Берт здоровался с ними, охотно задавал вопросы, отвечал на вопросы, заданные ему, с готовностью рассказывал о том, что именно делал в Европе, что теперь делает в Африке, с легкостью признавался в любви к этой замечательной земле, а сам думал: шельмы, клейма на вас негде ставить. Затем он в разговоре с епископом Дагом восхищался эклектичной, но очень интересной компаний, собранной этим вечером в столовой епископата, и думал: ты действительно не знаешь, что за типов кормишь, или у тебя на этот счет свои политические представления?
К удовлетворению Берта, невесть откуда всколыхнувшемуся в нем, после ужина епископ Даг выпроводил гостей. Не сразу, разумеется: сначала они долго обсуждали что-то с сосредоточенными, даже озабоченными лицами, затем что-то вещали в кругу заинтересованных слушателей. Примечательный факт: два политика из трех категорически игнорировали третьего. Он же, изгой, провел вечер в укромном уголке, то дремал, то пил кофе на пару с угрюмым филантропом.
К его же удивлению, епископ Даг, когда Берт попытался откланяться, сославшись на занятость, настоял на том, чтобы выпить кофе с коньяком у него в кабинете. Берт недоуменно уставился на него: вроде ведь он птица совсем невысокого полета, ни с какой стороны не сойдет за звезду, с чего бы епископу, по слухам, жаждавшему отвоевать себе кардинальский посох, водиться с ним? Но согласился.
– Я рад снова приветствовать вас, господин Франк, – сказал он. – У меня остались очень приятные воспоминания о том нашем знакомстве, и я благодарен вам за ваши поздравления к церковным праздникам и к моим дням рождения. Очень любезно с вашей стороны не забывать о занудном старике.
Берт мог ошибаться – всяко дело было несколько лет назад, воспоминания имеют обыкновение деформироваться в угоду последующим событиям, но что-то ему казалось, что епископ Даг не состарился, напротив – помолодел. Кожа на его лице не провисла нисколько, старческой пигментации и следа не было, епископ Даг был подтянут и вполне бодр. Но да, ему было под семьдесят, что он и напоминал собеседникам при каждом удобном случае. В принципе, с учетом гостей, рассаженным за его столом, это имело смысл: самые старые из них были лет пятидесяти пяти от роду, епископ Даг был самым старшим. Старейшина, итить, не мог не подумать Берт.
Епископ Даг продолжал говорить – он любил это дело, и интонации у него были отполированы многими часами вещания: назидания, увещевания, утомленных разъяснений, многократного «да, но» и прочей демагогии. Он, в полном соответствии с ожиданиями Берта, был очень неплохо осведомлен о его перемещениях по Африке и неожиданном, пусть скромном, но вполне ощутимом успехе его пописулек. И он был заметно польщен, когда Берт изумился, что епископ Даг, такой занятой человек, тратит свое драгоценное время на то, чтобы следить за успехами Берта.
Собственно, было любопытно, что именно понадобилось занятому епископу от резвоногого писаки. Правда, спрашивать в лоб Берт поостерегся: редко когда такая тактика приносила плоды, мало кто не обижался на категоричность. Сам же он допускал, что задавать простые вопросы не мастак. У некоторых это получается, у Берта же этот талант был развит слабо, хотя везучести хватало, чтобы время от времени все-таки пытать свое счастье. Но не сейчас, как-нибудь в другой раз. Тем более епископу Дагу наверняка что-то хочется вынюхать, чем-то похвалиться, о чем-то попросить.
И постепенно выяснялось, что Берт был прав во всех трех предположениях. Епископ Даг действительно интересовался очень усердно, что именно происходит в Африке.
– Как вам несомненно ясно, те сведения, которые до нас доходят здесь, и то, что в действительности происходит, это, скажем так, несколько отличные вещи. Я, разумеется, по возможности тесно общаюсь с людьми, прошедшими несколько лагерей милосердия в Африке, и я имею в виду как пациентов, так и персонал, но этого слишком мало, чтобы составить более-менее объективное мнение. А я нуждаюсь в нем, господин Франк.
