Угадав ход мыслей подруги, Миланэ тихо присоединилась и некоторое время ходила рядом, как тень. Тем самым она не только сопровождала подругу, но и давала матери время приготовиться и окончательно накрыть стол.

Вообще, со стороны поведение Арасси могло показаться странноватым, даже фамильярным: без спросу бродит по чужому дому, который видит впервые, дотошно всё осматривает, всему удивляется и ко всему ей есть дело. Даже для Ашаи, которым иногда вынужденно, а иногда справедливо прощаются многие странности, это — чуть чересчур. Но Миланэ знает её, как мало кто; наверное, как никто; и понимает, что всё дело не в дурном любопытстве, неуёмности, а в пресловутом шестом-седьмом чувстве, чувствительности Арасси к местам, предметам, и во всяком новом месте та должна, по её словам, «прочувствоваться».

— Ты ведь знаешь, я должна привыкнуть, — тихо молвила для подруги Арасси, хоть объясняться и не было никакой нужды. — Так интересно ходить по дому, где ты взрастала…

На одной из стен, между маленькой печью и шкафом, на стене висело множество тарелок. Мать очень любила разнообразную посуду, и с удовольствием принимала в её подарок. Особо дорожила одной милой, тёмно-коричневой тарелкой, которую Миланэ и её сестра когда-то давно купили в Ходниане. Примечательно, что сзади она была подписана: «Маме от Дайни и Миланэ, 801 г.», единственная такая в своём роде — остальные были безо всяких подписей.

Надо ли говорить, что Арасси взяла именно эту тарелочку и всячески повертела в руках, хотя та висела чуть ли не выше всех, почти у потолка.

— О, тёплая. Видимо, мастер знатный был, — как всегда, подруга совершила неправильный вывод из вернейшего чувства, совершенно не заботясь о своём даре. — Прелесть какая.

«Сколь мощные силы раскрывает во львицах-Сунгах сестринство Ашаи», — светло, со сплином подумала Ваалу-Миланэ-Белсарра. — «Сколь щедрые дары мы обретаем в духе Сунгов, ступая по тропе…».

В конце концов, когда Арасси дёрнула за шнур и дверной занавес неожиданно упал, чуть испугав её, Миланэ осторожно отметила:

— Да, всё это — рукотворные вещи.

— То есть занавески, вот эти салфетки… и вот это?

— Да, да. Всё это сделано мамой и сестрой… — не без гордости сказала Миланэ, а потом добавила: — Или нишани по матери. Или мной. Пойдём.

— Очень хорошее место. Очень хороший дом, — негромко молвила Арасси и, облачившись в свою обычную весёлость, вошла в трапезную.

Они уселись за длинный-длинный стол в светлой трапезной комнате: мать Миланэ на почётном месте, сама Миланэ слева от неё, Арасси же уселась рядом с подругой.

— Най, я не буду говорить лишнего, — начала Смилана, — и сразу скажу: очень, очень рада вас видеть. Миланэ много рассказывала о Ваалу-Арасси.

— Пусть хаману пожалует, можно просто Арасси. И мне столь неловко, что все эти годы я не приезжала сюда; теперь истинно понимаю, сколь много потеряла.

— Мам, а где отец? — вздохнула Миланэ.

— У него какие-то дела. Он ждал, но потом… Най, дела явились. Как обычно.

— А Дайни у себя дома?

— Она завтра придёт, к завтраку, — заторопилась с ответом мать. Потом объяснила Арасси: — Дайни — это сестра Миланэ, моя старшая дочь.

Они, не сговариваясь, взялись за вино и чокнулись; Миланэ еле поспела за ними.

За трапезой Миланэ почти ничего не сказала — Арасси и мать быстро нашли общий язык, начали обсуждать самые разнообразные пустяки, как-то даже непривычно быстро; но зная лёгкий-гибкий нрав подруги, не удивилась этому.

— …Миланэ была хорошим дитям… Но как капризничала до лет четырёх! Ой… Словами не передать. Мы с отцом с лап сбивались, я уже не знала, что делать. А любопытная была — спаси Ваал. Потом подросла, успокоилась…

— Она и теперь очень любопытна, — закивала Арасси с неотразимой хитрецой.

— Правда? — Смилана сияла: ей очень понравилась подруга дочери.

— Да. Просто у неё такое любопытство, незаметное. Но очень сильное.

Вдруг что-то стукнуло, упало, перевернулось, зазвенело. Миг — отодвинулась занавесь, и вошёл отец.

— Папа, — встала к нему Миланэ, а он молча обнял её.

