– Да кто им даст? Они же что добывают, то обратно отсылают. И все. Ну построят тут. А без людей, без средств, чтобы обслуживать, много там проку? Ты подумай сам, как оно все скоро пойдет прахом.

– Сезон дождей, и все…

– Какой сезон дождей! Его уже третий год не было. Я еще помню, как мы купались в озере, а теперь там даже лужи не осталось.

– Плохо, все плохо…

– Жарко, так жарко…

– Работать заставляют, все работать…

На запад от карьеров устанавливали огромные вышки. Мужчины начали спорить: буровые для добычи нефти-газа – или наблюдательные для чего-то еще? Отец Амор с чувством, похожим на облегчение, отметил, что они даже оживились; двое стали друг напротив друга и принялись убежденно доказывать – нефть или газ? Отец Амор улыбнулся, но при этом подумал невесело, что рад видеть их все еще способными на оживление, и при этом сам не мог избавиться от тяжелого ощущения, создаваемого этим разговором.

Староста старался держаться близко, но был достаточно разумен, чтобы не показывать свое любопытство слишком очевидно. Он-то был обеспеченным человеком; у него даже автомобиль был. Отец Амор, правда, не мог упомнить, ездили еще на таких консервках, когда он собирался в школу, и не мог. Автомобиль проделал не одну сотню тысяч километров на севере Африки, наверное, и только затем попал на рынок, где его и приобрели; а нынче староста ездил на нем все в тот же город, где был рынок, но для того, чтобы докладывать обо всем, что происходит в деревне и поблизости тем, кто готовы за это заплатить. Любви народной старосте это не добавляло, но никто не считал это чем-то из ряда вон выходящим. Отец Амор мог только предполагать, кому и за какое вознаграждение староста поставляет информацию; он подозревал, что усердиями старосты осведомленными оказываются не только официальные власти, но и неофициальные. Те же контрабандисты, к примеру, могли запросто отдать старосте пару канистр бензина за сведения о передвижении интернациональных частей. Возможно, сбежавшие откуда-нибудь из вечно беспокойного Нигера борцы-освободители тоже могли поделиться с ним добычей. И при всем при этом народ относился к любопытству старосты с пониманием; тем более тот был достаточно тактичен и не слишком демонстрировал свое настоятельное желание знать все и обо всем. Это же любопытство народ и уважал, расценивая ее как некую гарантию стабильности: представлялось, что если исполнять требования всех этих начальников, бандитов, контрабандистов, не противиться их требованиям, то и жить можно спокойно, а возможно даже и неплохо. К примеру, из прошлой поездки в центр провинции староста привез несколько упаковок бутилированной воды. Народ радовался; отец Амор почти искренне благодарил старосту, передавшего ему для приюта две упаковки, а сам старался не думать, откуда украли – экспроприировали – кого ограбили – и кто ограбил, чтобы вознаградить старосту чистой питьевой водой. Вода пригодилась в приюте, а как же. А отец Амор несколько недель после этого молился полночи, стоя на коленях, обращаясь к Высшей силе с просьбой об искуплении – упокоении, буде эта вода видела тяжкое и попала к старосте через преступление.

Солнце садилось, и отцу Амору до сих пор было удивительно, как быстро ночь опускалась на деревню. Двенадцати-тринадцатилетние мальчишки носились вокруг центральной площади, устанавливая фонари, кто-то выставлял барабаны, и горняки тянули в ту сторону шеи и притоптывали ногами.

– Нужно же и отдыхать, правда же, отец Амор? – обращались они поочередно, словно пытались оправдаться за свое легкомысленное поведение.

Отец Амор снова и снова повторял, что отдых и веселье являются такой же важной частью жизни, как работа и заботы. Поэтому, разумеется, можно и даже нужно отдыхать.

– А вот я помню, был здесь отец Эфраим, так он говорил, что это плохо и легкомысленно, и восхваление духов, что истинные христиане не допускают такого в свою жизнь.

– Отец Эфраим мог слышать о тех местах, где это так и было.

– Или даже читать.

– Поклонение духам, фью!

