Коринт не хотел оказываться инициатором любого шага, который мог казаться логичным, уместным, оправданным в этой ситуации, пусть по коже волнами пробегали электрические разряды, пусть по ощущениям волосы на голове искрились от напряжения, пусть грудь сдавливали невидимые обручи и было жарко, душно, не хватало кислорода, а кровь с шумом билась в висках. Он не хотел брать на себя такую ответственность, не хотел оказываться зависимым от кого бы то ни было, пусть от Берта Франка, простоватого, вроде надежного, почти предсказуемого, кажется, влюбленного, в связи с этим поглупевшего. Коринт не сомневался, что способен вертеть им, как вздумается – но он не хотел делать первый шаг. Он отчетливо осознавал, что хочет – жаждет перемены в их отношениях, именно такой, и не представлял, как подтолкнуть Берта к ней. Решил спровоцировать его немного. Неторопливо облизал губы, глядя на Берта пристально, прищурясь: Берт задержал дыхание. Переступил с ноги на ногу – неторопливо, плавно, намекая всем телом, как он гибок, как горяч, податлив, охоч до удовольствий: Берт пожирал его глазами, покачивался в такт движениям Коринта, словно пытался удержать себя от точного их повторения. Коринт неторопливо погладил приятно-теплый деревянный поручень подчеркнуто ласкающим движением: Берт закаменел, следя за его рукой, за длинными, ловкими, умелыми пальцами. Лифт остановился, Коринт сделал шаг в направлении двери, замер и взглядом приказал Берту выметаться и ждать его у двери: Берт подался вперед – и Коринт взволновался, его воображение вспыхнуло живописными образами, представляющими Берта, утверждающего над ним свою власть – подчинявшегося, смирявшегося под властью Коринта – требовавшего равноправия. Но он, кажется, недооценил Берта – тот собрал остатки благоразумия и вышел из лифта. Коринт неторопливо направился к двери, прошел совсем рядом с Бертом, задержался, многообещающе посмотрел на него и приблизился к двери. Положил руку на панель-ключ, бросил на Берта двусмысленный, призывный и одновременно насмешливый взгляд через плечо и вошел в открывшуюся дверь.

Берт сдрейфил. Ему нравилось быть влюбленным, ощущать себя влюбленным, смаковать это чувство, засыпать с глуповатой, мечтательной улыбкой на лице, ставшей уже привычной, видеть сны разной степени пошлости, просыпаться возбужденным, предвкушать новую встречу, воображать ее, готовиться к ней. Эта необязательность в отношениях – она как раз и была привлекательной. Можно было восхищаться объектом своей влюбленности, но при этом рассчитывать, что он всегда будет представать перед тобой если не безупречно одетым, готовым к светскому мероприятию, то по крайней мере привлекательным и облагороженным. Совершенно не нужно было заботиться о совместном будущем, о том, чтобы узнавать друг друга; по большому счету, более близкое знакомство с Коринтом, выходившее за рамки ночных гулянок, комм-разговоров, состоявших если не из бесконечного флирта, то из обмена легкомысленными и никак не относившимися к реальной жизни репликами, страшило Берта. А вдруг он не такой? А вдруг они оба совсем другие? А вдруг на чуть более настоящего Коринта у него разовьется аллергия? А вдруг сам Коринт на деле такое гадкое существо, которое следует держать в изоляции от рода человеческого? Берту очень не хотелось, чтобы очарование собственной влюбленностью лопнуло как мыльный пузырь. Поэтому он всерьез задумался о том, чтобы сбежать.

Не успел: Коринт стал в дверном проеме и протянул – властно и жеманно:

– Бе-е-ерт?

Этого одного слова, состоявшего, как померещилось Берту, из одной-единственной, рыжеватой, коричной, звенящей колокольчиками, насмешливой и прозрачной гласной, оказалось достаточно, чтобы он впал в привычное рядом с Коринтом безвольное состояние. Он глупо заулыбался, попытался согнать улыбку с лица, залюбовался Коринтом, шагнул ему навстречу, снова остановился, внезапно охваченный неловкостью, испугавшийся ее же, рассерженный ею. Коринт повторил свое томное, многозначительное: «Бе-е-ерт?», которому противостоять было невозможно. Берт покорно пошел к двери.

