— Пусть Ваал укажет путь Синге, славному сыну Тансарра и рода Сайстиллари.

Он так и оставался коленопреклонённым, прислушиваясь к приятному ощущению от её ладони. Миланэ тоже задумалась о своём; и так вместе они стояли в этом непрочном союзе неприлично долго. Потом он поднял взор, и с нервным вздохом сел обратно.

О, нет. Миланэ знает этот взгляд. Любая львица его узнает, взгляд бесконечно преданной влюблённости. Миланэ поняла, что совершенно напрасно заговорила с ним той ночью, тогда следовало вежливо препроводить Сингу прочь, перетерпев его присутствие; вся откровенность не только не остановила его, но ещё больше разожгла. И если сейчас не ухватить инициативу в разговоре, как добычу, то обязательно случится нечто непредсказуемое, неловкое; в душе Синги все преграды начнут рушиться и он чем-то изольётся на неё, или даже схватит на свой страх и риск; тогда всё станет так сложно, что уже никак не выпутаешься. Всё невозможно усложнялось тем, что Синга не был ей противен или даже хоть чуть неприятен; напротив, что-то в нём было: и девиантное, и привлекательное.

Но в целом — он мешал. Он препятствовал отойти ко сну, подумать, сконцентрироваться; он путался под хвостом, как глупое доброе дитя, совершенно не со зла, но всё равно мешая; он был лишним, ненужным в борьбе этих ужасных дней. Его следовало убрать, прогнать — для его же блага и для пользы дела.

— Хочешь?.. — враз поднялась сестра-Ашаи, прижав опущенные руки к бёдрам.

— Что? — не дал договорить он: сказал, словно набросился.

— Спою тебе песню, — скорее утвердительно, нежели с вопросом молвила Миланэ, а потом резким движением, со взмахом хвоста, направилась вверх, в спальню. Это было так неожиданно, что испугалась даже Раттана, принесшая горячее вино для гостя, и кувшин с ним чуть не упал.

— Да… Хочу, — растерянно улыбнулся Синга и остался наедине.

Через миг Миланэ вернулась из спальни, держа за гриф цимлатин — этакую большую, повзрослевшую и погрустневшую звуком лютню. В Сидне у неё был свой цимлатин, к которому она привыкла за столько лет, но по старой традиции пришлось отдать инструмент младшей ученице; она выбрала Ваалу-Массари, ту самую, что обучалась у неё искусству Карры-Аррам. Поэтому взяла здесь, в Марне, новый.

— Я почему-то думал, что ты только на мансуре умеешь, — молвил нелепость Синга и тут же засуетился, нервно забив хвостом.

Тем временем Миланэ уселась, как положено, отодвинув стул от стола, несколько раз сыграла троезвучие. Этот цимлатин был ей незнаком, хоть и вполне настроен. Изначально она хотела сыграть ему «Звёзды средь вод» — классическую, милую, приторную песню, как раз для семнадцатилетней дисциплары; и самое главное — она хорошо её знала, не требовалось никакого усилия, чтобы вспомнить. Весь спектакль с самого начала был назначен перенаправить мысли Синги, перехватить разговор, сбить его; по сути, что и как петь, было всё равно. Ведь она знала — Синга пришёл не просто так, и стоило очень мягко, почти незаметно ускользнуть, ибо Миланэ не желала его обидеть. Хорошо ведь отбрасывать только того, кто совсем не нравится, это просто.

Но как это сделать с тем, к кому есть эта смутная симпатия, даже чувство родства?

Ещё одно троезвучие.

Вдруг лапа сама начала подрагивать в ритме одной неназванной песни.

Она совершенно не входила к своду классических песен Ашаи. Более того, многие сёстры и наставницы считали её плохой, бестолковой. Миланэ в первый раз услышала её ещё сталлой. Тогда она вообще не понимала её и тоже находила в чём-то дурной. Неизящной — вот как.

После пребывания на Востоке мнения о многих вещах в ней переменились, в том числе — и об этой песне. Она изучила её: эти слова, этот чёткий ритм, эту монотонность и даже внешнюю скуку.

