— Кто это? — выдохнула Аня, не справившись с волнением.

И тут же поняла, кто. Это была Рейвен — бледная, с замотанным бинтами торсом, крепко держащаяся за руль мотоцикла и… повесившая на шею целую связку гранат.

— Прикрыть ее! — вне себя от ужаса закричала Аня. — Огонь из всех стволов!

Солдаты стреляли по мотоциклу, но будто сам Великий Дух берег Рейвен от выстрелов. Она приближалась к минометам, и время растягивалось, будто резиновое, и становилось вязким, словно свежая кровь, вытекающая из ран.

Мотоцикл на полной скорости сбил с ног черного мужчину и взорвался, разбрасывая вокруг куски минометов и человеческих тел.

Аня стояла, открыв рот. В бинокль она успела увидеть улыбку торжества на лице Рейвен, последнюю улыбку, после которой ее тело разлетелось на тысячи кусков, заливая все вокруг ярко-алой кровью.

Солдаты, у которых больше не было поддержки, начали пятиться, отступая.

— Пусть Великий Дух будет милостив к тебе, — прошептала Аня, борясь со слезами, подступившими к горлу. — Да встретимся мы в новой жизни.

Она спустилась с башни и подбежала к людям, продолжающим стрелять по убегающим солдатам.

— За ними! — скомандовала громко и четко. — Не дадим ни одному из них уйти!

Общий крик смешался в единый вой, когда люди полезли через стену — мужчины, женщины, юноши, девушки, — все до одного преодолевали насыпь камней, и спрыгивали с той стороны, и шли вперед, стреляя, бросая камни, спуская тетиву луков.

Аня шла вместе с ними. Она выпускала одну стрелу за другой, и рядом с ней шел раненый Эйден, и никто из них больше не боялся смерти.

***

Линкольн и Беллами шли в авангарде, с трудом поднимаясь вверх по высохшему акведуку. Следом за ними двигались Октавия, Маркус и Атом, а после — остальные оставшиеся в живых охотники и воины. Сверху, от резервации, доносились выстрелы и взрывы, и это заставляло изо всех сил напрягать уставшие мышцы, чтобы двигаться быстрее.

— Скажи ей сейчас, — велел вдруг Линкольн, и Беллами удивленно покосился на него. — Скажи ей прямо сейчас, иначе можешь не успеть.

— Я уже сказал, — тихо ответил Беллами, но Линкольн покачал головой.

— Скажи другое. То, что здесь, — он коснулся ладонью левой части груди Беллами. — Скажи то, что должен.

Линкольн ускорил шаг, а Беллами чуть отстал, равняясь с Октавией. Посмотрел на нее и улыбнулся: она была мрачной, насупленной, грязной, — очень похожей на остальных воинов, идущих следом.

И вдруг, глядя на нее, он понял. Понял, что имел в виду Линкольн, понял, что все это время должен был сказать сестре.

— Я совершил много ошибок, — проговорил он, и Октавия удивленно покосилась на него. — Я виноват в том, что не сразу принял верную сторону, и в том, что был самодовольным индюком, считающим, что только я знаю, как будет лучше. Я виноват и в том, что привел военных к Розе, и что позволил отцу перерезать тебе горло. И в том, что Люмен не успел подготовиться к схватке, тоже виноват я.

Октавия открыла рот, но он не дал ей ничего сказать:

— Дальше я должен был бы сказать волшебное «но», однако правда в том, что никакого «но» нет, О. Я виноват, и знаю это, и всю оставшуюся жизнь буду жить с этим знанием. Вот то, что я должен был сказать тебе уже давно.

Он отвернулся и ускорил шаг, но она схватила его за руку и заставила снова посмотреть на себя. И — Беллами не поверил своим глазам — улыбнулась.

— Привет, большой брат, — сказала весело. — Рада, что ты вернулся.

Поток облегчения затопил его с головы до ног, и слезы подступили к глазам. Он обнял сестру за плечи и поцеловал ее грязный лоб.

Но долго радоваться было некогда. Линкольн вдруг остановился и поднял руку.

— Я их вижу. Впереди, отступают от резервации.

Воины быстро перегруппировались. Часть под командованием Маркуса перешла на другую сторону акведука, остальные побежали вверх за Линкольном.

