«Есть у него чудесная повесть о парикмахере, который носил по вечерам форменную фуражку и сам себе казался инженером, «приехавшим с Урала через Донбасс», знаменитым певцом, популярным поэтом. Смешной анекдот, который перестает быть смешным, по мере того как приближается трагическая развязка: «инженера», «певца», «поэта» разоблачают жестоко и бессердечно. Человек, который наивно искал «красивой жизни», разбит, унижен, растоптан. Издавна русская литература занимается проклятым «разладом между мечтой и действительностью». Андреевская повесть еще один вариант этой темы. Но тема стара, а какой свежестью пахнет андреевская вещь!»[9]

А между тем герой-парикмахер примеряет к себе не только элегантный серый есенинский костюм, американскую палку и шляпу, но и сам тип жизни поэта, разочарованного и опустошенного. Именно на этом эксперименте обрывается серия маскарадов парикмахера. «Приговор» Есенину и «есенинщине» выносится в повести устами одного из персонажей совершенно в духе своего времени: «Он не те песни пел. Новые люди — новые песни. А у него не было новых. А надо новое, новое и только новое. В нашу эпоху — вчерашнего не существует (курсив мой. — С. Т.). В нашу эпоху каждый день — эпоха… Не плачь под гитару, под гармонику. И не люби только лошадей и собак. А он… не любил людей…» Есенинский костюм, как видим, оказался не по плечу не только парикмахеру Роману Романычу, но и самому писателю. Испуг перед опасностью «есенинщины», растворенный в атмосфере тех лет, можно в полной мере прочувствовать во всем строе этой оригинальной повести. В этом своем качестве она также несет в себе голоса ушедшей эпохи.

После 1937 года произведения В. Андреева перестали появляться в печати. Применительно к общественно-литературной ситуации конца 30-х годов восторженный возглас героев его повести «Комроты шестнадцать»: «Всех сравняли!» — явно не соответствовал настроениям многих писателей, пытавшихся в трудной ситуации сохранить человеческое и писательское достоинство. В обстановке, все более обращавшей людей в винтики большого механизма, андреевские «неудобные» герои не умещались в гнезда, заготовленные по стандарту времени. Они были приговорены уже в конце 20-х годов, когда критик Фома Новомирский среди произведений, «далеких от общественно значимых вопросов», называет повесть В. Андреева «Гармонист Суворов». Показателен критерий, примененный к подобным произведениям: в них слишком большое внимание к «ненужным, убитым революцией людям и просто дореволюционным людишкам»[10] (курсив мой. — С. Т.). Вот так начало складываться отношение к человеку как к «функции», соответственно нужной революции или безжалостно ею отбрасываемой!

Сухие строчки о финале жизни В. Андреева из писательского справочника: «ушел и не вернулся», к великому счастью, не распространяются на творческое наследие талантливого писателя. Книги возвращаются, обретают своих новых читателей, а вместе с тем и право голоса в иной эпохе, не порывающей со своими истоками, тревожно и пытливо всматривающейся в сам ход своей истории.

С. Тимина

Боецкий путь; Преступления Аквилонова. — Печ. по кн.: Андреев В. Преступления Аквилонова: Рассказы. Л., 1929.

Праздник; Пальто. — Печ. по кн.: Андреев В. Канун: Рассказы. Л., 1924.

Расколдованный круг; Волки; Ошибка; Про Мишу рассказ; Славное двор. — Печ. по кн.: Андреев В. Расколдованный круг: Рассказы. Л., 1926.

Новорожденный Проспект; «Во субботу, день ненастный…» — Печ. по кн.: Андреев В. Рассказы. Л., 1926.

Лебедь. — Печ. по: Смехач. 1926. № 36.

Гармонист Суворов; Серый костюм. — Печ. по кн.: Андреев В. Повести. Л., 1936.

Игарский балок. — Печ. по: Звезда. 1930. № 6.

Комроты шестнадцать. — Печ. по кн.: Андреев В. Комроты шестнадцать: Повесть. Л., 1937.