось со взлетом и посадкой, а вот расчет на посадку почему-то получался сносно, хотя всем известно, что способности летчика-курсанта, пожалуй, ярче всего проявляются именно в расчете на посадку…

В чем же секрет? Конечно, проще всего было представить Абрамова на отчисление, но жаль было парня. Да и за него стоял горой авиатехник группы Коля Симченко.

— Честный он курсант, товарищ инструктор, — говорил Симченко. — Лучше всех работает на матчасти, машину протрет до блеска, мотор вымоет, капоты, да и соображает по устройству мотора. Обвыкнется малость — летать будет…

— Ладно, — махнул рукой Дядечко. — Подождем еще.

Прошло несколько дней, на протяжении которых Абрамов неустанно занимался теорией полета, и Дядечко давал ему летать, но немного. И когда, подучив остальных курсантов, инструктор снова взялся всерьез за Абрамова, последний сделал совсем недурно три полета подряд. Дядечко воспрянул духом и теперь лихо покрикивал в переговорный аппарат:

— А ну, держи направление, черт такой! Крен убери… Скорость!

После посадки, когда зарулили на старт, Абрамов отстегнул привязные ремни и вылез из кабины.

— Ты куда? — удивился Дядечко.

— Пойду в квадрат, — хмуро ответил Абрамов.

— А кто разрешал?

— Разве ж это полеты? — обидчиво произнес курсант. — Коли до ругани дело дошло, значит, из меня толку не будет…

— Так ведь я это, чтобы подбодрить тебя! — воскликнул Дядечко. — Если в человеке порох есть, то для него крепкое словцо — что искра!

— Ну вот я и взорвался.

— Гм… — задумался инструктор. — Скажи, пожалуйста, что получилось… Хотел лучше, а оно другим кончиком обернулось. Ну ладно, садись, рванем еще разок, но провезу я тебя уже по другой методике.

Абрамов подумал и вернулся в кабину.

«Другая методика» показала свое явное превосходство над первой. Чем ласковее объяснял Дядечко и чем больше подхваливал курсанта, тем правильнее летел самолет.

Инструктор пришел в восторг.

— Люблю гордых, — говорил он. — Молодец, всегда будь откровенен во всем. Не нравится — скажи. Правду говорят, что дело не столько в том, кого учат, сколько в том, кто учит…

2

В ту ночь Абрамов опять долго не мог уснуть. С одной стороны, его поддерживал временный успех, а с другой — снова стало терзать душу сомнение.

Думал о многом, вспоминал… А воспоминания, что пейзажи в перевернутом бинокле: все кажется далеким и маленьким…

Есть в Кущевском районе Краснодарского края село Полтавченское. Не на всякой карте его найдешь, не с любой высоты увидишь, но много в нем жило и живет замечательных людей с чистой душой и большим сердцем. Взять хотя бы чету Абрамовых — Лукьяна Степановича и Пелагею Ивановну. Полвека они прожили рука об руку. Всякое приключалось в их дружной семье, а всегда старались держаться рядом и никому не причиняли зла. Не было вот только у Абрамовых детей. И они усыновили сироту — Петю Михайличенко.

Вырос приемыш на радость своим новым родителям, женился, сам отцом стал. Внука, по настоянию деда, тоже назвали Петром.

В 1917 году Петр Лукьянович ушел добровольцем в Красную гвардию и погиб в боях за Советскую власть. Мальчик остался без отца.

Рано довелось Пете Абрамову познать труд. Лет с девяти стал он помогать деду в кузнице и подолгу любовался могучим стариком. Лукьян Степанович был здоровый, русоволосый мужчина с энергичным лицом. Лет до шестидесяти боролся он даже с молодыми силачами и почти всегда клал их на лопатки.

