— Они… безопасны? — шепотом спросил я Баптриса.
— Мы предоставляем самым спокойным свободу в передвижении и пользовании этим общим залом. Само собой, их лечение находится под тщательным наблюдением. Все, кто находится здесь — "безопасны", так как все прибыли к нам по доброй воле. Конечно, есть и такие, кто скрывается здесь от каких-то событий, сделавших обычную жизнь для них невозможной.
Это не прибавило мне спокойствия.
Пройдя в дальний конец общего зала, мы вошли в длинный коридор, по обеим сторонам которого располагались палаты. Двери некоторых были заперты снаружи на засов. Некоторые были закрыты решётками. На всех дверях имелись задвижки смотровых окошек. Везде ощущался запах дезинфицирующего средства и нечистот.
Мы прошли мимо запертой двери, в которую кто-то (или что-то) тихо стучал изнутри. Из-за другой двери слышалось пение.
Некоторые двери были открыты. Я увидел двух служителей, обтирающих губками древнего старика, привязанного к металлической койке матерчатыми ремнями. Старик жалобно плакал. В другой палате, дверь которой была открыта, но внешняя решётка крепко заперта, мы увидели огромного, мускулистого человека, который сидел на стуле и пристально глядел сквозь решётку. Его тело покрывали вытатуированные эмблемы полка, девизы, цифры убитых. Глаза светились маниакальным огнём. Из нижней челюсти торчали имплантированные клыки какого-то хищника, настолько длинные, что заходили на верхнюю губу.
Когда мы поравнялись с камерой, он бросился к решётке и попытался достать нас сквозь прутья огромной рукой. Из горла слышалось сдавленное рычание.
— Успокойся, Иок! — приказал Баптрис.
Дверь, бывшая целью нашего путешествия, шла следующей за палатой Иока. Она была открыта, сестра и служитель поджидали нас. Внутреннее убранство камеры скрывала полная темнота. Баптрис коротко переговорил со служителем и сестрой, затем повернулся ко мне:
— Эбхо отказывался, но сестра всё же смогла его убедить, что поговорить с вами будет правильнее. Внутрь вам входить нельзя. Пожалуйста, присядьте у двери.
Служитель принёс табурет, и я уселся у дверного проёма, подобрав длинные полы облачения. Калибан тут же раскрыл ящики и установил на треногу механический летописец.
Я вперил взгляд в темноту комнаты, пытаясь разглядеть внутреннее убранство, но не смог ничего увидеть.
— Почему внутри так темно?
— Эбхо, помимо всего прочего, страдает светобоязнью. Он требует, чтобы была абсолютная темнота, — пожал плечами Баптрис.
Я хмуро кивнул и прочистил горло.
— Милостью Бога-Императора Терры я прибыл сюда по Его священному заданию. Моё имя — Лемуаль Сарк, старший администратор медика, приписанный к Администратуму Лорхеса.
Я взглянул на летописца. Тот негромко застрекотал и выдал начало пергаментного свитка, который, как я надеялся, вскоре станет длинным и полным записей.
— Я разыскиваю Феджи Эбхо, бывшего полковника Двадцать третьего полка Ламмаркских улан.
Тишина.
— Полковник Эбхо?
Голос, тонкий как лезвие ножа и холодный как труп, проскрипел из тьмы комнаты:
— Он — это я. Что вам нужно?
Я подался вперёд:
— Я хочу поговорить с вами о Пироди. О Пытке, которую вы пережили.
— Мне нечего сказать. Я не буду ничего вспоминать.
— Бросьте, полковник. Я уверен, вы вспомните, если постараетесь.
— Вы не поняли. Я не сказал "не могу". Я сказал "не буду".
— Вы уверены?
— Да. Я отказываюсь.
Я вытер губы и понял, что язык у меня пересох.
— Почему, полковник?
— Из-за Пироди я здесь. Тридцать четыре года я стараюсь всё забыть. И не хочу возвращаться к этому снова.
Баптрис глянул на меня и бессильно развёл руками. Видимо, он намекал, что всё кончено и мне следует сдаться.
— На Геновингии люди умирают от болезни, которую мы называем оспой Ульрена. Эта болезнь носит все признаки Пытки. Всё, что вы сможете мне рассказать, может спасти жизни людей.
