Он ненадолго умолк, переводя дыхание.
Лея стояла, не смея шелохнуться, прижав ладонь к губам, и расширенными глазами смотрела в искаженное болью и злобой лицо сына. Страшно подумать, сколько лет день за днем он накапливал в себе все эти отвратительные мысли. Как долго они отравляли его душу.
— Итак, военнопленному подобного не позволено, однако… если вы еще считаете меня за сына, то ваш сын просит вас отпустить его, не мучить больше неуклюжими попытками вернуть то, что уже не вернуть. Если вам угодно, чтобы он умолял — что ж, он умоляет. Не надо больше губить и себя, и его.
Закончив, Кайло с утомленным видом прислонил голову к задней стенке кровати. Он дышал тяжело, словно после долгого бега — потому что речь, произнесенная им, была одной из тех, которые отнимают больше сил, чем любая физическая работа.
Никогда еще пропасть, которая образовалась за минувшие годы между нею и сыном не казалась Лее такой огромной. Глубокая и уродливая, та жестоко дразнила ее, продолжая увеличиваться, несмотря на все усилия несчастной матери.
— Ты сказал, что оставил гордость, но это не так, Бен. Твои слова все еще наполнены гордыней настолько, что кажется, будто это именно она, гордыня говорит за тебя. Твое смирение — это поза. Поза дурного, избалованного мальчишки, который привык получать все, что пожелает.
Лея присела на корточки возле койки.
— А разве все ваши действия не продиктованы гордыней? — Кайло вскинул подбородок. — Вам, генерал, захотелось поиграть в спасительницу, во всепрощающую матерь. Вы забыли, что я все еще вижу вас насквозь. В глубине сердца вы помните, что это я убил Хана Соло. И Лор Сан Текку. И учеников Скайуокера, включая юнлингов. Скажу больше, это мой шаттл подбил истребитель капитана Кун, когда мы улетали с Такоданы. Я пытал Дэмерона, шарил у него в мозгах, и совсем не так мягко, как сейчас.
Лея едва сдерживала дрожь.
— Зачем ты говоришь мне это? — прохладно осведомилась она.
Кайло слегка нагнулся к ней.
— Я убивал и мучил многих ваших соратников, ваших друзей. Вы не способны забыть об этих преступлениях, как бы вам того не хотелось, а значит, вы никогда не простите сына, несмотря на ваши обманчиво-теплые взгляды и проникновенные речи. Я навсегда останусь для вас убийцей.
На долю секунды гнев затопил сознание генерала Органы настолько, что ей сделалось странно, как это она удерживается, чтобы не отвесить юному наглецу еще одну пощечину. Впрочем, как знать, что взбесило ее больше — самоуверенные слова пленника, или же горькая справедливость этих слов?
— В таком случае, и вам, Рен, стоит помнить, что я тоже вижу вас насквозь. И знаю, что вы охотнее всего бросаетесь теми догмами, в которые сами едва ли верите. Скажите, когда вы показали мне, как убили Бена, кого вы уверяли в реальности ваших бредовых иллюзий — меня или себя самого? Любого, кто имеет реальную склонность к Темной стороне Силы; любого, кто способен обращать разрушительные эмоции в могущество, убийство родного человека (совершенное, к тому же, исподтишка, в момент отцовских объятий) сделало бы сильнее, но не вас. Вы стоите на грани сумасшествия только из-за глупой причуды стать тем, кем вы не являетесь. Не потому ли ваше сознание так отчаянно вцепилось в образ девочки Рей, что она, эта девочка, сумела сохранить в душе то лучшее, что вы уже растратили? Еще больше мучаясь от одиночества, чем вы в свое время, она тем не менее не поддалась соблазну, не уступила свое сердце Тьме, и это покоробило вашу гордость.
— Осторожнее, генерал… — гневно процедил Кайло. И добавил с насмешкой: — А что касается этой девчонки, я бы дорого отдал, чтобы поглядеть, как она сохранит в себе так называемые Свет и Добро, когда предстанет перед троном Верховного лидера.
— Точно так же, как сохранили вы. Вопреки потугам Сноука и собственным суждениям.
Лея уже находилась за той гранью, куда не долетают никакие угрозы, а тем более издевательства.