Масляные лампы чадили вокруг площадки. На околоземной орбите строился второй орбитальный город, первый был практически полностью отведен под различные лаборатории, исследовательские отсеки и испытательные капсулы, а этому предстояло стать банальным промышленным городом-спутником, каких было настроено и на небольших глубинах рядом с крупными прибрежными городами, и в Антарктиде. Технологии позволяли обмениваться огромными пакетами с данными на самые различные расстояния без каких бы то ни было значимых помех, и отец Амор слышал о голографических трансляциях, возможных практически без дополнительного устройства – только крошечный трансмиттер. На юге Европы и в относительно благополучных областях Азии и Латинской Америки вовсю экспериментировали с новыми источниками энергии; кое-какие города были накрыты куполами из солнечных батарей. С одной стороны, дармовой источник солнечной энергии, с другой, высокотехнологичный парасоль, под которым было градусов на пять-семь прохладнее, чем вне его. Азиаты возводили подобные конструкции и в более-менее стабильных регионах в Африке, где они осваивались и обосновывались, разрабатывали месторождения полезных ископаемых и возводили заводы. А в этой деревне самым надежным источником электричества были солнечные батареи, которые отец Амор купил подержанными и заплатил при этом за них из своего кармана.

Впрочем, народу было плевать, хотя следующий, рабочий день начинался в деревне с рассветом; горнякам тоже, пусть им предстояло возвращаться по кромешной темени обратно к карьерам. Слева грохотали барабаны, справа группа молодых людей оживленно что-то обсуждала, время от времени взрываясь смехом. Отец Амор слышал, как мать бранила сына за неподобающее поведение. Время от времени блеяли козы. Можно было подойти ближе к ограде, чтобы вслушаться в субэкваториальную ночь и попытаться распознать крики диких животных. Можно было поднять голову к небу и всмотреться в звезды – они были удивительно яркими и крупными здесь, не сравнить с тусклыми, едва различимыми искорками на блеклом европейском небе. Или это отец Амор не смотрел на небо так часто и так внимательно тогда, когда был уверен в себе и своем будущем, когда знал, что хотел и собирался сделать – на земле. Или тревога, ставшая уже привычной, подстегивала сердце биться чаще, отчего все вокруг виделось куда резче. Или он просто представлял себе такое яркое небо, а на самом деле там, наверху, всего лишь грязный и выцветший тент, Бог весть. Но отцу Амору казалось на какое-то краткое мгновение, что если стоять долго-долго, смотреть пристально-пристально, то можно и раствориться в абсолюте, в этом бесконечном пространстве, или вобрать его в себя; и тогда он залечит все раны, наполнит все пустоты, и будущее станет настоящим, и исчезнут все мелочные и эгоцентричные ощущения.

Его окликнули, предложили угоститься; кто-то спросил, как ведет себя ребенок на занятиях; еще кто-то попросил рассказать какую-нибудь легенду. Чуть позже кто-то стоял совсем близко от него, втянув голову в плечи, и жаловался. Еще кто-то просил совета насчет тещи-брата-ребенка. Староста подошел, чтобы осторожно выпытать, как церковное начальство смотрит на государственную политику. И так далее.

Вернувшись домой, отец Амор все-таки включил комм, больше чтобы ужалить себя посильней, чем действительно рассчитывая на сообщение от Эйдерлинка. Мазохистское «я» отца Амора вредно ухмылялось, а комм молчал.

Отец Амор лежал на спине, вслушивался в звуки за пределами своей лачуги, в свое дыхание, закрывал и открывал глаза; сон все не шел. Отец Амор дотянулся до четок, снова улегся, решил подсобить горнякам молитвой, раз не получалось уснуть. И хотелось верить, что едва уловимый треск где-то на севере – это что-то безобидное, а не выстрелы.

========== Часть 7 ==========

Чем больше времени проходило, тем больше Берт Франк привыкал к особому настроению, своеобразному укладу жизни и способу мышления, который властвовал в той же Претории. Он-то считал себя докой, не заявлял открыто, разумеется, но во время приснопамятных миссий в бытность свою членом вел себя так, что спутники его считали: человек разбирается в местном образе жизни, смекалист достаточно, чтобы ориентироваться в традициях и не опростоволоситься, если что. Правда, одно дело оказываться посредником между исполненными важности членами миротворческой миссии и местным населением, которое действительно смотрело на приезжих круглыми глазами, и совсем другое – жить в иной культуре постоянно, пытаться утвердиться в ней самостоятельно, не имея под ногами солидного основания в виде внешних полномочий, будучи лишенным возможности спрятаться за крепкими стенами европейской миротворческой миссии. Оказывается, когда ты лишен этого, и отношение к тебе меняется кардинально. И аборигены тоже оказываются другими, и ведут себя совершенно иначе.