Новый свет — это тот самый Саске, который стоит у круглого решетчатого окна и смотрит вниз, во двор, тяжело и мрачно всматриваясь в сад; чье тело стянуто льняным юкато, чьи волосы, еще влажные, отливают глубоким иссиня-черным цветом.

Вовсе не глупый, совсем не маленький брат.

Мудрый и взрослый.

Саске, как будто почувствовав на своей спине чужой взгляд, повернулся, усталым движением скрещивая руки на груди.

— Что такой невеселый?

— Я? — Итачи пожал плечами, отворачиваясь, чтобы продолжать заниматься прерванным занятием. — Как будто ты веселее. Тебе всего лишь кажется.

— Нет, мне не кажется. Я понимаю, что дело — дрянь, но мы придумаем что-нибудь. Или ты думаешь окончить свои дни в четырех стенах?

— Не приставай.

— И не собирался, — Саске отвернулся резким и неприятным движением. Пару секунд помолчав и отвлеченно разглядев комнату, он уверенно подошел к Итачи, как будто нечаянно и вовсе не специально садясь рядом с ним. Тот подвинулся, но ничего не сказал, лишь посмотрел с доброй усмешкой, которую успел прочитать его младший брат.

Саске, запахнув юкато крепче, поправил нательную рубашку. Итачи видел, что брат как будто пытается что-то сказать или спросить, но мыслей своих вслух он так и не озвучивал. В конце концов, Саске, подвинувшись ближе к брату, все же с уверенностью в голосе мрачно кинул:

— Это ведь публичный дом, так?

Уверенное утверждение, не вопрос. Итачи кивнул головой, рукой обнимая неожиданно облокотившегося на него младшего брата.

— Черт подери.

— Что?

— Мне не нравится тут. Эти все падшие женщины, это место… оно грязное, я не испытываю симпатий к подобным заведениям.

— Что поделать, — Итачи взъерошил Саске волосы, — тюрьму не выбирают.

— Мы сами давно ее выбрали. Но теперь надо думать о другом, да? — Саске уткнулся носом в плечо брата, фыркая в него и, наконец-то, замолкая.

Ответа, разумеется, не последовало. Итачи, как будто проигнорировав жест ласки, опять впал в глубокую задумчивость, пока Саске не потерся лбом о его юкато, привлекая к себе внимание. Итачи, как будто недовольный тем, что его опять отвлекают, приложил палец к закрытым губам своего брата, шепнув или, скорее, тихо приказав:

— Подожди.

Саске больше не смел шевелиться, как вкопанный вглядываясь в черные, смотрящие сквозь него глаза напротив. Он молча разглядывал Итачи, его спокойное, но в то же самое время чем-то обеспокоенное лицо, задумчивое, грустное, покрытое дымкой серьезности, что никак не могло оставить Саске в покое, поэтому он бережно, но настойчиво убрал со своих губ тонкий палец, строго покачав головой:

— Так не пойдет. Выкладывай.

Итачи укоризненно и снисходительно посмотрел в серьезные упрямые глаза Саске, качнув головой, нагнулся к его лицу и сказал:

— Что за упрямец. Молчи, я же сказал.

Саске задержал дыхание, когда его губы накрылись губами Итачи, сухими и горячими, родными. Запах знакомого с детства тела, его совсем рядом блестящие глаза — Саске, упиваясь ожидаемым ответом на свою ласку, смял плечи Итачи, сбивая его юкато и нательную рубашку, не смел вздохнуть воздуха и стремительно отдавался ощущению бурлящей внутри себя крови, по своим жару и молодости жаждущим намного большего.

Но Саске был настроен серьезно, ему не нравился вид брата, его беспросветное уныние, которое со вчерашней ночи не исчезло, не подернулось тенью надежды на нечто хорошее, — Саске интуитивно чувствовал, что что-то не так. Поэтому он отстранился, прокашливаясь.

— Что такое? — спокойно поинтересовался Итачи, пытливо вглядываясь в глаза напротив.

— Мне нужен ответ на мой вопрос.

— Тогда я буду продолжать целовать тебя, чтобы у тебя не хватало времени на вопросы, а у меня — появилось на раздумья, — Итачи, взяв в руки лицо брата, приблизил его к себе, снова целуя.

