Хотелось спать.

Но Ашаи не привыкать к усилию воли, поэтому Миланэ в это прекрасное утро с неприступным достоинством восседала у почётного места возле главы семейства — отца. Напротив неё — родная сестра Дайнэсваала, с супругом. Пришла она с детьми, но отправила их играть на солнечную улицу. Миланэ, обожавшая племяшей, расстроилась — ей хотелось с ними повозиться.

Пришлось ещё раз рассказать историю о патроне.

— Итак, Милани, теперь будем приезжать погостить в Марну? — довольно и весело заключила мать.

— Конечно, приезжайте. Хотя — как знать — вдруг патрону потребуется, чтобы я куда-то уехала.

— Вот нате: говорит — приезжайте, а сама — могу уехать, — засмеялась Дайнэсваала, но в одиночестве, потому после заминки молвила: — А что он ещё может от тебя требовать?

— Ну… многое, конечно… точнее, согласно традиции… — начала Миланэ, и вдруг чихнула.

— С одной стороны, — тут же изловчилась придти на помощь Арасси, — патрон не может что-то требовать от своей Ашаи. У него не больше прав, чем у любого другого Сунга. Но с другой стороны, существует традиция, так называемый молчаливый договор, который вступает в силу после Церемонии Обращения. И Миланэ, соблюдая его, будет во многом ему помогать.

— Так я испрашиваю: в чём именно? — два раза стукнула по столу Дайни внешней стороной ладони.

— Во всём, что требует ритуальных обязательств, умений или привилегий Ашаи, — справно ответила Арасси, знающая.

— И ты уже знаешь, Милани, как ему будешь помогать?

— Не представляю даже, — честно ответила дочь Сидны.

— Понятно, — с многозначительностью протянула родная сестра. — Там что-то говорилось о подарках…

— А какой Дар Обращения он тебе воздал? Ты так и не рассказывала, — вдруг тоже заметила Арасси.

— Не рассказывала? — переспросила Миланэ, хотя прекрасно помнила, что ни разу ни перед кем об этом не обмолвилась.

— Нет. А вообще, патроны любят дарить очень дорогие книги, — начала рассказывать Арасси для матери и отца Миланэ, — а одной моей подруге — смешно сказать — в качестве Дара как-то подарили статуэтку богини влаги и плодородия из Гельсии. Все патроны вконец с ума сходят, когда стараются подобрать подарок. Пытаются выделиться, а на деле получается что-то странноватое.

— А что за подарок, скажу я так, лучше всего? Втай, говорю, самый приятный и повсюдный? — поинтересовалась мать Миланэ.

— Деньги. С ними никогда промаха не будет, — по-житейски ответила Арасси.

— Двадцать тысяч империалов золотом, — сказала Миланэ, задумчиво помешивая красный чай.

— Что «двадцать тысяч»? Империалов? Золотом?.. — навострила мать уши.

— Подарил мне патрон в качестве Дара Обращения.

Все замолчали.

— Ого! — резко воскликнула сестра Миланэ, и в этом возгласе было всё: зависть, удивление, презрение, обывательское недоверие.

— Это большой дар, да? — спросила Смилана, попеременно поглядывая на обоих дисциплар.

— Ещё бы! Я впервые о таком слышу! — откинулась Арасси на стуле (и даже в этом движении — строгое соблюдение позы).

— Так Ваалу-Арасси об этом тоже не знала? — как-то хитро спросила Дайни.

— Нет.

— Ты чего ж, Милани, столь сильно секретничаешь с этим своим патроном? — вмиг Дайни превратила слова в оружие.

Миланэ никогда на подобное не отвечала. Она знала сестру. Но Арасси, знающая подводные камни всяких бесед, мгновенно стала щитом для подруги:

— Говорить так с Ашаи — большое неприличие.

— А что, Ашаи — особенные? — с ехидцей поинтересовалась сестра Миланэ.

Всё это время её супруг сидел и кушал. Кушал и сидел.

— Да, — очень просто ответила Арасси.

Дайнэсваала явно не ждала такого простого, прямого ответа. Мгновенный поединок взглядов, и она понимает — у них слишком разный вес. А потому — толчок в бок молчаливо едящему супругу; тот перестал кушать.

— Я прихожу к себе домой, а меня здесь укоряют. Вот, пожалуйста!

