Умирающий оказался вполне бодрым стариком, который ходить уже не мог. На вопрос Миланэ, что с ним, ответил, что его болит, причём всё — обычная жалоба для всех, чья жизненная звезда угасает, к тому же добавил, что знает — наступили последние часы, так что лучше провести их компании и болтовне, чем созерцая унылый потолок. Грива у него была с проседью, но в целом он не выглядел очень старым, и потому Миланэ спросила, почему он уже собрался уходить, ведь не стар, на что лев ответил: «Дрался много». Оказалось, он — бывший воин Легаты, отдавший ремеслу войны три десятка лет. Начал рассказывать всякое из своей жизни, по большей части забавное и весёлое, без зла, а потом попросился на улицу как есть, прямо в кровати. Его вызвались вынести трое братьев, и он там пробыл некоторое время, радуясь солнцу, ну а потом его снова занесли назад, всё время развлекая разговором.
Наконец, старик всем надоел, и с ним осталась только Ашаи, потому что такова её тропа. Миланэ сказала этому льву, ради утешения, что он смело может предстать перед духом Сунгов в момент смерти, потому что его жизнь наверняка была выше всяких похвал, и потому он попадёт в Нахейм, на что тот ответил, что незачем его тревожить, духа Сунгов, нечего ему особо волноваться, так как жизнь уже прошла, итоги подведены, и духу Сунгов уже поздно просить у него, старика, прощения; потому хочется быть просто закопанным в землю и сожжённым — как живым будет удобнее от него отделаться, пусть так и будет, а церемоний никаких не требуется, и Нахейм даже даром не нужен, потому что он просто хочет умереть, а не где-то ещё блуждать после смерти. Миланэ невольно засмеялась, хоть всё это и было ужасно кощунственно. Потом спросила, нет ли у него какого-либо желания или поручения, которые можно исполнить напоследок, и лев сказал, что вполне себе имеется одно желание, впрочем, он не особо хочет о нём распространяться, потому что его и так никто не исполнит, да и вообще, с ним запоздалось. Миланэ настояла — а вдруг ещё можно успеть? — и тот сказал, что никогда у него в жизни не было Ашаи-Китрах, хотя всю жизнь распирало любопытство, как это с ними; теперь он стар, поэтому, естественно, нелепо пытаться сделать неосуществимое, но хорошо было бы подержать какую-нибудь из них ниже спины, и так немного успокоиться, потому что ему однажды в молодости рассказывали, что у Ашаи-Китрах возле хвоста всё как надо, ибо они постоянно занимаются танцами, позами, прочим.
Переливчатый смех Миланэ долго не утихал, так что снаружи даже подивились: чем это старый так развлекает молодую львицу? А тем временем дисциплара поинтересовалась, всерьёз ли он это говорил; а лев ответил, что дело серьёзное как никогда — до смерти осталось всего ничего, какие тут шутки. Что ж, Миланэ ответила: это очень странная и сумасшедшая просьба для умирающего; на что старик ответил: сумасшедшие те, кто не хочет ощутить тело молодой самки, да и старикам сумасшествие простительно. Вздохнув, Миланэ спросила, довольно ли ему будет подержать вожделенное так, через одежды; но старик запротестовал и сказал, что подделок не надо. Что только не сделаешь для тех, кому осталось немного, и Ваалу-Миланэ повернулась к нему левым боком, где асимметричный подол юбки выше, задрала её, попросив попутно особо не распространяться, а то будет вздор-смех. Этого льва не пришлось упрашивать дважды и его рука вмиг скользнула вверх по внутренней стороне бёдра. Пока он исследовал, все ли так, как ему однажды говорили, Миланэ развлекала себя и его тем, что цитировала изречения, касающиеся отношения полов и любви: у неё было столь хороше-игривое настроение, что она даже не боялась никаких кривотолков и скандалов.
Наконец, умирающий удовлетворил свою последнюю волю и сказал, что всё сказанное оказалось правдой, даже больше, потому преподобная может быть уверена: формы у неё действительно что надо, за такое не жалко помереть, и недаром о талантах сестринства ходит столько слухов.