Особенно нравилось Пете раздувать меха и смотреть на пламя горна… Вот, смешно вздрагивая и кувыркаясь в сильной струе воздуха, обкатываются друг о друга смолисто-черные угольки и, накаляясь, меняются в цвете: становятся красными; затем по ним бегут змейками синие жилки, потом угли, разгораясь все жарче, приобретают бледные оттенки, и пламя появляется вокруг них, как корона, с легкими подвижными зубцами. Гудит оно весело, пляшет в воздухе, готовое создать нечто новое, необходимое человеку, или уничтожить в мгновение ока все, что попадется на пути.

Злая и привлекательная сила в кузнечном огне!

А дед, улыбаясь, кладет прямо в его подвижную пасть кусок металла, и огонь, словно понимая, чего от него хотят, жадно облизывает холодный брусок и как бы вдувает в него какую-то фантастическую жизнь…

И кажется Пете, что стоит только сунуть в пламя бесформенную глыбу металла, как, повинуясь волшебной силе огня, через несколько минут превратится она в точно такой же трактор, что увидел он сегодня впервые в жизни на улице села.

— О чем задумался, Петюнька? — заботливо осведомляется дед.

— О тракторе…

— Машина хоть куда, — соглашается Лукьян Степанович. — Каких только люди не придумали механизмов! Эх, Петро, купим мы с тобой мотоциклет да поедем вдвоем по Руси-матушке технику изучать… А?

— Поехать бы, дедушка, — не то упрашивая, не то утверждая, говорит Петя.

— А что ж, возьмем да и махнем! — подогревает дед мечтания внука. — А нет, так другое путешествие посмотрим…

— Какое? — настораживается мальчик.

— Пойдет скоро самая наипервейшая техника во все концы и в наше село заявится, — уверенно поясняет дед. — Сама к нам придет, как трактор! Ты учись только, Петюнька, все тебе будет.

— Ох, дедушка, трудно учиться и неохота! — признался Петя.

Вздохнул дед: уже несколько раз так жаловался ему внук. И мальчика жаль, и ошибиться боязно. Сам-то дед без особой грамоты в люди выбился, а как теперь оно будет, кто знает. Вероятно, иначе…

А несколько дней спустя пришел Петя из школы, кинул книги на лавку и твердо произнес:

— Не буду больше учиться!

— Это почему же? — испугалась Пелагея Ивановна.

— Тяжело в школе-то, бабушка.

— Неучем жить еще тяжельше, — рассердилась Пелагея Ивановна.

— Ну и что ж… Не пойду больше в школу.

— Дед! Скажи хоть ты слово, — взмолилась Пелагея Ивановна.

Помолчал Лукьян Степанович, отвернулся, не хочет неволить мальчишку. Почувствовал Петя слабину и обрадовался: дело выиграно! Но по-настоящему цену такого «выигрыша» узнал после.

В 1929 году всей семьей переехали в Батайск. Петя нанялся пасти колхозные табуны, а дед поступил в кузницу машинно-тракторной станции.

Машины по-прежнему привлекали Петра, но он лишь мечтал о них. Просто думал о том, что вот, мол, какую интересную технику придумывает человек. А если бы еще такие были машины, чтоб на Луну полететь… Или чтобы прямо с неба сеять. Или чтобы — трах! — и среди засухи дождь пошел… от-то б было дело!

Пока же юный пастух предавался мечтам, кони резвились, ветром носились по лугам и убегали в заросли камыша или сочные пастбища. Хватится Петр — двух-трех голов нет в табуне. Начинаются утомительные, беспокойные поиски. А как-то искал жеребчика весь день, ночь и следующий день. Из сил выбился. Упал в траву и горько заплакал: столько в мире умного и хорошего, а тут за конями ходи да быкам хвосты накручивай — «техника»!

Поздновато, правда, но сам же и опомнился: «Нет, не хочу быть неучем. Учиться пойду. Куда? А вот в ФЗУ. Машинистом бы стать, поезда водить…»

9
{"b":"571461","o":1}