Его руки еще перебирали складки ткани на спине Саске, легко, но настойчиво, завораживающе, он дышал так близко, вкус его губ сводил с ума, как и их ласковые и настойчивые прикосновения к уголкам рта; но Саске все равно отстранился:

— Я развею твои темные мысли, я заставлю тебя думать о том моменте, когда мы сбежим, — почти угроза в серьезном голосе.

— Хорошо, если заставишь.

— Мне показалось, — Саске откинулся на футон, закидывая руки за голову, — что где-то в Конохе я уже слышал имя Неджи.

Итачи задумался.

— Да, возможно.

— Ну, — криво усмехнулся Саске, — если уж тебе кажется то же самое, то сомнений нет.

Так и не дождавшись ответа, Саске лениво вытащил руки из-под головы, растягиваясь на футоне и закрывая глаза. По телу разливалась невероятно приятная усталость, хотелось вечно лежать так с плотно закрытыми глазами, проваливаться в тишину и чувствовать, как натруженные работой и жизнью стопы мягко массажируют руки брата, разминая каждую подушечку и удивительно расслабляя прикосновением к себе.

Саске казалось, что он вот-вот провалится в зияющую яму сна, манящую своей сладостью и безмятежностью, но задумчивый голос Итачи заставил вынырнуть из состояния забытья, когда веки казались уже налитыми тяжелым свинцом, который сегодня уже ни за что не поднять:

— Эти глаза. Клан Хьюга.

Саске тяжело перевернулся на бок, подкладывая руку под голову. Сейчас, когда тело совсем обмякло, согрелось и уютно разнежилось в купальне, когда нервы, наконец, успокоились, и пришло странное состояние ирреальности — сейчас больше всего хотелось тепла рук брата на ногах и сна. Но при упоминании Хьюга, сознание не заснуло, словно что-то вспомнив, пробудилось. Саске, тяжело привстав на локти, опустил глаза вниз:

— Хьюга Неджи. Я вспомнил. Но он мертв.

Итачи выдержал паузу.

— Как знать, мы тоже мертвы, — он убрал со своих колен ноги младшего брата. — Ведь ты согласишься, что у каждого своя реальность?

Саске, однако, не улыбнулся и посмотрел в сторону.

— Интересно, — сказал он серьезным тоном, — как наши мать и отец? Мне бы хотелось еще раз увидеть их когда-нибудь. Мы отплатили им злом, а они снова подарили нам жизнь. Я не знаю, что делать, чтобы вырваться отсюда, из этого проклятого места, ведь ты понимаешь, что отсюда так просто не выбраться: нам и шагу ступить не дадут. У нас с тобой нет даже оружия. Помнишь мой первый кунай, который купил на ярмарке отец? Я всегда носил его с собой, но никогда не пользовался. Он был моим талисманом, символом моей жизни шиноби. А сейчас? Я не вижу ничего впереди. Надо как-то выбираться, ни ты, ни я не сможем без жизни шиноби.

Итачи сидел на пятках, взгляд его во время всего разговора был устремлен в окно.

Чем он мог сейчас помочь? Что он мог сказать, если думал и чувствовал то же самое?

Отвратительное бессилие.

Однако Саске в этот раз, чутко ощущая растерянность брата, не стал настаивать на ответе. Он только мрачно замолчал и поморщился, принимая сидячее положение: сон прошел так же внезапно, как и нагрянул.

Увидев, что его слова погрузили Итачи в задумчивое уныние, ведь он и так не был весел, он вообще, казалось, не радовался тому, что избежал смерти, Саске не мог спокойно лечь и заснуть, такое поведение его раздражало и напрягало.

О чем он только думает, знать бы, чего боится или пытается избежать, что его беспокоит, что не устраивает. Ведь он всегда молчит, все держит в себе, решает и переживает сам, принимает решения порой даже за остальных. Саске терпеть не мог в брате лишь одного — его скрытного молчания.

Он уже готов был прервать слишком затянувшуюся паузу, которая его напрягала и беспокоила, особенно если посмотреть, как медленно остекленели глаза Итачи, его вечно спокойные глаза, теряющие свою невозмутимость слишком редко, лишь в бою и в постели, как в седзи тихо постучались, и они открылись, представляя братьям Учиха фигуру Неджи.

Убедившись, что своим появлением он никому не помешал, Хьюга, держа на руках огромный поднос с закрытыми блюдами, опустил свою ношу на пол, и сам сел там же, на ощупь закрывая раскрытые седзи.