— Не убивай его сразу, — прошептала отчаянно. — Я хочу, чтобы он помучился перед смертью!

На него накинулись сразу пятеро, но он и не пытался сопротивляться. Октавия с силой стиснула зубы, глядя как его избивают: ногами, прикладами автоматов, кулаками.

— Оставьте его живым для казни! — закричала она отчаянно. — Белл, пожалуйста!

Он сжимал ее так крепко, что, кажется, готов был раздавить. Но скомандовал:

— В клетку его!

И у Октавии отлегло от сердца.

Еще несколько минут. Еще только несколько минут.

Беллами развернул ее лицом к себе и заглянул в глаза.

— Почему? — спросил он, и она испугалась его взгляда. — Почему, Октавия?

— Что «почему»? — выдохнула, ощущая, как по телу уколами разбегается дрожь.

— Почему ты предала меня? Почему выбрала его?

Октавия не знала, что сказать. Выходит, он знал? Выходит, он понимал, что это — лишь блеф? Но тогда почему он не перебил их всех к чертовой матери? Почему позволил уйти?

— Я не мог рисковать твоей жизнью, — сказал он с ненавистью, и она отшатнулась, напуганная силой этой ненависти. — Тем более, что твои друзья все равно не уйдут далеко.

Он с силой ударил по лицу, а после выкрикнул в сторону:

— Прочешите лес и убейте их всех! Принесите мне их головы! Все до единой!

Снова посмотрел на Октавию и покачал головой, будто не веря в то, что увидел.

— Ты моя сестра, и ты будешь жить. Но прежде я собственными руками убью того, ради кого ты меня предала.

— Белл, нет, — прошептала она.

— Хватит, Октавия, — теперь ненависть на его лице сменилась презрением. — Я занял твою сторону, когда ты совершила самое ужасное преступление из всех, которые только можно совершить. Я пошел против отца и пять лет ждал здесь твоего освобождения. Я нашел тебя и спас, отбив от мертвецов. Я пережил ад в Лос-Анджелесе, чтобы добыть то, с помощью чего смогу тебя защищать. Но ты предала меня, ты предала все, что я ради тебя сделал.

Ее сердце сжалось в комок, а к глазам подступили слезы. На нее смотрел ее брат, ее старший брат, ее защитник, опора, лучший друг и наставник. Брат, который теперь ее презирал.

— Белл…

— Нет, Октавия, — сказал он. — Когда пять лет назад ты убила нашу мать, я сказал, что ты все равно останешься моей сестрой. Сегодня ты перестала ей быть. Я больше не могу тебя прощать. Я больше не твой брат. И я сделаю то, что должен сделать.

Каждое его слово острой болью вворачивалось в ее сердце, раздирая его на ошметки. Она плакала, не понимая даже, про что плачет: про то ли, что снова оказалась сволочью и дрянью, про то ли, что любимый брат больше не был ни любимым, ни братом, или просто про то, что в этом мудацком новом мире выбрать собственный путь и принять собственные решения можно лишь пожертвовав теми, чей путь и решения отличаются от твоих.

— Прости меня, Белл, — сказала она.

А через секунду раздался взрыв.

***

Взрыв прогремел, и Линкольн начал действовать. Солдаты, бросившие его в клетку, разбежались, не забыв запереть засов, но кинжал, извлеченный из скрытых под штанами ножен, сделал свое дело: его острие вошло между засовом и клеткой, выдержало нажим и сломало непослушное дерево.

Линкольн выбрался наружу и огляделся. Камни, под которые они с Октавией подложили заряд, скатились вниз со скалы и проломили стену. А на шум сквозь пролом уже шли мертвецы: много, очень много мертвецов.

Шум стрельбы перекрыл собой крики. Линкольн сжал в кулаке кинжал и бросился к воротам в поисках Октавии. Если Вик услышал его слова, если он понял все верно, то пленники сейчас должны быть в безопасности. А значит, главное — увести отсюда Октавию. Увести и защитить.

Ему наперерез бросился кто-то из солдат, и Линкольн оттолкнул его на бегу, даже не остановившись. Мертвецов становилось все больше: было слышно, что они подошли к воротам и гудят оттуда, наполняя воздух страхом.

— Октавия! — отчаянно закричал он. — Октавия!

Солдаты стреляли в мертвых, один за другим тела падали на землю, сраженные выстрелами.

