Это было прекрасное место для того чтобы пережить бурю, но для того чтобы превратить его в постоянный лагерь, требовалось немало усилий.

Впрочем, за истекший месяц они добились многого. Укрепили забор, разбили огород, выкопали вокруг периметра второй ров, провели канаву от ручья в лесу на территорию и организовали круглосуточную охрану. Теперь это место больше походило на жилье, но работы предстояло еще очень и очень много.

Для сборов совета Вик с помощью Атома построил деревянную беседку, потом внутрь нее поместили круглый стол и семь самодельных стульев.

«Рыцари круглого стола», — смеялась над ними Октавия, но предложенный формат и впрямь оказался удобен.

Когда они с Линкольном подошли к беседке, остальные уже были на месте. Вик, Джаспер, Маркус, Миллер младший (старший с головой ушел в огородные дела и передал место в совете сыну) и… Рейвен. Потухшая, похудевшая за прошедший месяц до невозможности, молчаливая, но все еще остающаяся главным механиком Небесных.

— Садитесь, — сказал Вик, и Октавия заняла место рядом с Рейвен. Нашла под столом ее руку и крепко сжала, не надеясь на ответное пожатие. — Час назад прибыл гонец из Люмена. Нас приглашают на ассамблею.

— Что еще за ассамблея? — спросил Джаспер, избегающий касаться взглядом Линкольна.

— Переговоры, — объяснил Нейт. — Это когда жирные политиканы собираются в стаи, чтобы решать свои супер-важные вопросы.

— Не знаю насчет жирных, — усмехнулся Маркус, — но у нас и впрямь есть вопросы, которые нужно решить.

Он принялся перечислять, загибая пальцы:

— Разграничение территорий, укрепление баррикад, раздел Санта-Моники, освобождение пленных, и…

— И возвращение Элайзы.

Вздох, казалось, был общим, разве что Рейвен по-прежнему смотрела потухшим взглядом и не реагировала. Уже целый месяц Элайза была в Люмене, и хоть от нее и поступали периодически короткие сообщения, из них невозможно было понять, как она на самом деле и когда собирается вернуться.

— По ней все это ударило больнее всего, — сказал Джаспер. — Мы только знаем, что там произошло, а она все видела своими глазами. Она и…

— И я, — перебил Вик. — Но не мою мать и не моего парня сделали живыми мертвецами. Так что не знаю кто как, а я вполне могу ее понять.

Октавия снова сжала руку Рейвен и снова безрезультатно.

— Когда состоится ассамблея? — спросила она.

— Завтра вечером. Мы должны решить, кто от нас поедет. Нужны три представителя.

Все принялись переглядываться, будто отдавая друг другу право решать.

— Кинем жребий? — усмехнулся Нейт.

— Нет, — отбрил эту идею Маркус. — Думаю, ехать нужно мне, Вику и Рейвен.

— Рейвен?

Она подняла голову и посмотрела на Октавию.

— Я никуда не поеду, — сказала сквозь зубы. — Иначе ассамблея легко превратится в казнь.

Все знали, что в смерти Финна Рейвен винит в первую очередь командующую, а во вторую — Элайзу. Поэтому предложение Маркуса прозвучало до ужаса странно: зачем везти с собой ту, которая точно не сможет держать себя в руках?

Но он настаивал:

— Ты должна прекратить варить это в себе. Мы встретимся с Алисией и Элайзой до начала ассамблеи, чтобы ты смогла задать все свои вопросы и сказать все, что захочешь им сказать.

Октавия покачала головой. Она считала это плохой, очень плохой идеей.

— Я никуда не поеду, — отрубила Рейвен, вставая из-за стола. — И не стану говорить ни с одной из них. Мне нужно время для того, чтобы пережить это, только и всего. Но видеть их я не хочу и не стану.

Под всеобщее молчание она покинула беседку, а Вик посмотрел на Маркуса:

— Вместо нее поедет Октавия. И прекрати давить на нее. Каждый из нас по-своему переживает утрату, невозможно заставить человека пережить ее раньше, чем он будет к этому готов.

— Октавия, ты согласна ехать с нами? — вторую часть сказанного Маркус предпочел не заметить.

Она посмотрела на Линкольна, и он едва заметно кивнул.

