— И все-таки, — бесстрастно продолжил допросчик, — ваше отношение, например, к собственной матери мне лично до крайности непонятно. Она так яростно защищала вас тогда, в медицинском центре. Готова была стоять в одиночку против целого отряда военных. А вы за все время полета ни разу не выразили желания увидеть ее, хотя она спрашивает о вас постоянно.

Скорее всего, Диггон все равно не позволил бы им увидеться — лишние возмущения генерала Органы по поводу жестокого обращения с заключенным, злоупотребления препаратами, подавляющими волю и сознание, и прочие препирательства были ему вовсе ни к чему. И все-таки, странно, как явно этот человек пренебрегает отношением той единственной, кто сейчас может хоть как-то помочь своим авторитетом его тревожному положению.

Кайло упрямо молчал.

Диггон внезапно улыбнулся. Ему на ум пришла одна занятная мысль.

— Скажите, допускаете ли вы, что Сноук удерживает вас подле себя лишь из практических соображений — как заложника? Ведь пока вы на его стороне, у ваших родителей связаны руки.

— Одно не мешает другому, — глухо произнес Кайло, прекрасно сознавая, что повторяет давние слова Верховного лидера. Минувших лет с лихвой хватило, чтобы убедиться в мудрости этих слов. — Я — ученик Сноука и одновременно его заложник, тут вы всецело правы.

— Звучит так, словно вы намеренно пошли на это.

— Именно, — пленник сдержанно кивнул.

— Почему же? — в голосе Диггона появилось неподдельное изумление.

Кайло слегка — насколько позволяли скованные за спиной руки — наклонился к нему.

— Вы никогда не задумывались, чем отличается Республика от Первого Ордена, майор? Я говорю не об идеологии, которая является только ширмой, скрывающей истинное положение дел, а о фактической стороне вопроса. И те, и другие пользуются средствами Банковского клана, оба содержат вооружение, оба потворствуют распространению криминальных организаций при условии, что те готовы сотрудничать, и наконец, обоим, по большому счету, наплевать на истинные нужды народа, они вспоминают о широких массах только тогда, когда этого требует ситуация — как видите, наша политика не так уж и отличается. Разница лишь в том, что тоталитаризм не скрывает своего истинного лица — ни военной диктатуры, ни геноцида иных рас, кроме человеческой, ни стремления к глобализации. Мы не тратим время на лицемерие в попытках придать своим грязным делишкам хоть мало-мальски пристойный вид, а просто приходим и берем, что хотим.

Диггон отставил наполовину опустевший стакан и с сомнением погрозил пальцем в воздухе. Поразительно, как во время своей не лишенной одухотворенности речи Рен вдруг сделался похожим на незабвенную Лею Органу с ее пламенным духом и вечно деятельной натурой.

— Кажется, я вас понял. Вы испытываете презрение к любой власти, но отдали предпочтение диктатуре Верховного лидера, как наименьшему из зол?

— Да, вы поняли верно.

— Выходит, в глубине души вы — анархист, Рен, никак не иначе, — майор усмехнулся, про себя подумав, что такой человек и вправду может оказаться опасен.

Он определенно не глуп, этот мальчишка, кажущийся на первый взгляд лишь обезличенной тенью, лишь рабом на привязи у Сноука. Выходит, он все-таки обладает собственной философией, самостоятельным мнением, которое — вполне возможно — отнюдь не является скудным отражением суждений Верховного лидера.

Диггон вовсе не лукавил, утверждая, что такой выдающийся, пусть даже, в первую очередь, своими злодействами, человек, как Кайло Рен вызывает у него интерес, а возможно, что и симпатию — подобно и вправду ценному трофею, к которому следует присмотреться, чтобы определить, каким образом лучше его использовать в своих целях. Но сейчас майор рассудил, что пленник может оказаться еще более заслуживающим внимания, чем он полагал прежде.

«Да и как может быть пустой куклой, марионеткой сын таких родителей? — подумал Диггон. — Тот, кто явно унаследовал от матери ее живой ум и волю к борьбе, как ни крути, заслуживающую восхищения». Нет, тут наверняка кроется что-то совсем другое. Вероятно, парень лишь изображает марионетку, преследуя какие-то свои цели. И в этих целях стоит разобраться.

