– Не будь упрямым ослом, отче, – отмахнулся он от не очень решительных возражений Амора. – Твой камзол может запросто прокричать каким-нибудь отчаянным молодчикам, что на тебе непременно должно болтаться грам этак триста золота и драгоценных камней, типа культовых побрякушек. А если рядом с тобой будет лигейский офицер, да еще такой огромный на фоне задохлика-попа, то они поостерегутся.
У перекрестка, от которого до епископского дома оставалось не больше пятидесяти метров, Яспер благоразумно отстал от Амора. Тот – медлил.
– Спасибо за вечер, упрямая твоя голова. Хотя мне очень неудобно, что за него заплатил ты.
– Зная тебя, могу прозакладывать свой именной жетон, что ты оставил на чай тому прощелыге все свои деньги, – усмехнулся Яспер.
– Отчего все? – оскорбился Амор. – Мне еще домой возвращаться.
– А ведь ты мог остаться в Европе, отче. Служить в одной из тех огромных церквей, у тебя был бы полный штат служителей, и пожертвований хватало бы на очень много благих дел, – говорил Яспер, тоже не желавший уходить.
– Я отчего-то не верю в дела, которые совершаются удаленно, – в легкой растерянности пожал плечами Амор.
– В таком случае я правильно сделал, что вытащил тебя в этот кабачок. И ты сделал самолично целых два добрых дела. Прочистил мне мозги и дал тому парню чаевые.
– Он заслужил, – хмыкнул Амор. – Он тебя обслуживал. Ему бы раза в два больше дать – не ошибешься. Травмы от твоего обслуживания у неподготовленных людей могут остаться на всю жизнь.
Яспер весело засмеялся.
Механически улыбнувшись, Амор сморел на него. Если его сердце было право, то кто его знает, когда в следующий раз выпадет возможность провести целых четыре часа кряду с Яспером Эйдерлинком. Если душа Амора была права, то Яспер твердо настроен значительно усложнить жизнь себе и окружающим, ввязавшись в что-то неопределенное, но судьбоносное. Если скудный, доверчивый умишко Амора был прав, то Ясперу придется несладко, и кто его знает, увидятся ли они когда-нибудь еще. Амору захотелось ухватиться за кулон, чтобы убедиться, что он на месте, по-прежнему и будет напоминать ему о том легкомысленном настроении Яспера когда-то в далеком прошлом, бесконечно ценном Амору такими маленькими напоминаниями о небесстрастном отношении к нему Яспера.
– Я безмерно люблю тебя за твое ядовитое чувство юмора, благочестивый отче, – широко улыбаясь, произнес Яспер. – Оно очень отрезвляет, знаешь ли.
– Да неужели, – скептически отозвался Амор. – И тебя? И как надолго? Что-то мне подсказывает, что хотя бы в моем присутствии это срабатывает.
– И в твоем, и когда вспоминаю о тебе, и вообще.
Яспер шагнул к нему, обнял и прижал к себе.
– Молись за меня, отче. Не забывай, – прошептал он.
Отпустив Амора, сделав шаг назад, Яспер улыбнулся – высокомерно, снисходительно, насмешиво. Ему было немного неловко за свой порыв. Амору – отрадно. Он тоже решил побыть дерзким, поднял руку, начертил небольшой крестик на груди над сердцем Яспера.
– Благословений, брат Яспер. Не забуду. Тебя забудешь, пожалуй.
Яспер весело оскалился.
– Вот это я и имел в виду, отче. Я серьезен. А ты?
– И я, – уверенно заявил тот.
Они постояли еще пару секунд. Амор кивнул. Яспер в ответ тоже. И Амор пошел в направлении епископата.
Оглянувшись у ворот, он увидел, что Яспер все еще стоит на перекрестке. Заходя в ворота, выглянув из них напоследок, Амор видел только пустой перекресток.
Брат Константин расспрашивал отца Амора о том, как прошел вечер, как встреча с друзьями, хорошо ли он провел время, и прочее и прочее. С ним было очень просто общаться: делаешь глубокомысленный вид, тянешь что-нибудь вроде «э-э», и брат Константин охотно распространяется в ответ на свой же вопрос. От него не удалось избавиться до самой двери комнаты. Кажется, брат Константин был решительно настроен прорваться внутрь и поразвлекать Амора еще часа два – его бы жажды поболтать хватило и на большее, но неудобно же досаждать коллеге.
Амор загородил дверь в комнату.
– Я очень благодарен вам за братскую помощь и за то, что проводили меня. Это, наверное, здорово отвлекло вас от исполнения вашего послушания, – печально и немного виновато заметил Амор. – Я очень не хочу, чтобы по моей вине у вас возникли проблемы с его преосвященством или с добрейшим братом Юстином, милейший брат Константин.