Епископ Даг развел руками с печальным видом, и Берт уверился в том, что этот тип очень хочет кардинальский посох. Возможно даже, добраться до Синода. В общем-то, похвальное желание, но с гостями, которых он к себе зазывает, оно может оказаться неосуществимым.
Его преосвященство продолжал: в это тяжелое время, подвергающее испытаниям устои, мораль, психологию (финансы и кредитную историю, добавлял про себя Берт), церковь не может оставаться в стороне от исторических событий. Тем более он находит, что слишком давно церковь находится в состоянии, которое он позволяет себе обозначить неприятным словом «стагнация».
– Это болезнь всех очень крупных организаций, – замечал Берт.
Епископ Даг неожиданно оскорбился:
– Церковь – это не какая-то там очень крупная организация. Церковь – это земное проявление власти Высшего Существа, если позволите. К ней недопустимо подходить с мезоэкономическими мерками. У нее свои, особые законы функционирования. Я бы даже остерегся применять термины «рост» и «развитие».
Берт сделал невинное и слегка удрученное лицо.
– Я боюсь, я слишком обыватель, чтобы понимать что-нибудь в этом, – извиняющимся тоном сказал он.
– Да-да, это бесспорно. Мы, признаю, склонны соскальзывать в трансцендентальное, забывая, что Церковь существует и функционирует в определенных исторических условиях. Я, господин Франк, категорически настаиваю на неизменности основания нашей ойкумены. И точно так же я настаиваю на том, что Церковь определяется не только изнутри, но и извне. И последнее определяется именно историческими факторами.
Берт с умным видом кивал. Ему бы еще кофе выпить, что ли, потому что речи епископа Дага, умные и все такое, ввергали его в уныние, навевали сон. Он извинился и попросил кофе. Епископ Даг был любезен – и при этом недоволен, что его перебили. Наконец Берт ухватился за спасительную чашку, и епископ Даг продолжил. Снова: историчность, неизменность, особое место там и там, великая миссия, трансцендентность, история, бла-бла. К нему и другие присоединялись, даже спор завязался: история – до какой степени она определяет лицо церкви, допустимы ли применения во Всемирной церкви обычных экономических законов, как рассматривать континентальные церкви – как созависимые части одного целого или все-таки как отдельные независимые организации.
– Кстати, а каковы отношения европейской церкви с другими? С африканской, скажем, – полюбопытствовал Берт. Он даже избавился от дремоты.
На него уставилось четыре пары недружелюбных глаз.
– Его высокопреосвященство так много и убедительно говорил об особой миссии церкви в современной ситуации, на примере Африки в том числе, – пояснил Берт. – Сегодня в своей великолепной приветственной речи. И потом не менее активно обсуждались способы помощи бедствующим районам в Африке.
Атмосфера в комнате остыла еще на пару градусов. Берт очень захотел ухмыльнуться. Он продолжил:
– И насколько я мог заметить, его высокопреосвященство внимательно следит за ситуацией там и очень деятелен. Даже ваши гости, ваше высокопреосвященство, они тоже подтверждают вашу заинтересованность. Но ни одного священника из Африки, только ваши коллеги из Европы и… эм… те политики.
– Церкви Африки достойно представлены в Синоде, достаточно энергично проводят свою политику в нем, – после очень недружелюбной паузы начал один из епископов – Сильвен, если Берт правильно помнил. – К сожалению, они являются этакой вещью в себе.
– А они считают, что европейские церкви относятся к ним высокомерно, – грустно заметил Берт. – Мол, они старые, устоявшиеся и обладающие очень далеко простирающимися традициями во всех сферах общественной жизни.
– Что за чушь! – было ответом. Все четыре присутствовавших в кабинете, помимо Берта, человека, начали возмущенно переговариваться: – Что за невероятная клевета! Если говорить о недружелюбности, так это определение следует применять в первую очередь к ним. Они яростно не приемлют вмешательства в свои личные дела и отвергают любую помощь.