Коринт остался у проема. Когда Берт поравнялся с ним, он ухмыльнулся понятливо, проворковал:

– Я было подумал, что ты решил оскорбить меня, презрев мое гостеприимство.

– Нет, – Берт недоуменно засмеялся, потряс головой, – что ты. Просто неловко. Я могу тебя стеснить, отвлечь от планов. Разных, – уточнил он зачем-то. Пожал плечами.

Коринт поднял руку, положил ее на плечо Берту, глазами указал внутрь квартиры.

– Заходи, – беззвучно, одними губами произнес он. – Зачем оставлять открытыми двери?

Непроизвольно, неожиданно Берт содрогнулся от этого прикосновения. Он глазел на Коринта, открыв рот, и не дышал. Коринт подтолкнул его и закрыл дверь.

Войдя, Берт снова замер. Коринт маячил за его спиной.

– Кофе? – прошептал он над плечом Берта. – С молоком, если я не ошибаюсь?

Берт медленно повернулся на голос. Его отделяли добрых пятнадцать сантиметров от лица Коринта, с такого расстояния можно было рассмотреть глаза с голубоватыми белками и парой кровеносных сосудов крупнее обычного; оказывается, у Коринта были карие глаза – почти черные, но все-таки в радужке угадывался шоколадно-коричневый оттенок. Можно было чуть пристальней посмотреть на кожу – она была холеной, кажется, Коринт не брезговал пудрой; на щеках и над бровями были видны крупные поры; морщины совсем незаметны – то ли давний, непрекращающийся, тщательный уход, то ли услуги косметической медицины, возможно, и то, и другое. Личный ассистент топ-менеджера «Эмни-Терры» наверняка может позволить себе куда больше, чем независимый и одинокий Горрен Даг, к примеру, или тем более его наемный работник. И натянутая усмешка, и пристальный, решительный взгляд. Берта тянуло к нему, но и необходимость стряхнуть с себя влюбленность в идеального, им же придуманного Коринта, шагнуть, как в воду, в иные отношенияя – ему было жаль; не хотелось; напротив, хотелось узнать иного Коринта, который не мог быть плохим. Кажется, ему не хотелось и Коринта разочаровывать. А вдруг он, узнав Берта поближе, утомится им, останется неудовлетворенным?

Словно подслушав мысли Берта, насладившись ими и решив немного поощрить его, Коринт выскользнул из-за его спины, небрежно повел плечами, словно пиджак внезапно стал неудобен, и пошел в сторону кухни.

– Я рассчитываю, что ты осмотришься самостоятельно. Кажется, моя квартира типична, насколько может быть типична квартира одинокого метросексуала, проводящего много времени вне дома. –Говорил он, неторопливо отдаляясь от Берта. – Я долго не мог понять, хочу ли я, чтобы моя квартира была похожа на все гостиницы мира одновременно, или наоборот, хочу напичкать ее индивидуальностью.

Он замолчал. Берт подождал ответа, огляделся в поисках ванной, затем, ощутив, что пауза затянулась, произнес:

– И? Решил?

Коринт вышел из кухни.

– Я имею обыкновение слишком увлекаться подчеркиванием моей индивидуальности. В основном это забавно. Иногда утомительно прежде всего для меня. Вместо того, чтобы выражать свои настроения, я выискиваю в себе свою индивидуальность. Это, знаешь ли, выматывает.

Он помахал рукой в воздухе, высокомерно улыбнулся и снова вошел в кухню.

Берт отправился в туалет. Помыв, долго вытирал руки, неловко посмеивался, находя слова Коринта то очень точными и мудрыми, то слишком напыщенными, позерскими. И его отношение к ним и самому Коринту металось между двумя полюсами: насмешкой и умилением. Как мерцающая точка на экране. Появилась у одного полюса, попульсировала, исчезла – чтобы появиться у другого.

Он пошел к Коринту. Тот сидел за высоким столиком, положив щиколотку левой ноги на правую, смотрел на Берта насмешливо и с любопытством. На столе стояли две чашки.

– И я уже начал беспокоиться, что ты испарился через вентиляцию, – ехидно произнес Коринт. – Прошу.

Он указал рукой на стул напротив, на пару десятков градусов повернулся к Берту.

– Помилуй, я мало в какую вентиляционную шахту пролезу, – усмехнулся тот.