— Самое великое наследие моего отца — это предостережение для потомков. Пример жизни и смерти, которые не должны повториться. И вы пренебрегли им. Вы пошли запретным путем, чем опорочили память того, кому поклоняйтесь.
— Вы лишь повторяете ложь Скайуокера…
— Всю глубину и весь ужас раскаяния, которое испытал Вейдер, я познала вовсе не со слов брата, — выдохнула Органа. И тут же испугалась своих слов; своего непредвиденного признания. Прежде она не говорила об этом даже брату.
Ощутив внезапно сильную вспышку волнения в ее душе, Кайло мигом вскочил на ноги.
Лея запрокинула голову выше, чтобы видеть его лицо, тяжело вздохнула, собираясь с мыслями, и продолжила, внезапно решив, что так, быть может, будет даже лучше. Если предположить, что случайности не случайны, то можно смело полагать, что робость и отвращение, окружившие истину, которую ей теперь поневоле приходилось поведать, не напрасно воздвигли стену молчания. Возможно, что этой истине, этой злополучной тайне, было предписано дождаться подходящего часа, чтобы выйти на свет. И вот, час наступил.
— Это произошло давно, вскоре после битвы при Джакку, — начала она. — Я тогда была беременна вами. Мне оставалось чуть больше месяца до родов, когда во время медитации (Люк учил меня этому, как и многому другому) мне было видение. Отец говорил со мной с другого конца бытия, из-за завесы смерти, где жизнь человека и великая Сила — это одно и то же. Такими словами он объяснил свое незримое присутствие рядом. Отец… Вейдер просил у меня прощения за свои преступления. Он знал, что мне известна правда о нем, и о Люке, и о том, что это он убил нашу мать. Я видела, чувствовала, насколько тяжела его мука, как сильно Вейдер терзается чувством вины. Но не смогла дать ему то, чего он хотел. Не могла принести ему покой, несмотря на искреннюю жалость. Ведь перед моими глазами стояло множество убитых на Кашиике, на Альдераане, на Хоте… Мейс Винду, Кин Драллинг, Джокаста Ню, Денария Ки, Пассель Ардженте, Нут Ганрей, Рун Хаако, По Нудо, Уот Тамбор, Падме Амидала Наберри… — Лея произносила каждое слово так, словно оно было острым клинком, способным поразить противника. Хотя сравнение слов со смертоносным оружием и довольно избито, но лучшего придумать нельзя. — Бол Чатак, Коффи Арана, Роан Шрайн, Кендал Оззель, Оби-Ван, или Бен Кеноби… и это не считая детей, уничтоженных при зачистке Храма джедаев; не считая геноцида на Кашиике, когда клинок вашего деда унес тысячи невинных жизней вуки; не считая резни на Кесселе и гибели Альдераана. Не прячьте глаза, Рен. Вам ли не знать, что каждое из этих имен — камень, привязанный к ногам, который тянет на дно, мешая спасению. Поверьте, список жертв Вейдера значительно превосходит ваш. И я знала о них. Не о всех — всех не охватил бы никто — но о многих. Я не сумела простить, и не могла солгать, что прощаю. Мне не хватило великодушия даже для милосердного обмана. Я поступила жестоко. И по сей день плачу за это.
На этой ноте своей отчасти обвинительной речи, отчасти же, и даже в большей степени — покаяния Лея вдруг окинула сына с головы до ног каким-то новым взглядом. Взглядом мученичества и возвышения. Так глядит человек, которому открылась самая высокая справедливость.
«Ты стал моей расплатой и моим искуплением».
Где-то на середине повествования Бен торопливо спрятал глаза, чтобы скрыть смятение, в которое поверг его рассказ матери. Он верил ему, хотя и не хотел верить — возбуждение в Силе, сопровождавшее слова Леи, и ее собственный трепет не могли его обмануть. Эти слова сызнова всколыхнули в его душе вихрь изнурительных противоречий, который генерал, конечно, должна была почувствовать, и юноша знал, что она наверняка почувствует. А значит, его движение было всего лишь очередным порывом одинаково неловким и бесполезным.
— Благодарю, что рассказали мне все, — произнес он дрожащим от волнения голосом. И тут же ядовито прибавил: — И спасибо, что на сей раз вы сообщаете мне подробности нашей семейной истории в личной беседе. А не отделались, как раньше, письмом в голонете.