— Я не смог тогда. Пятьдесят девять тысяч человек умерло на Пироди. Я не смог спасти их тогда, хотя старался изо всех сил. С чего сейчас будет по-другому?
Я посмотрел в сторону невидимого собеседника:
— Я не знаю. Но думаю, что стоит попробовать.
Долгое молчание. Летописец стрекотал вхолостую. Калибан кашлянул, и машина записала этот звук легким перестуком клавиш.
— Сколько?
— Прошу прощения, полковник. О чём вы?
— Сколько людей умирает?
Я глубоко вздохнул:
— Когда я отбыл с Лорхеса, там было девятьсот умерших и ещё полторы тысячи заболевших. На Геновингии Минор — шесть тысяч умерших и вдвое больше больных. На Адаманаксере Дельта — двести, но там всё только началось. На самой Геновингии… два с половиной миллиона.
Раздался потрясённый вздох Баптриса. Мне оставалось надеяться, что он будет держать язык за зубами.
— Полковник?
Тишина.
— Полковник, прошу вас…
Холодный, скрипучий голос раздался вновь, ещё резче, чем раньше:
— Пироди была бесполезным миром…
IV
Пироди была бесполезным миром. Мы не хотели туда идти. Но Архивраг, захватив восточный континент, разрушил города-ульи, и северные города оказались под угрозой.
Магистр войны Гетус отправил нас — сорок тысяч ламмарских улан, почти весь наличный состав ламмарских частей, двадцать тысяч фанчовских танкистов с их машинами и полную роту астартес, серо-красных Орлов Обреченности.
Место, куда мы прибыли, называлось Пироди Полярный. Бог знает какое древнее. Циклопические башни и колонны зелёного мрамора, высеченные в древние времена руками, которые я не уверен, что были человеческими. Была какая-то странность в геометрии этого места, как будто все углы выглядели неправильно.
Было чертовски холодно. Нас защищала зимняя униформа — белые плотные стёганые шинели с меховыми капюшонами, но холод добирался до оружия, истощая батареи лазганов, а чёртовы фанчовские танки вечно отказывались заводиться. И был день. Всё время был день. Ночей не было — не то время года. Мы были слишком далеко к северу. Самым тёмным временем суток были короткие сумерки, когда одно из двух солнц ненадолго садилось, и небо окрашивалось в цвет розовой плоти. И снова начинался день.
Два месяца мы то сражались, то нет. В основном это были артиллерийские дуэли на больших дистанциях, которые лишь перемалывали ледовые поля в мелкое крошево. Из-за бесконечного дневного света спать не мог никто. Я знал двух солдат, выдавивших себе глаза. Один из них был ламмаркцем, что не прибавляет мне гордости. Второй был с Фанчо.
Потом пришли они. Чёрные точки среди ледовых полей, тысячи точек, с развевающимися штандартами, настолько мерзкими, что…
Неважно. Мы были не в том состоянии, чтобы сражаться. Доведённые до безумия светом и бессонницей, ослабленные странной геометрией места, которое защищали, мы стали лёгкой добычей. Войска Хаоса разгромили нас и загнали обратно в город. Гражданские, численностью примерно в два миллиона, были даже хуже чем бесполезны. Слабые, вялые существа, лишенные интересов и аппетита. Когда пришёл их час, они просто сдались.
Осада длилась пять месяцев, несмотря на шесть попыток Орлов Обреченности прорвать окружение. Господи, как они были страшны! Гиганты, перед каждым боем с лязгом скрещивающие свои болтеры, орущие на врага, убивающие пятьдесят там, где мы убивали одного.
Но это было всё равно, что воевать с приливом. Даже со всей их мощью, астартес было всего шестьдесят.
Мы требовали подкреплений. Гетус обещал их нам, но сам давно уже был на борту своего корабля, прячась за флотским охранением на случай, если что-то пойдёт не так.
Первым, кто на моих глазах пал жертвой Пытки, был капитан моего семнадцатого взвода. Однажды он просто свалился с лихорадкой. Мы поместили его в инфирмиум Пироди Полярного, которым заправлял Субъюнкт Валис, апотекарий роты Орлов Обреченности. Час спустя капитан был мёртв. Его кожа покрылась пузырями и язвами. Глаза вытекли. Он попытался убить Валиса куском железной койки, который вырвал из настенных креплений. А потом он просто вытек.