Наконец, пришло время уезжать, но к Миланэ подошли напоследок несколько старух из посёлка: страшных, крупных, дородных. Они испросили Ашаи, умер ли старый болван, и услышав отрицательный ответ, да ещё с комментарием, будто бы ему стало лучше, начали ругаться. Они объяснили, что тот иногда любит притвориться умирающим, чтобы развлечься и увидеть, как все хотя бы немножко суетятся.
Миланэ снова посмеялась, отметив, что каждый живёт, как умеет; многих ему лет, как и львицам; и села в дилижанс, продолжив путь к Сидне.
Первый день в Сидне прошёл в посиделках с подругами; в них участвовали только те ученицы, что ждали Приятия, да несколько сочувствующих. Остальные учились и несли служение, поэтому им было некогда; ну а те, кто прошёл Приятие, или отъехали, или готовились к этому. Миланэ не могла покинуть компании сестёр, хотя хотелось сделать две вещи: увидеть Арасси и засесть за «Снохождение». Но первая где-то пропадала (хотя находилась в Сидне — это точно), даже не ночуя в их доме, а второе требовало уединения и собранности.
Здесь были: Ваалу-Айнэсваала — страшно нервничавшая по поводу послезавтрашнего Приятия (ни о чём другом она думать просто не могла) и не ведающая, где запропастилась Арасси; Ваалу-Холли — беременная, но неуклонно желающая пойти на Приятие именно в этом году, отчего удостаивалась пальца у виска (за спиной, конечно); Ваалу-Наталла — ничем не примечательная тихоня, которой когда-то пророчили бесславный провал на Совершеннолетии, а она на нём блеснула так, как никто из того года (а всё потому, что имела большой дар к чувству тела: жестам, позам, танцам); Ваалу-Сизая — чистой крови хустрианка, спокойная и приятная особа, в своё время всех обучавшая аашу (но никто не мог достичь её мастерства, ибо учиться надо с детства); Ваалу-Хейза — сплетница с вечно недовольным видом, известная тем, что несколько раз попадала в свиту амарах при посещении Императора, и чем безмерно гордилась (а ещё неплоха в фармации); Ваалу-Кара-Ушала — правильная и церемонная дисциплара, дочь помощника наместника провинции Тобриан, скучноватая, но неподлая и воспитанная (всё, что насчёт церемоний и ритуалов, кроме траурных — к ней); Ваалу-Маальсина — омерзительная особь, которую на дух не переносили почти все (самой большой тайной Сидны являлось не то, когда умерла основательница Ваалу-Ханэмаристе, а то, как Маальсина смогла отучиться все эти годы); Ваалу-Луана — дисциплара из Мствааша… нет, о Луане следует поведать подробнеё.
Ваалу-Луана представляла собою редкий образец дисциплары, что происходила из Мствааша. Самый бедный, забитый, обделённый регион Империи, постоянно терпящий бедствия от войн, неурядиц, криминала, контрабанды, коррупции, засилья дхааров и вечного отсутствия денег. Для чиновника направление в Мствааш означает почти ссылку; для воинов это означает безрадостные, серейшие будни; Ашаи-Китрах, что направляется туда на служение, должна приготовиться к любым трудностям. Наставниц, способных взять на себя взращение ученицы-найси, там крайне мало. Кроме того, почти все львицы из Мствааша в лучшем случае являются принятыми Сунгами, а поскольку дитя от связи принятой Сунги с чужаком, по прайдовому закону Империи, считается полукровной, то бишь не даёт врождённое право получить гражданство Империи, и дхааров и особ совершенно непонятного происхождения во Мствааше — полно, то чистую кровь, столь привечаемую в дисциплариях, оттуда взять крайне трудно; по большинству, все львы-львицы Мствааша являются полукровками, и прайдовый закон, столь строгий на остальных землях Империи, здесь почти не работает — на него там закрывают глаза. В Империи принимали всех мстваашцев, которые могли хоть несколькими словами описать собственное происхождение, за принятых Сунгов.
Казалось бы, у найси-полукровок из Мствааша почти нет шансов попасть в любой из дисциплариев, а тем более в такой оплот чистой крови, как Криммау-Аммау. Тем не менее, их можно встретить даже там, потому что существует тайный циркуляр от Регулата науки, искусств и веры, который, правда, носил рекомендательный характер — Регулаты ничего не могут приказывать дисциплариям. В нём выражалась просьба принимать некоторое число учениц, что происходят из Мствааша, потому что Империя должна быть единой и тому подобное.