Удар из гранатомета оказался полной неожиданностью для всех. Только что они бежали, воодушевленные скорой победой, и вдруг прямо впереди разорвалось что-то страшное, оглушающее, лишающее сознания. Беллами отбросило в сторону волной, но он быстро поднялся на колени и ощупал собственное тело.

— Октавия! — крикнул он и не услышал собственного голоса.

Она была цела, но десяток воинов разметало на куски, и все вокруг залила кровь.

— Вперед! Быстрее! — закричал Линкольн. — У нас плохая позиция, надо уравнять шансы.

Беллами понимал, что они здесь как на ладони, и солдаты могут обстреливать их сверху. Спасение было только в том, чтобы поскорее забраться наверх, и они рванули единым порывом, преодолевая оставшееся расстояние.

Началась рукопашная. Беллами схватился с солдатом, держащим в руке нож, ударил его прикладом автомата и повалил на землю. Где-то впереди слышались крики и звуки выстрелов, и Беллами отчаянно надеялся, что это жители резервации бегут к ним на помощь.

А потом, через мгновение, он почувствовал острую боль в животе: клинок ножа распорол его кожу и вошел глубоко внутрь. Последним, что он успел увидеть, было перекошенное от ужаса лицо Октавии и люди резервации, с криками бегущие прямо в гущу схватки.

***

Все было кончено. Раненых на самодельных носилках перетаскивали к больнице, где сбившиеся с ног медики во главе с Розмари сортировали их: кого на операцию, кого на перевязку, безнадежных — отдельно.

В числе безнадежных был и Беллами. Октавия плакала, сидя на земле рядом с его все еще живым телом. Ей уже сказали, что спасти его не получится, но она никак не могла в это поверить: ведь он все еще дышал, и кровь вытекала из раны на животе, и пальцы рук подергивались судорогами.

Линкольн не мог сейчас ей помочь: он с десятком охотников помогал добивать солдат у восточной стены, и Октавии пришлось самостоятельно справляться с собственным горем.

К ней подошла Аня, следом за ней двое охотников несли в руках какой-то сверток, покрытый кровью.

— Кто это? — глухо спросила Октавия.

— Рейвен. Мы собрали все, что могли, чтобы предать ее почестям вместе с остальными.

Рядом послышался крик, и Октавия увидела бледного, опирающегося на две палки Вика. Его лицо было серым, а глаза горели болью. Аня помогла ему подойти ближе, и он протянул руку к свертку.

— Не надо, — глухо сказала она. — Там мало что осталось.

Он кивнул, скривив губы, и осел на землю рядом с Октавией. И долго-долго они сидели рядом с мертвыми телами друзей и плакали, обняв друг друга за плечи.

Вечером в центре резервации развели погребальные костры. Двести сорок четыре человека погибло сегодня, и двести сорок четыре тела, завернутые в саваны, были водружены на сооружения из досок и дров. У каждого костра встал охотник с факелом, и Аня, держа за руку раненого Эйдена, сказала:

— Сегодня мы отстояли наше право на Независимость. И никогда не забудем цены, которая была заплачена за это.

— Сделаем так, чтобы они нас помнили, — громко добавил Эйден.

Два десятка факелов наклонились вниз, два десятка костров вспыхнули ярким пламенем, унося в небеса души погибших, и больше полутора тысяч человек склонили колени, провожая в последний путь тех, кто отдал жизни за их свободу и независимость.

И когда дым последнего костра взметнулся вверх, где-то далеко раздались взрывы. Один за другим — от первого до пятого, и небо окрасилось малиновым цветом, цветом крови и смерти.

— Они сделали это, — прошептала Аня. — Им удалось.

Чуть позже к ней подошли пятеро. Вик, Октавия, Линкольн, Истэка, Йонас.

— Отпусти нас, — попросила Октавия, пряча полные слез глаза. — Я знаю, что они, скорее всего, мертвы, но мы хотим найти то, что от них осталось.

— И ты? — спросила Аня, строго глядя на Вика.

— И я, — кивнул тот.

Они отправились в путь на следующее утро. Взяли лишь две машины, оружие и припасов, которых должно было хватить на неделю. Аня провожала их, стоя у ворот, а притихший рядом Эйден сказал вдруг:

— Мертвые в прошлом, Анимигабовиквэ, а живые хотят жить дальше.