К тому же, это — тяжкое испытание для самого Бена. Пристальное внимание общественности, осуждающие взгляды и бесконечные вопросы судей сами по себе будут для него хуже, чем даже самый пугающий итог.

Лее потребовалось несколько минут, чтобы собраться и приготовиться к одному из самых ужасных действ в своей жизни прежде, чем генерал решилась возвратиться в зал для заседаний.

Однажды ее саму приговорили к казни — об этом пленнице, тогда еще совсем юной девушке, объявил гранд-мофф Таркин на «Звезде Смерти». Но даже тогда ее сердце так не холодело и не замирало от ужаса.

Еще около часа члены совета дискутировали, теперь уже не так оживленно, как в начале — быть может, лишь по причине усталости, накопившейся к концу дня, а может, все-таки потому что понимание ответственности за жизнь пленника — за единственную, конкретную человеческую жизнь — взывало к их сознательности и требовало не поддаваться легкомыслию. Роль палачей — это всегда неприятная роль. Обязанность разума перед природой — противиться смерти как явлению, даже если эта смерть необходима.

Участники совещания глухо обменивались друг с другом короткими фразами, стремясь выразить только основную свою мысль, но воздержаться от какой-либо личностной оценки сложившейся ситуации:

«Как можно отказаться от единственного, быть может, шанса на победу?»

«Мы — не дикари, чтобы вершить самосуд».

«Нельзя подрывать основы демократического строя, руководствуясь примитивной жаждой мести».

«Именно этого враг от нас и хочет».

«Не забывайте, что Первый Орден расстрелял пленников без суда и следствия!»

«Мертвым теперь уже все равно…»

Сопротивление в лице Акбара, как и предполагала Лея, оказалось солидарно с нею. Но мнения прочих членов совета разделились.

Наконец, канцлер, досконально выслушав каждого, встал, чтобы призвать совет к голосованию, потому что в ходе дебатов какого-то единогласного решения так и не наметилось.

Через пять минут (голосование было открытым, что существенно сократило время его проведения) с незначительным, но все же перевесом — в два голоса — вердикт был вынесен: трибунал. Самое очевидное решение, призванное послужить компромиссом между Сопротивлением с их твердой позицией, подразумевающей милосердие и попытку убедить пленника сотрудничать, и теми, кто стоял за немедленное отмщение.

Разумеется, правосудие — вещь достаточно гибкая. Оно допускает определенные оговорки — текст, вынесенный в скобки, написанный мелким шрифтом, который то ли существует, а то ли нет. И нынешний случай отнюдь не исключает возможности обоюдно выгодной договоренности. Викрамм хотя и не озвучил это напрямую, потому что говорить о подобных вещах прямо не полагается, тем более на официальном заседании, однако намекнул достаточно отчетливо, что Республика готова пойти навстречу пленному юноше, если тот раскается во всем, что совершил за годы службы в Первом Ордене и поможет восторжествовать справедливости. «Потому что правосудие не кровожадно по своей сути, и ни при каких условиях не может служить способом для мести, — подчеркнул канцлер. — Это, прежде всего, способ обезопасить народ Республики. Если магистр Рен на деле докажет, что больше не представляет угрозы, какой прок нам убивать его?»

Лея тотчас угадала, что за горой эвфемизмов, изысканных, витиеватых высказываний скрывается обыкновенное предложение сделки: «Если мальчишка расскажет то, что знает, мы сохраним ему жизнь». Вернее, «я сохраню ему жизнь», поскольку, как бы громко глава Республики не разглагольствовал о демократии и о важности народного мнения, всем ясно, что именно его решение является тут определяющим.

На майора Диггона возлагалась обязанность сообщить обо всем самому Рену, а также проследить, чтобы тот без происшествий был переведен в правительственную тюрьму на Центакс-I, еще одной луне Корусанта, как только его здоровье это позволит.

Дождавшись генерала Органу у выхода из зала, Викрамм поглядел ей в лицо и печально вздохнул.