Он подбежал к воротам и наконец увидел ее.

Она лежала на земле и плакала навзрыд, а над ней нависал большой, злобный и направивший на нее дуло автомата Беллами.

Думать было некогда: Линкольн с разбега повалил Беллами на землю и покатился вместе с ним, нанося жестокие удары. Октавия рядом кричала, и обернувшись на ее крик, Линкольн пропустил удар. Беллами рывком перевернул его на спину и с силой ударил прикладом в челюсть, кроша зубы и разбивая щеку.

Линкольн попытался вывернуться, но Беллами сидел на нем, прижимая своим телом и прижав дуло автомата к шее.

— Ну вот и все, — сказал он, задыхаясь. — Вот и все.

Отчаянно хотелось повернуть голову и последний раз посмотреть на Октавию. Умереть, запомнив ее глаза, — разве это не было бы счастьем?

«Умереть за то, во что веришь».

И вдруг Беллами поднялся на ноги. Линкольн лежал и смотрел на него снизу вверх, а через мгновение Октавия оказалась рядом, и упала на него, и уткнулась лицом в шею.

Она плакала так горько, что у него разрывалось сердце. Он обнял ее, не отрывая взгляда от глаз Беллами и сказал беззвучно: «Давай. Только не задень ее. Она должна жить».

— Убирайтесь отсюда.

Он не понял, и Октавия не поняла тоже. Она подняла голову и посмотрела на брата.

— Убирайтесь, — сквозь зубы повторил он и бросил автомат на грудь Линкольна. — Уходи и защити ее. Если она погибнет, я найду тебя и закончу начатое.

— Белл!

Она бросилась к нему, но он с силой оттолкнул ее в сторону и побежал к западной части лагеря — туда, где продолжали греметь взрывы.

Линкольн поднялся на ноги.

— Идем, — сказал он, хватая Октавию за руку. — Мы должны идти.

— Но Белл!.. — прорыдала она, и он понял.

— Он выживет. Клянусь тебе, он выживет. И вы еще сможете все исправить.

Второй рукой он подхватил автомат и пошел к воротам, практически таща за собой Октавию. Им предстоял бой с мертвецами, но он не боялся этого боя. Сегодня на его глазах произошло так много, что мир перестал казаться адом. Теперь он был просто миром, тем миром, в котором Линкольн хотел жить.

========== Глава 17. Caritas humani generis ==========

В отломанном куске зеркала, прибитом к стене шатра, отражалось обнаженное тело. Алисия потрогала пальцем царапину на боку: кровь уже остановилась, воспаления не было. Похуже дело обстояло с раной на плече: к счастью, это был не укус, но кровь продолжала сочиться из разодранной кожи, а вокруг все было красным и припухшим.

Линкольн дал ей ампулу с антибиотиками, и теперь Алисия размышляла: использовать ее или оставить на случай, если Элайзе станет хуже.

— Если я умру, некому будет ее защитить.

Она вскрыла ампулу, набрала раствор в шприц и воткнула иглу в бедро. Укол был болезненным, но эта боль была ничем по сравнению с осознанием, в каком положении они все оказались.

Ночь, в которую они пробивались к аванпосту, слилась для Алисии в единый поток кошмара. В автомате пришедшего на помощь Линкольна скоро кончились патроны, а мертвецов, бредущих к бывшему лагерю небесных, становилось все больше и больше. Убивать их не было никакой возможности, поэтому они лишь орудовали палками, стараясь расчистить проход несущему Элайзу Вику.

Андрос и Корделия сложили головы в этой схватке. Его укусил подобравшийся сзади мертвец, а она бросилась на помощь и осталась, давая остальным возможность уйти. До сих пор в ушах Алисии звучали их отчаянные крики, а в глазах стояли картины раздираемой на части, все еще живой плоти.

Ров, окружающий аванпост, они переходили, едва шевеля ногами. Оказавшись на безопасной стороне, попадали, подхваченные людьми Линкольна. Кто-то попытался помочь Алисии, но она отмахнулась: куда сильнее ее беспокоили раны Элайзы.

— Она потеряла много крови, — сказал Линкольн, ножом срезав штанину и осмотрев пулевые отверстия. — Мы не сможем перелить ее без инструментов, все что я могу — это вытащить пули, зашить раны и вколоть ей лекарства. Остальное будет зависеть от нее.