— Да. Ну да. Во всех тех, которые мы можем вообразить. Вообразить вместо нашего, родного, понимаешь? Буйство фантазии, иллюзии.
Миланэ столь сильно ощутила неискренность, даже фальшивость, что задалась вопросом: то ли она стала чутка и эмпатийна, развив свой не слишком большой дар правдовидения, то ли наставница столь явно вложила в слова нарочитость, умысел. «Она понимает, она знает, не может не знать, что мир есть нечто больше, чем положено думать нам всем», — размыслила дисциплара. — «Всем Ашаи-Китрах. Но кем и зачем это положено, в конце-то концов?».
— Наставница пусть послушает: хочу сказать, что я тож…
— Миланэ… — сразу, в отрицании покачала головой Мрууна, остановившись и посмотрев своей первой и последней найси в глаза. — Если мы говорим в шутку, то нет смысла уделять этому внимание. Если мы всерьёз, то тем более — мы на очень скользком пути.
— И разве мы поскользнёмся? — вспыхнула Миланэ решимостью.
— Я — вряд ли, да мне уже и неважно. А ты — можешь, — указала Мрууна на неё пальцем, и Миланэ невольно обратила внимание на её тёмный, истёртый временем коготь. — А я ведь люблю тебя.
— Я тоже люблю наставницу… И я не поскользнусь.
— Самоуверенна, — улыбнулась Мрууна, но печально. — Даже не знаю, что сказать.
— Влюблённая в себя соперниц не имеет, — решила отшутиться Миланэ цитатой из «Изящных изречений», и вдруг почувствовалась глупо. Впрочем, наставница не обратила внимания. Казалось, Ваалу-Мрууна очень глубоко призадумалась.
— Ты, может, даже не поскользнёшься, — молвила наконец. — Но другие — так и знай! — заметят, что ты ходишь по льду, а не по твёрдой земле, и сразу обеспокоятся. Другие, они очень любят беспокоиться о благонравии других, знаешь ли.
Вздохнув, она присела прямо на ствол поваленного дерева; Миланэ, чуть подумав, сделала то же, только осторожнее, и уложила хвост у лап. Лишь теперь дочь Сидны заметила, что в левой ладони наставница держит небольшой ворох чальнасекары — цветка, обладающего резко-пряным ароматом. Чальнасекару, согласно свадебной традиции, коих в Андарии несметное количество, полагается добавлять в напиток, который обязательно должны выпить молодожёны во время трапезы, опять таки согласно традиции, причём из одной чаши, причём до дна. Чальнасекара любому напитку придает отвратительную горечь, но в этом как бы и заключается смысл. Как-бы. Смысл.
«Столько странной чепухи полагается свершать в дань старым обычаям», — вдруг отстранённо подумала Миланэ.
Тем временем наставница не торопилась со словами; она перекладывала стебли цветов с одной ладони в другую, играла с ними, растирала листья между пальцами.
— Нашему сестринству не нравятся иные, воображаемые миры, — вдруг сказала Мрууна, свершив исключительно сильное ударение на «воображаемые». — Нашему сестринству нравится этот, — указала она рукой вокруг: на сумерки, на тихую речушку, на редколесье за берегом, на мост. — Хотя, с другой стороны, смешно невзлюбливать то, чего не существует, так ведь?
Навострила уши, ожидая от ученицы ответа.
Миланэ почувствовала, что не может больше выдержать; она должна с кем-то без утайки поговорить о всём: о туманных догадках, которые подтачивали её душу на протяжении последних трёх лет; о странных сновидениях, что случались с того времени, как она стала дисципларой; о смерти ученицы Вестающих и книге в крови; о книге в крови, «Снохождении», в библиотеке Марны; об недавнем опыте в Аумлане-стау. С кем же, как не с первой наставницей?
— Пусть наставница со мной поговорит начистоту! Пожалуйста! — она легонько дотронулась к руке наставницы.
— О чём? — поднялась Мрууна, взмахнув подолом и хвостом, в то время как Миланэ осталась недвижна. — О чём говорить здесь будем, ученица моя? Иные миры, буйство красок беспечной фантазии! Милый вздор для юных учениц. Тихие игры ума. Но мы-то… но мы! Мы ведь сёстры понимания, и мы-то понимаем простую сущность игр праздного духа, мы-то знаем вот что: наше сновидение — только мост для сознания между явью и солнцем Сунгов — Ваалом! Нет времени для иллюзий, если внимаешь, что должна искать в сновидении его яркое сияние, больше ничего! И Вестающие — украшение Сунгов, бич врагов — вот кто знает истинную ценность даров Ваала, вот кому ведома глупость иллюзий и безбрежная ценность этого мира, что надлежит Сунгам, а потому и Ваалу. Ваалу, а потому и Сунгам… Не предавайся бесцельным мечтаниям о нереальном, ведь бесцельность — глупость, а глупость — порок, а сёстры-Ашаи — беспорочны.