Напоминание о добрейшем брате Юстине оказалось очень эффективным – Константин сжался, оглянулся, быстро попрощался и быстрым шагом, временами переходя на бег, отправился на свой пост.
Амор мог неторопливо войти в комнату, пройти в ванную, умыться и вернуться обратно. Он лег на кровать и тяжело выдохнул. Каждая такая встреча словно жилы в нем рвала, что ли. У него не было сил ни на то, чтобы переодеться, ни чтобы принять душ – роскошь, недоступная в его родном приходе. Ноги не слушались, руки отказывались подчиняться. Пальцы покалывало в напоминание о биении сердца, над которым Амор начертил крест. И ночь была темной, жаркой, навевавшей самые разные, совсем не пристойные мысли. И будущее казалось темней этой ночи.
========== Часть 12 ==========
Берт провел две недели в Европе – вместо двух дней. Думал поначалу, что Иво порасспрашивает его о том о сем, и будет, а затем можно будет посетить пару достопримечательностей, посидеть в кабаке, неспешно, с полузабытым наслаждением смакуя традиционные, безыскусные, в общем-то, европейские блюда, непохожие на то, к чему привык за последнее время Берт, и с чувством исполненного долга отправиться обратно. Но Иво находил новые поводы для встреч, а помимо него и другие люди неожиданно появлялись в местах, определенных Иво для встречи с Бертом. Связываться с Горреном, будучи в Брюсселе, он не рискнул – а ну как интерес к нему не ограничивается всеми этими людьми. А ну как возможности миссии, другой службы, что бы она из себя не представляла, окажутся на порядок лучше всех этих шифровальных уловок, которые использовали Берт и Горрен. Тот об этих мотивах и о внезапно взбесившейся осторожности Берта знал и, кажется, одобрял. Требовал, правда, хотя бы раз в несколько дней краткое письмецо по зашифрованным каналам: кто еще изъявил желание пообщаться с Бертом, какие вопросы задавал, кем именно интересовался, и прочая. По большому счету, для Берта это было плевым делом: Горрен Даг, вольный стрелок, отчетность такого рода недолюбливал, для него составить отчет оказывалось драмой, лишавшей его не менее пяти лет жизни по причине жутких душевных страданий, а Берт в этой каше варился не один год и мог самые разные бумажки составлять пачками, даже мучаясь лихорадкой, даже будучи в сильном подпитии. Кроме того, такие штуки помогали ему самому структурировать свои наблюдения, замечания и размышления. И заодно: на что обращать внимание дальше, что именно попытаться разнюхать у очередных допрашивателей, как вообще строить стратегию работы с ними. Оказаться слишком ценным кадром не хотелось. Дать им слишком мало, чтобы они решили, что его поездка не окупилась, и обиделись, – тем более. Берт был почти уверен, что эта обида ему не раз аукнулась бы. Он и старался. Говорил много, сообщал чуть меньше, намекал на возможности связаться с определенными каналами, которые способны обеспечить его информацией на ту и ту тему. И слушал, запоминал, что именно у него спрашивают, что именно хотят знать о происходящем в Африке.
Естественно, на первом месте был какой-то яростный, иначе не назвать, интерес к политике Лиги в отношении мегакорпораций. И естественно, он был объясним, учитывая некоторые сведения, которые Берт почерпнул из почти открытых источников – статей в специализированных журналах и альманахах, выступлениях так называемых экспертов в разного толка передачах, в речах менеджеров высшего звена в тех самых мегакорпорациях, которые – речи – с учетом места и времени, а также аудитории, можно было бы назвать программными. Иными словами, всех тех второстепенных данных, которые делают картину ярче, более выпуклой, более понятной. Все-таки Берт слишком долго отсутствовал в Европе; он удивлялся, что пара лет отсутствия способна так изменить его. Виновато ли в этом время, обстоятельства, окружение Берта, новые цели и ориентиры, оставалось не до конца ясным. Возможно, он совершил качественный скачок и обрел возможность совсем иначе смотреть на ситуацию, чем если бы так и киснул в чане своей миссии. В Африке он не был так защищен льготами и привилегиями, своими служебными обязанностями – и мнениями других людей, чего греха таить; в чем-то он утратил гибкость, готовность к компромиссам, в чем-то наоборот, обрел значительную увертливость. На ситуацию в Европе Берт тоже смотрел сквозь призму своих достижений в Южной Африке. И, значительно отдалившись от болотца миссии, он удивлялся: это всегда, что ли, так было? И если да, то неужели он был настолько слеп?
