Выйдя, Арасси осмотрелась, как осматриваются на незнакомой земле. Вооружённая знанием, что Миланэ выросла в «самом обычном андарианском посёлке», она немного не так представляла себе то, что предстанет перед взором. Она ожидала нечто простовато-бедноватое, опрятное и аккуратное, конечно, но без всякого лоска; ожидала, что на улицах будут ходить охотники с добычей в свободных одеждах; ожидала атмосферы глуши и забытья. Но её удивили широченные улицы и ощущение полнейшей самодостаточности каждого дома; а по размеру садов и земли возле домов можно легко предположить, что в каждом дворе размещается нечто, никак не меньшее за усадьбу; аккуратность и убранство казались неестественными, картинными; почти каждый дом имел два этажа, правда, с невысокими потолками; местные сады могли играючи соперничать со садами Сидны; а таких стад домашнего скота она не видала, наверное, никогда.
Следом сошла Миланэ и сразу заметила знакомое лицо.
— Светлого дня, хаману Демерара, — с улыбкой молвила она старой, худой львице, которая неспешно шла мимо так, будто бы остановившийся экипаж не имел для неё значения и не представлял ни малейшего интереса.
— Миланэ, душенька, неужто ты? — с немного притворным удивлением возгласила львица, резво подойдя поближе. — Ты! Ай… Ты юж отучилась, стала Ашаей? Мать поведывала, что се совсем скоро. Мама часто говорит о тебе, часто.
— Ещё нет, хаману Демерара. Пара недель осталась, совсем чуть.
— Да разве се время? Считай, всё. Ай-яй… Выросла совсем, в какой свет Сунгов превратилась. Ай… — сказала Демерара и заметив, что Миланэ подходит к ней обняться, сделала торопливый шажок назад. — Нет, дай руку, тебе так положено.
Совершился небольшой ритуал: старая львица взяла левую руку Миланэ, на которой — серебряное кольцо, и приложила её тонкие пальцы к правой щеке. Это старинный обычай торжественного приветствия между львицей-Сунгой и львицей-Ашаи; в современности к нему прибегают нечасто, чаще всего это удел пожилых и старых, которым по душе давние традиции. Молодые ученицы и сёстры всегда чувствуют себя неудобно, если кто-нибудь вдвое-втрое старше прибегает к такому способу приветствия. Но в дисциплариях готовят к любой мыслимой ситуации в части формальностей и церемоний, а потому Миланэ, чтобы унять всякие неловкость и двусмыслие, глубоко склонилась, прижав уши именно в то время, когда старая Демерара взяла её ладонь.
— Пусть Ваал укажет путь Демераре, — небольшое, но обязательное напутствие от Ашаи.
— Спасибо, Ваалу-Миланэ. А это — с тобой? — прищурилась Демерара.
— Да. Львица будет знакома — это Ваалу-Арасси, Сидны дисциплара, моя подруга, — сказала Миланэ.
— Ваалу-Арасси, к услужению львице, — подошла она.
— Зовусь Демерарой, — кратко представилась бессменная хозяйка гостиного двора Стаймлау.
Та же церемония была свершена и с Арасси.
— Спокойствия духа Демераре, — так пожелала Арасси.
— Спасибо. Не буду задерживать, молодые. Втай мать уже ждёт.
— Было приятно повидаться, хаману Демерара.
— Ваалу-Миланэ, а надолго ли? Выйдете ли к нам? У нас завтра такой праздник, такой…
— Обязательно, хаману Демерара. Мы на несколько дней, — мягко прервала её Миланэ, подняв руку в одном из многих жестов извинения, и тут же почувствовала неловкость.
— Славно! — сказала та и куда-то заторопилась.
Извозчий и телохранители, которые устали ждать, подхватили целых три баула, которые принадлежали Арасси; Миланэ сама взяла свою скатку.
— О чём это она говорила? Куда ходить? Куда выходить? — тихо спросила Арасси.
— Ну, в смысле, появимся ли в посёлке. Потом всё увидишь.
— А, естественно появимся! Конечно, появимся, Милани, ведь мы…
Арасси что-то начала болтать без умолку, когда они отворили ворота и направились к порогу дома, но Миланэ как-то враз перестала слушать, утратила интерес, вмиг погрузившись в меланхолию воспоминаний детства, чувствуя новый порог жизни, понимая, что жизнь никогда не будет прежней, и она вспоминала, что вот родилась тут, потом подросла, потом стала ученицей-найси, потом — сталлой, потом — дисципларой, но всё это время она была ученицей, той-кто-учится, и всегда возвращалась домой так, как возвращаются дети к матери; но теперь, с каждым шагом, она словно переступала невидимые черты, которые уверенно разделяли её жизнь надвое, и скоро, очень скоро, после Приятия, она станет совсем взрослой, одинокой, даже отделённой от своей родины и дома. Тропка и сад были все те же, как прежде, как много лет назад; вишни, что так цветут в Пору Всхода, столь знакомые альструмерии, на зависть всем… Она глядела вперёд себя, зная, что сейчас будет: мать выйдет на порог, когда ей останется шагов десять, ведь в Андарии такой обычай — встречать хороших гостей у порога, ведь у ворот принимают нежданных посетителей, а в самом доме — неважных гостей.