Знать и внять бы мне

судеб кружево

Изыскать бы в нём

нити счастия

Что положено

то и сбудется

Счастье есть в миру

так все знаем мы

Да Ваал предрёк

пути торные

пути торные

и натрудные

Не поверишь ты

как окажешься

во сетях судьбы

безрассудная

Безрассудная

Беспредельная

Вот и клеть твоя

неподдельная

Ты прими её,

и обрадуйся

Зачем знать тебе

Подкоготное

Что нам сбудется

Да незнаемо

Широка душа

Да невольная.

Нйах!

Миланэ грозно топнула лапой по полу — так полагалось.

Синга сидел с тем характерным внимательно-грустным видом, с которым слушают что-то великое и трагическое или созерцают завязку трагедии в театре. Но дело было не в песне, конечно; при всех его несомненных достоинствах и творческой натуре он вряд ли мог до конца понять, о чём она.

«Да и я до конца не понимаю, о чём она», — честно призналась Миланэ.

Верно, что бы она ни делала: танцевала, пела, играла с ним в карты или шерди, пила с ним вино, болтала о погоде — ему бы всё нравилось, ибо это делала именно она, Милани, а не кто иной, делала именно с ним и для него.

— Я так устала, — призналась она, причём без всякого притворства, медленно отложив цимлатин.

— Что такое, Милани? Ты только прошла Приятие, ты должна быть радостна… Что-то случилось?

— Прости, не могу говорить.

Он ничего не ответил. Вдруг поднялся, явно намереваясь как-то излить своё сочувствие. Так и случилось: мягко и одновременно сильно сжал её ладонь.

Миланэ не убрала её, но молвила:

— Синга, а теперь иди, пожалуйста. Я так устала. Ты не представляешь, как я устала. Ты хороший лев, и мою усталость тебе знать незачем. Зачем она тебе? Что тебе с неё?

Синга серьёзно, сострадательно посмотрел ей прямо в глаза.

— Как скажешь.

Он действительно встал, и через несколько мгновений ушёл, не провожаемый ею, терзаемый загадкой, лёгкой обидой влюблённого и неразделённым чувством.

Ещё будучи найси, каждая Ашаи приучается к особому отходу ко сну и пробуждению. В дисциплариях обучают правильному засыпанию; а подъём возведён для учениц в культ, причём настолько, что верное пробуждение считается аамсуной, то бишь деянием благородным и нужным. Погружаться в сон надо в тишине, успокоив ум, погрузившись в аумлан — безмыслие; после пробуждения надо обязательно отдать не менее полчаса отдать всяческим упражнениям для тела. И первому, и второму обучали добротно — даже самая нерадивая ученица после нескольких лет практики в Сидне, точнее, в Аумлане-стау, может без особой трудности впадать в аумлан (что для обычных львов-львиц требует множества сопутствующих условий и упорства), даже существует грубовато-пошловатая шутка, что некоторым вовсе не нужно обучаться безмыслию — это их обычное состояние. Некоторые даровитые Ашаи могут впадать в аумлан где угодно, когда угодно и почти мгновенно. Некоторым аумлан так нравится, что они проводят в нём большинство свободного времени, но это считается весьма вредным, даже опасным, признаком упадка и утраты воли.

Миланэ издавна обратила внимание на то, что на практике наставницы никогда особо не настаивали на правильном засыпании, справедливо замечая, что это не всегда позволяют обстоятельства. Кроме того, утверждалось, что всякая Ашаи и так будет время от времени сновидеть, безо всяких лишних волений, а посему — видеть Ваала тогда, когда Он сам прикажет; а большего и не надо, поскольку сновидчество в каждой ночи можно назвать излишним, даже вредным. Нечего бродить по иллюзиям. Но вот пробуждаться ты всегда обязана верно, согласно аамсуне, благородному пути Ашаи-Китрах.

Но в это утро Миланэ, наверное, впервые за несколько лет не начала день так, как подобает. Она просто раскрыла глаза и уставилась в потолок, ощущая слабость в теле, но сохраняя острейшую ясность мысли.