«Я был внимателен, Сари».

«Оно всё так! Не упустил. Но где твоя зоркость? Почему не бдителен? Почему?», — Сари почему-то укоряла его; любя, но укоряла.

Амон попытался её схватить, обнять, поцеловать, но Сари отворачивалась от него, точно так, как много лет назад, дразнясь и пытаясь угомонить.

«Помнишь нашу клятву?»

«Да», — вдруг испугался он, устыдился. — «Сари, прости, что рассказал ей».

Она протянула ему руку. Дотронулись запястьями, как когда-то. Клятва на крови.

«Ты доверился верной львице».

А потом вдруг исчезла. Потом ужасный рёв в ушах, душа наизнанку, ощущение себя бесконечно большим, совершенно крошечным и прочие прелести.

Проснулся он так, словно бежал от стада разъяренных буйволов: задыхаясь (хотя силён, ловок и вынослив) и с молотом вместо сердца (а ведь его не так просто пронять). Вдобавок ко всему, будто этого мало, несколько мгновений он не мог двигаться — тело не слушалось.

Наконец, резко поднялся. Темнота и ночь.

— Как они это выдерживают? — тихо сказал сам себе, мельком взглянул на спящую Миланэ и глубоко вздохнул. Немного посмеялся — для самоуспокоения. Всё хорошо, всё нормально, все мы взрослые. Детскими страшилками нас не испугаешь. Прежде всего — не терять головы.

Можно подумать, это может как-то на него повлиять. Ха, ничуть! Амон всегда верит себе и уму. Он смотрит на вещи жизни трезво, с насмешкой и скепсисом, всегда готовый уличить. Да не верит он во всё это, во всё эдакое. Все эти душевные штуки хорошо смотрятся у львиц, спору нет, это их игры, это их украшает, иначе жизнь была бы тупой и скучной. Но он, лев, знает, что есть тело, что его можно поднять, уронить или порезать. Потрогать, в конце концов. Всё остальное — чепуха.

Что сейчас с ним было? Спал, видел сны. Почему такие странные и живые? А Миланэ говорила, что так будет. Значит, она к этому причастна? Безусловно, причастна, он ведь с ней в тесных эмоциональных отношениях, основанных на обоюдном влечении и молодой крови. О как.

Не верил он всему этому, уже давно. Не надо сказок для львят. Эта, как её, страйя? Да обычное внушение, это не только Ашаи умеют, это и воровайки с рынка проворачивают. Ваал? Могучий миф, благодаря которому Сунги стали Сунгами. Ашаи-Китрах? Красивые львицы с хорошими манерами, необычным мышлением, раскрепощённые и с загадкой; впрочем, их загадка пьёт из того же источника, что и тайна обычной львицы; и разрешается эта тайна всё тем же способом, всё тем же, о да. «Снохождение»? Да просто книжка. Интересная для Ашаи, наверное. Запретная добыча, как в легенде с Тафу. Как тут не понятно: он украл книжку, чтобы доставить ей приятное. Да чего скрывать: завоевать расположение. Дело-то хоть рисковое, но вполне возможное. Как видно, всё увенчалось успехом в полной мере. Надо было бы украсть золотое кольцо — украл бы. Вот эти вот сновидения? То самое внушение, он ведь не отрицает, что Миланэ держит его душу… тьфу, «душа» не то слово… голову, и он совсем не прочь окунуться в озеро её чар. Она хороша, она превосходна, он её любит, это молодость, это кровь. Игнимара? Кхм, сложнее. Впрочем, и тут рано или поздно найдут ответ. Ведь природа даже обычного огня неясна. А дрова горят уже много тысячелетий, и никого это особо не волнует. Он слышал, что самая популярная теория среди учёных — эфирная. Мол, есть всемирный эфир, неясная субстанция, и при определённых условиях Ашаи как-то научились его зажигать; он горит, вот и всё. Это книжки надо читать, там всё написано. В мире много умных львов, они всё равно или поздно прояснят.

Да.

Сари во сне? Ах, Сари… От себя не убежать, от воспоминаний — тоже.

Пора уходить. Нельзя её будить. Она так мило спит… Миланэ. Она вся немного сжалась, беззащитная. Уши чуть прижаты, рот приоткрыт.

Начал одеваться, и… заметил что-то на руке. Что-то темнеет…

Левое запястье в крови.

«Не может быть». Он потрогал его, потом растёр. Кровь не его — запястье цело.

Посмотрел на спящую Миланэ.

«Я ей не рассказывал этого!». Да, он немало умолчал в своей истории, и не рассказывал, как однажды Сари и он поклялись друг другу, что до самой смерти никому не расскажут об их отношениях, чтобы потом не навредить друг другу во взрослой жизни; а чтобы клятва была вернее, скрепили старинным способом: надрезали друг дружке запястья (Сари долго не могла сделать этого Амону и даже всплакнула от жалости) и дотронулись ими, смешивая кровь.