— Вы видели, Лея, я сделал все, что мог…

Та в ответ смерила его взглядом, полным неприкрытое отвращения. Человека, стремящегося совершать подлости, можно и даже полагается ненавидеть; но тот, кто стремится совершать подлости, не обладая элементарной смекалкой обманщика, заслуживает только отвращения — и ничего больше.

Пожалуй, когда-то из Лайама, тем более под крылом канцлера Мотмы, мог бы выйти человек. Но в силу непонятных обстоятельств он превратился в безвольную и бесстыдную тварь.

— Я вижу, — сказала Лея, — вы сделали все, чтобы извлечь максимум выгоды и при этом формально остаться в стороне.

— Вы должны быть благодарны мне и майору Диггону уже за то, что ваш парень до сих пор жив, — прохладно заметил Викрамм.

Генерал решила не спорить. Она чувствовала себя усталой и обозленной, а в таком состоянии затевать пререкания — не лучшая мысль.

— Я могу увидеть сына? — внезапно спросила она.

— Я слышал от Диггона, что заключенный отнюдь не горит желанием встречаться с вами. Почему же вы просите об этом свидании?

«Глупейший вопрос», — вздохнула Лея.

— Я попробую уговорить его сотрудничать. Вы ведь ясно дали понять, что этот путь — единственный его шанс сохранить жизнь. Если Бен и послушает кого-то, то только меня.

После всего услышанного от друга-разведчика канцлер был отнюдь не уверен в словах Органы. Скорее уж наоборот, кого пленник точно не станет слушать — так это, на удивление, родную мать.

Впрочем, надо ли спорить? В конце концов, чего ему, главе Республики, стоит допустить единственную крохотную поблажку? Генерал Органа отныне находится всецело в его руках, стало быть, незначительные послабления он вполне может ей позволить. Тем более, если ее действия послужат его же интересам, и возможно, все-таки принесут результат.

— Будь по-вашему, — кивнул Викрамм. — Отправитесь вместе с Диггоном в тюремный госпиталь, как только окончится пресс-конференция.

— Спасибо вам.

***

Вскоре весь состав военного совета вышел в широкое главное фойе Офисного здания, где по всему периметру толпились представители «четвертой власти». Многие из них были знакомы Лее. К одним она питала уважение, а иных ненавидела — однако со всеми старалась говорить одинаково обходительно, понимая, что именно эта публика — писаки, телевизионщики, авторы блогов в голонете — являются главным связующим звеном между правительством и народом; именно они формируют общественное мнение, посему пренебрегать ими однозначно не стоит. К тому же, эти люди заслуживают уважения, поскольку исполняют свою работу — пусть не всегда честно (это стоит признать), зато, как правило, добросовестно и с максимальной отдачей.

К счастью, последующий марафон вопросов и ответов оказался не слишком продолжительным. Мелькали матовыми зарницами камеры и огоньки записывающих устройств; мелькали лица журналистов, собравшихся у ограничительной линии, едва не наползая один на другого. Лея не переставая твердила себе о необходимости быть собранной и не терять суть беседы.

Основное внимание интервьюеров занимала главная фигура — а именно, Лайам Викрамм. В адрес руководителя Сопротивления прозвучало лишь два вопроса: «Правдивы ли слухи о недавнем покушении на вашу жизнь?» («Увы, да. Однако я расцениваю случившееся, как террористический акт, не имеющий политической подоплеки») и «Верно ли, что ваше длительное отсутствие связано с недавней кончиной Хана Соло, в прошлом генерала Альянса?» («Без комментариев»).

О пленнике было сказано совсем немного. Казалось, его превосходительство пока опасался говорить на эту тему обстоятельнее.

— Вы готовы подтвердить информацию относительно преступника Рена? — спросил представитель основного новостного телеканала.

— Кайло Рен находится во власти правительства Республики, — утвердительно заявил Верховный канцлер. — В ближайшее время он предстанет перед судом, тогда и станут известны подробности.

— Суд будет гражданским или военным?

— Военным. Таково решение сената.