«Она решила заесться с Арасси! О нет, нет-нет, предки мои, да что ж это такое…», — измученно помыслила Миланэ, закрыв лицо ладонью. Арасси за словом к карман не лезет, она известна своим бесстрашием ко всякому конфликту.

— Ваал мой, Дайни…

— У тебя есть собственный домашний очаг, который тебе должно хранить, — заметила мать.

— Ну конечно, наш дом — там, — указала Дайни куда-то в сторону, где, по её мнению, находится её дом (ошиблась). — Ведь всё лучшее — точно не мне, не любимице! Всё будет передано известно кому!

— Не вздорься, — строго сказала мать, удручённая размолвкой родных сестёр. — Молчи, если не находишь добрых слов.

— Втай со мной всё так: молчи да молчи!

Мать Смилана бросила полотенце на стол.

— Прошу извинений… Пошли со мной, — кивнула дочери.

Но Дайнэсваала не спешила, потому сказал слово отец:

— Делай, что мать велит.

— Мам, я тоже… — встала Миланэ.

— Нет, ты оставайся здесь, — поднял руку отец. — У нас гостья.

Но сам, бросив ложку, встал и ушёл прочь. Остались Миланэ, Арасси и супруг Дайнэсваалы, решивший, что можно продолжать кушать.

— О Ваал мой, Милани. Какая неловкость, однако.

— Неловкость — не то слово, Арасси.

Они долго сидели в молчании. Вдруг последний лев встал из-за стола, пробормотал слова извинения и вышел на улицу.

— Но с чего такой вздор, ненависть? Она ненавидит тебя, — тут же зашептала Арасси, склонившись и попеременно глядя в каждый глаз Миланэ.

— Она любит меня, просто… таков характер.

— Она ненавидит тебя. Ваал мой, я ощутила это, как только она вошла на порог.

— Арасси!

Арасси внимательно смотрела на неё.

— Ты всегда скрывала это от меня.

— Сколь ещё многое я скрываю.

Завтрак был безнадёжно испорчен.

— Мне иногда кажется, что я ничего в жизни не понимаю. Я стосковалась по пониманию, — никак не могла заснуть Миланэ. После любых праздничных весёлостей она находит во сне великую сладость, но тут — как отрезало. Она ворочалась-ворочалась, но…

— Бесполезна твоя страсть, Миланэ, — полусонно ответила Арасси, медленно рассматривая пласис, что запятнала на свадьбе. — Чем больше этого хочешь, тем темнее вещи. Лишь вера ведёт нас вперёд.

Миланэ опёрлась локтем о подушку:

— Знаешь, не покидает ощущение: будто мне дали кисть для каллиграфии, а я ею рою землю да ещё смеюсь оттого, как всё удачно идёт.

— Сновидение чушь, Миланэ! Перестань о нём бредить! — бросила пласис Арасси, обозлённая, что пятно-то сложное.

— О да, и несколько раз в луну ты вся дрожишь в ночи от этой чуши!

— У меня всё по-другому. Меня…

— …насилуют и топят в пруду, и этот бред пугает тебя до дрожи. Чего б тебе не взять да сказать себе: «Сновидение чушь, Арасси!»

Подруга неистово покачала головой, а хвост нервно забился:

— Это делает Ваал! Ай… — она ударилась хвостом о кровать.

— Пусть даже так. Что меняется?

— Как… Всё меняется!

— Зачем он это делает? — требовательно вытянула ладонь Миланэ.

— Ты ведь знаешь, что такие вопросы — бессмыслица.

— Нет, не бессмыслица. Ты просто сдалась, ты перестала искать правду о том, что с тобою происходит.

— Будто её можно найти… Будто вообще можно найти правду о том, что с тобой происходит. Никто не может найти правду о том, что с ним происходит. Или с нею. Или с кем угодно. Есть как есть.

«Она думает так же, как и я. Она думает о нашей лжеправде. Она знает, что дело Ашаи — нечисто. Ваал мой, сколько этого «лже», повсюду эти «лже-лже-лже», полуправда там, лицемерие тут; сколь много ненастоящего, лживого, бродишь по миру, будто по топкому болоту».

— Ты просто не хочешь этого знать.

— Мне так легче. Я пыталась, у меня не вышло.

Миланэ победно возлегла на спину, уставившись в потолок. Хвост свисал с кровати.

— Милая Милани, в мире нет ничего более важного, чем счастливая душа. А столь печалишься, да всё ни о чём.