Краем уха она слышала, что Арасси восторгается садом и обстановкой, тут заметила: приоткрылась дверь. Прошёл миг, та распахнулась совсем, и на крыльцо вышла мама, вся в грустной торжественности; на ней было бело-красное платье, столь характерное для старших андарианок — с очень высокой талией и длинным шлейфом, ниспадающим с правой стороны груди почти до пола; и Миланэ знала, что мама его берёт крайне редко, по особым случаям. На левой руке был обязательный атрибут для встречи гостей: длинный, снежно-белый домотканый холст, который предполагалось пятнать кровью того, что будет съедено на трапезе. Но эта традиция с кровью в Андарии потихоньку, но верно умирала, поскольку казалась диковатой и непривычной остальным Сунгам; строго этой традиции придерживаются разве что на свадьбах или в узком кругу родственников. Поэтому холст был снежно-белым.
Арасси тут же прекратила говорить.
Последние шаги дались Миланэ трудно, поскольку она смотрела в глаза матери, и между ними вершился совершенно незримый, понятный только им двоим диалог. Во взгляде Миланэ были искренняя радость от приезда на родину, радостно-тревожное ожидание будущего, немного печальное понимание того, что ученицей её видят здесь в последний раз; а она поняла — мама не знает, что с нею станет после Приятия, куда ей придётся уехать, что придётся делать, какие радости и горести ждут её дитя; и ещё потому, что её дочь — Ашаи-Китрах, ей нельзя противиться, нельзя протестовать или влиять, и нельзя было все эти долгие годы, когда Миланэ училась в дисципларии, далеко-далеко от дома; а потому мать бессильна, она ничего не может с этим поделать, потому что таков удел сестринства, и если сестра Ваалу-Миланэ уедет далеко на восток или на запад, так значит, такова судьба, а ведь Империя Сунгов огромна, в ней есть где затеряться… И взаправду — некогда она была так рада, что дочь вошла в сестринство Ашаи, но теперь хотелось, чтобы Ваалу-Миланэ чудом превратилась в Миланэ, обычную андарианскую маасси, которая сразу выйдет замуж за хорошего льва, с достатком, конечного, внимательного и хозяйственного, начнёт жить совсем недалеко, домов пять-десять от неё, прямо вот как вторая дочь — Дайнэсваала, а можно и в соседнем посёлке, это не столь важно, главное чтобы рядом, потом пройдёт некоторое время, и она увидит детей своей любимой дочери, и…
— Я перед тобой, мама, — андарианское приветствие после разлуки.
— Я перед тобой, Миланэ. С возвращением.
Они поцеловали друг друга в щёку, а потом обнялись.
— Светлого дня, хаману Смилана. Моё имя — Арасси.
— И ты, Ваалу-Арасси, моя хорошая гостья, будь вхожа в мой дом, — излучала покой мать Миланэ. — И вы, честные Сунги, будьте вхожи в мой дом, — это она извозчему и стражам.
— Спасибо, хаману, но мы должны ехать, — те затоптались на месте.
— В добрый путь. Светлого дня, Ваалу-Арасси. Моя Миланэ много рассказывала о львице…
Закончив помогать матери с вещами, Миланэ заметила, что Арасси уже вышла из прихожей и осторожно, знакомясь с новым местом, прошла внутрь главной комнаты.
С детской непосредственностью она разглядывала невысокие потолки, чётко по центру укрытые росписью, ковры, вязанные украшательства на стенах; виляя хвостом, с интересом потрогала большой кувшин на столике — непременный, символический атрибут интерьера в Андарии — и даже заглянула вовнутрь него. Удивилась тому, что, судя по количеству стульев и места на длинной-длинной лаве со спинкой, здесь предполагалось разместить голов двадцать, не меньше. Любопытство вызвали ступени, которые вели наверх, на второй этаж. Дверей внутри дома, как таковых, она не увидала; вместо них были целые несколько слоёв различных занавесей, что хитрым образом поднимались и опускались с помощью спрятанных шнуров. Рассматриваясь, Арасси отметила, что в доме полным-полно различных декоративных вещей; казалось, все предметы обихода имеют на себе какое-либо украшательство.