— Где ты был? — с супружеской претензией обратилась Смилана, не глядя на него.

— Как где? — спросил он своим обычным тоном, в котором всегда присутствовало некоторое сдавленное негодование. — Умтай попросил помочь с кольями.

— Какими ещё кольями?

— Шатёр! Свадьба!

— О, у кого-то в посёлке скоро свадьба? — мгновенно обратила на себя внимание Арасси, чтобы увести беседу в приятное русло; у неё превосходный дар к исправлению беседы и сглаживанию острых углов.

Отец сразу ушёл без особых церемоний, а Миланэ чуть нахмурилась. Она, конечно, по понятным причинам, не очень хорошо разбиралась в подробностях жизни родного посёлка, но крупные события не проходили мимо. Теперь она действительно не знала, кто и с кем.

— Сегодня. Забыла вам сказать.

«О, да, сейчас она вспыхнет от радости. Полночи мы спать не будем точно».

Вообще, свадьбы у Миланэ всегда вызывали весьма противоречивые, раздвоенные чувства.

— Милани, ну ты понимаешь… — посмотрела на неё Арасси.

— Конечно, мы пойдём, — поспешила успокоить подругу Миланэ. — Мам, а кто?

— Сын Умтая, Вельст.

— Хаману Смилана, бесконечно рада, что этот дом и эта земля дали мне приют. Если будет позволено, я хотела бы сказать одну вещь, которую должна, и спросить одну, которая скажется необычной.

— Ай-яй, — молвила мать с улыбкой, точь-в-точь как Миланэ, — слушаю.

Озорно поглядев на Миланэ, Арасси начала:

— Дочь львицы — самая лучшая подруга моей жизни, и это отнюдь не потому, что мы живём рядом много лет. Это потому, что в ней есть нечто такое, чего у других нет. Я не знаю что, но это делает её самой лучшей на свете подругой.

— Ваал мой, как хорошо слышать.

— И как оно — быть матерью такой замечательной Ашаи?

Взяв кубок, мать вдруг начала покачивать его из стороны в сторону, а потом на миг приложила к носу ладонь, но сразу же отвела. Смилана застыла с улыбкой, глядя на вино, но Миланэ остро ощутила, что мать продолжает улыбаться по инерции, и здесь нет ни капли веселья.

— Как оно — быть матерью такой Ашаи, как моя дочь? — начала Смилана, и голос дрогнул. После очень долгой, неестественно долгой заминки, она поставила кубок и продолжила, посмотрев прямо в глаза Арасси: — Я сейчас расскажу. Это самое лучшее, что только может быть в жизни. Я всегда гордилась ею, я всегда верила в её силы, это величайшая честь — дать жизнь львице духа. Я верю в неё, верю даже больше, чем во всё остальное, вместе взятое, и все ветры Андарии не могут быть сильнее порывов её души. Верю в её ум, красоту, хитрость, я даже верю в её безумие, если есть таковое, или было, или будет. И верю, что где бы она ни оказалась вскоре…

— Мама…

— Хаману Сми…

Мать выставила ладонь, укрываясь, одновременно утирая слёзы.

— Нет, не надо мне ничего говорить. Втай не знавать, куда Миланэ придётся уехать, со её познанием, со сим огнём и сожжениями. Таких отправляют известно куда — где много смертей. Но я не ропщу, не упираюсь, лишь просто… лишь просто… Зельно вы меня вывели на чист… чистую воду…

Резко повернувшись и приложив руку к груди, Арасси беззвучно, но яростно проговорила Миланэ: «Скажи, скажи немедленно!».

— Что сказать? — прошептала она в ответ.

Мать услыхала, навострила уши, продолжая утираться.

— О Марне, о патроне! Миланэ, ну же! — с укором молвила Арасси, склонив голову и прижав уши.

Словно очнувшись, она вдохнула побольше воздуха и произнесла:

— Да… Мама, я хотела сказать завтра, когда все наши соберутся, но наверное… В общем, я знаю, куда вскоре уеду. Мам, у меня появился патрон в Марне, сир Тансарр из рода Сайстиллари. Он сенатор, ну, заседает в Сенате, выбирается, один из двадцати четырёх, важный лев. Он сам меня выбрал. Уже была Церемония. Я уеду в Марну, мам. Я не уеду на Восток, не уеду в Легату, не буду видеть варваров, как ты боялась… я никогда их не видела и не увижу, — безупречно и бессовестно солгала Миланэ, как всегда. — Уже нечего беспокоиться. Не волнуйся.