— Никогда больше не смейтесь надо мной, — угрожающе проговорил Кайло, и глаза его внезапно засияли искрой фанатизма. — Я верую в Единую Силу, свободную от человеческих предрассудков, от примитивных представлений о Добре и Зле, как в единственную реальную власть во вселенной. И верую в Избранного, некогда зачатого и рожденного по воле Силы благодаря мидихлорианам, чтобы раз и навсегда привести вселенскую энергию к равновесию. Вы и подобные вам борцы за свободу бездумно растоптали все то, за что воевал мой дед, погубив дело его жизни. Я поклялся завершить то, что он начал, и сделаю это. Или, во всяком случае, буду пытаться сделать, пока жив.

Диггону не оставалось ничего другого, кроме как примирительно вскинуть вверх руки, давая понять, что он вовсе не желает конфликта.

— Однако, следуя по пути Дарта Вейдера, не боитесь ли вы повторить его ошибки? — спросил он, снова глотнув кафа.

Бен не ответил, лишь опустил взгляд, чтобы допросчик не увидел на его лице отпечаток внутренней борьбы.

И снова Диггон призадумался. Фанатизм — это, конечно, опасная штука, однако он способен, как ничто другое, вдохновлять на героические поступки, и это свойство пленника нельзя не учесть. «А генерал Органа оказалась права, — с оттенком досады подумал разведчик. — Наверняка с этим парнем придется повозиться, если канцлер пожелает выбить из него необходимые сведения».

***

Покойная канцлер Мон Мотма, среди прочих свойств своей прекрасной натуры, имела одно — она крайне редко ошибалась в людях. По ее убеждению, сенатор Викрамм, ставший ныне Верховным канцлером, заслуживал доверия, несмотря на некоторые свои недостатки. Он часто бывал медлителен и недогадлив, кроме того, излишне мелочен и честолюбив, даже в самом начале своей политической карьеры. Все эти недостатки Мотма, вопреки расхожему мнению, отлично видела. Но видела она и его достоинства — честность, непоколебимость собственных убеждений и искреннюю любовь к демократии. И достоинства, на ее взгляд, все-таки перевешивали. Поэтому в свое время она нашла возможным приблизить к себе молодого лорда Лайама — к слову, юношу из благородной, безупречной с точки зрения Республики семьи — и всячески способствовать его продвижению.

В целом, бывший представитель сектора Бормеа, был неплохим человеком. К партии центристов он примкнул исключительно из практических соображений. Викрамм полагал, что государственные ресурсы, включая кредиты Банковского клана, будут расходоваться куда эффективнее, если сосредоточить основную их часть в одних руках, а не разбазаривать по отдельным регионам. По этой же причине он изначально был против идеи регулярного переноса столицы — это, считал он, всего лишь пустая попытка потешить самолюбие провинций, которая будет опять-таки стоить каждый раз немалых средств. Однако когда часть представителей партии центристов заявили о выходе своих звездных систем из состава Республики — то есть, приняли открытое, безвозвратное решение примкнуть к сторонникам Первого Ордена — сенатор Викрамм категорически осудил такие радикальные меры.

Викрамм не желал войны. Единственно поэтому он когда-то голосовал за принятие закона об открытой торговле с планетами, принадлежащими Первому Ордену, который всеми силами лоббировал Ро-Киинтор. Страх перед угрозой «новой Империи», испытываемый некоторыми его коллегами, сам Лайам называл анахронизмом, или попросту «мракобесием». Досадным пережитком прошлого, от которого следует поскорее избавиться. Он всегда высказывался против увеличения финансирования звездного флота Республики, полагая, скорее всего, что варварские времена гражданской войны давно миновали. Ныне же двум государствам, естественно разделившим галактику между собой, следует выстраивать иные, мирные отношения, которые пойдут на пользу и тем, и другим. А как же иначе? Ведь обе стороны хлебнули немало горя во время военных действий, так что сами высшие силы велели им отныне существовать сообща.