Миланэ, застыв, удивлённо глядела на наставницу; она никогда не видала, чтобы Ваалу-Мрууна говорила с такими двусмысленными патетикой и пафосом; её речь напоминала драматические воздыхания героини старомодной пьесы в исполнении плохой актрисы. Миланэ даже заморгала, когда Мрууна с насмешкой поглядела на неё:
— Всё ли поняла, Ваалу-Миланэ?
«Её речь — издевка! Но не надо мною. Она всё понимает, но говорить ей не вольно — боится свободных слов. Но почему? Да потому что думает о тебе, Миланэ…».
Она кивнула.
— То-то, — со вздохом отвернулась Мрууна. — Об этом не говорят.
— А книги пишут? — с печальной улыбкой спросила Миланэ.
— Пожалуй, было бы интересно взглянуть на подобное безумство, — наставница присела обратно.
Помолчали.
— Наставница, но почему все притворяются? — утомлённо молвила Миланэ, а потому вовсе поникла, прижав уши. — Почему все притворяются?
Она и сама не знала, что именно желала спросить, что выразить; вдруг с пугающей очевидностью стало ясно, что вся жизнь — череда ежедневных лицедейств от рассвета до заката.
— А большинство не притворяется. Они как раз в своей тарелке.
Ваалу-Мрууна встала, оправила своё нехитрое платье, и жестом пригласила Миланэ последовать за нею, чему та повиновалась.
— Я, вообще-то, хотела рассказать тебе о Приятии. Чего ждать, чего не ждать, чего бояться, чего нет, — развела руки в стороны Мрууна, словно удивляясь тому, куда их привёл недолгий разговор.
— Нет. Так нельзя, — твёрдо, без сомнения отказалась Миланэ. — Другие делают по-честному, и я буду.
— По-честному? Другие? Слишком ты хорошего мнения об остальных Ашаи. Они-то играют, кто во что горазд, — засмеялась Мрууна со знанием жизни. — Впрочем, как и все остальные.
— Эти все играют в Ашаи, а я — живу жизнью Ашаи. Не надо ради меня ломать традицию. Я сама.
Так они и шли в Ходниан: Мрууна — с твёрдостью сильной, но смирившейся со миром души, Миланэ — печальной поступью мягкой мечтательницы.
— Забудь, Миланэ, — так сказала Мрууна, когда поравнялись с первым домом и увидели толпу вдали.
— Что забыть, наставница?
— Ты знаешь, что.
Миланэ хотелось спать.
Ещё бы: сегодня они пришли домой далеко-далеко за полночь, поскольку Арасси, несмотря на лёгкие опасения Миланэ, не страдала от скуки и нашла себе множество занятий. Поначалу они с Мрууной обнаружили, что Арасси без тени смущения пытается руководить приготовлениями ко свадьбе; ещё бы — Ваалу-Арасси весьма хороша в любых торжественностях. Миланэ боялась, что наставница озлится на такое самоуправство со стороны подруги, но та стоически улыбнулась:
— Что ж, раз так, то будем вести церемониал вместе.
Познакомившись с Арасси и уделив ей из вежливости несколько мгновений, Мрууна сослалась на усталость и ушла к себе домой. Миланэ безумно хотелось последовать за нею, присесть в тиши её дома, пасть на колени возле её лап и просто всё рассказать. Совершенно всё, что придёт в голову, поплакать вволю, а потом успокоиться и заснуть. Нет ничего лучше сна в доме наставницы…
Но невозможно — с нею была Арасси.
Которая поначалу продолжила свою суету вокруг свадебных приготовлений, оценивая, давая советы и распоряжаясь где попало, и Миланэ даже показалось, что Арасси во всём этом выглядит слегка назойливо. Затем она изъявила большой интерес к местным достопримечательностям, но мало что увидела — совсем стемнело. Потом Арасси пришлось посетить пять домов, которые пожелали возжечь домашний огонь Ваала от её игнимары. Зная свои нестойкие способности, Арасси умело выкрутилась и предложила всем пяти семьям собраться в одном доме и в такой компании торжественно возжечь огонь. Как водится, Ваалу-Арасси, а вместе с нею и Ваалу-Миланэ-Белсарру, прекрасную дочь Ходниана, не могли отпустить просто так; пришлось остаться на благодарственную трапезу — по традиции, возжжение огня Ваала должно быть отдарено.