— Да. Я поеду. В конце концов, пора привезти наших людей домой.

***

Алисия стояла на балконе и провожала взглядом солнце, медленно садящееся в лесах позади Люмена. Только что закончился совет, на котором было принято решение укрепить баррикады, отделяющие Новый мир от Лос-Анджелеса. Все понимали, что это решение временное, но другого у них пока не было.

— Командующая.

— Титус.

Он подошел неслышно и встал рядом, так, что его плечо почти касалось плеча Алисии.

— У меня не было возможности попросить у вас прощения.

— Тебе не за что извиняться, Титус. Ты действовал правильно, действовал так, как гласил закон Люмена. Если бы я погибла, Новому миру был бы нужен новый командующий.

Она действительно так считала. Никто не мог знать, что Элайза сумеет сделать то, что сделала — спасти их всех. Никто не мог знать, что Люмен будет восстановлен и вновь наполнится людьми.

— Вы по-прежнему хотите, чтобы небесные люди стали тринадцатым кланом? — спросил Титус.

Алисия кивнула.

— Не все кланы поддержат это решение, — предупредил он. — Некоторые благодарны Элайзе за спасение, но остальные…

— Остальные считают, что я показала себя слабой в этой войне. Я знаю. Мне не нужно об этом напоминать.

Титус вздохнул, повернулся лицом к Алисии и, казалось, едва удержался от того чтобы коснуться ее плеча.

— Вы совершаете ошибку, оставляя ее здесь так надолго, командующая. Может быть, лучше отпустить ее к ее людям? Тогда все закончится само собой.

— Нет. Это не выход, и ты знаешь это не хуже меня. Командующая огнем должна преклониться передо мной, и вот тогда все действительно должно будет закончиться.

Титус снова вздохнул.

— Она не хочет вас видеть, не хочет с вами говорить, а вы надеетесь, что она преклонится? На вашем месте я бы выбрал другой путь.

Алисия проводила взглядом окончательно скрывшееся за деревьями солнце и посмотрела на Титуса.

— Ты не на моем месте, советник. И я не стану убивать ее, как бы тебе этого не хотелось.

***

Она прикрыла дверь изнутри и принялась раздеваться. Расстегнула ремешки на талии, сбросила тунику, стянула сапоги и осталась в одних брюках, держащихся поясом на бедрах. Посмотрела в окно: уже стемнело, и от света горящих факелов казалось, что это всполохи огня играют в ее отражении.

— Прости меня, — беззвучно шевельнулись ее губы. — Прости.

Если бы все повторилось снова, если бы была возможность все изменить и сделать иначе, воспользовалась бы она такой возможностью? Она не знала. Но хорошо помнила острие ножа, приставленного к ее горлу, и боль в груди — сильную, раздирающую боль, говорящую: “Ты не годишься даже на это”.

Она ужасно устала. Даже сейчас, в своей комнате, без оружия и без лат, она была командующей, а командующая не имела права устать, не имела права быть слабой, не имела права сдаться.

— Прости меня.

Она рывком сдернула с кровати футболку, натянула ее на себя и как была, босая, вышла из комнаты.

Стража рванулась за ней, но она жестом велела им отстать, и они послушно отстали. В комнату Элайзы вошла без стука: боялась, что если станет стучать, то решимость исчезнет так же стремительно, как и появилась.

— Какого черта?

Алисия подошла и остановилась перед ней — удивленной, испуганной, собирающейся ложиться спать и от этого завернутой лишь в тонкую ткань, бывшую когда-то простынью.

— Я не смогла убить ее, потому что какая-то часть меня до сих пор не верит, что все это было ложью, — сказала Алисия и содрогнулась от боли, которой отозвалось на эти слова ее собственное сердце. — Я не смогла убить ее, потому что какая-то часть меня до сих пор надеется, что хоть что-то из того, что было между нами, было правдой. Я не смогла убить ее, потому что вместе с ней я убила бы все, во что верила до ее смерти, все, во что перестала верить после, и все, во что снова начала верить, когда встретила тебя.

Она боялась посмотреть в глаза Элайзы и потому смотрела только на ее плечо — обнаженное плечо, белокожее, усыпанное едва различимыми в сумерках ночи родинками.