Только Миланэ могла нанести ему кровь на запястье (кто же ещё?!), но ведь она ничего об этом не знала!

Ведь не мог сон… так… повлиять. Так не бывает. Сны — всего лишь… сны.

Он сидел на краю кровати, рассматривал кровь, даже понюхал её. Хотел было её разбудить, чтобы спросить. Рассмотрел: не сделала ли она себе каких надрезов? Но Миланэ укуталась в простыню, что служила ей одеялом в тёплую ночь.

Вдруг быстро оделся, поцеловал её в плечо и быстро исчез из дому через окно на кухне, которое приглядел ещё вчера, как самое безопасное.

И позавтра Миланэ, уже усевшись в дилижанс к Сарману, уже отчаявшаяся увидеть его в последний раз перед Приятием, заметила близкий сердцу облик в толпе. Амон стоял и улыбался, опершись о колонну здания почты и предусмотрительно прикрываясь подкидыванием монетки — так делают менялы-ростовщики. Заметив её взгляд, указал большим пальцем на сердце, потом приложил целую ладонь к нему, что означало: «Я люблю тебя».

Миланэ ужасно хотелось выбежать и обнять его; от безысходности и неутолённого желания она послала ему, вопреки предосторожности, воздушный поцелуй; неизвестно, чем бы всё кончилось, но Амон первым принял волевое решение и быстро исчез.

========== Глава XX ==========

Глава XX

Миланэ пребывала в чрезвычайном расположении духа.

Всё обратное путешествие в Сидну было исполнено радостно-возвышенного ожидания. Естественно, думалось об Амоне; о том, что глубоко в вещах надежно спрятано «Снохождение»; что скоро Приятие, и Миланэ ничуть не волновалась, хотя с иными дисципларами случались настоящие истерики от переживания за будущую церемонию. Иногда рисовались какие-то беспокойные картины в сознании; например, будто бы дилижанс по дороге остановят разбойники и прикажут отдать все вещи. Тогда пропадёт «Снохождение», как тогда быть? Но Миланэ лишь улыбалась таким несуразностям; она вообще улыбалась всему и всем, чем быстро заслужила доброе имя среди попутчиков, как очень обаятельно-светлая Ашаи-Китрах.

Дилижанс не был полон: трое молодых братьев и небедная чета возраста силы. Поездка обошлась значительно дороже, чем в прошлый раз, ехать было намного комфортнее и вольготней — Миланэ посчитала, что раз в жизни себе можно позволить дорогую поездку, хотя обычно она привыкла к бережливости.

Ехали весело. Братья наперебой оказывали некоторые знаки внимания молодой дисципларе, но аккуратно, ведь с сестринством шутки плохи. Заночевали в том же гостином дворе, где некогда довелось повстречать Хайдарра. Миланэ вспомнила о нём с чувством благодарности; вообще, почему-то он ей запомнился. Тем не менее, много об этом не размышляла, поскольку теперь вовсе не сама, теперь она «при льве», как говорят.

Ни на ночь, ни поутру Миланэ не думала о Приятии. Да, представлялось, как волнуются иные подруги; некоторые — уже отволновались; как некоторые зачитывают энграммы на хорошую игнимару, хотя наперёд читать энграмму то же самое, что попытаться наесться на всю жизнь, пересматривают «Воззнаменования веры» — книгу, для Ашаи столь же важную, как умение считать для торговца. Только было начала представлять, как всё будет, да и попутчики уже поутихли, как судьба не дала много думать: у дилижанса сломалось колесо.

Дело оказалось серьёзным — двое извозчих не могли это починить. Поэтому с большими ухищрениями и мучениями они доковыляли до одного посёлка, где должен жить колесный мастер.

Этот посёлок оказался такой дырой, что спаси Ваал, хоть и находился совсем недалеко от большой дороги, что как бы должно было сулить хоть некоторое оживление и достаток. Пока мастерили колесо, Миланэ решила выйти и осмотреться, как и остальные путешественники. Тут-то её перехватили две испуганные львицы, низкорослые и тёмненькие, детного возраста и чуть ли не под руки повели к какому-то ветхому дому, утверждая, что там болеет один почтенный лев, и кажется, что он уже по-настоящему при смерти, хотя до этого собирался умереть по многу раз. Понять, чем можно быть полезной в таком случае, Миланэ не могла, ибо — если он при смерти — лечить поздно, а сжигать — ещё рано; а близкое общество родных душ даст ему значительно больше, чем беседы с неизвестной львицей Ваала. На всё это перепуганные львицы ответили, что близких родственников у него здесь нет, дети раскиданы по всему миру, а потому хотя бы Ашаи чем-нибудь да поможет в последнем пути.