Для протоиерея Генриха Фаста факт потери веры в Бога солдатом Виктором Астафьевым, а вместе с ним, вероятно, и тысячами других молодых ребят, потребовал незамедлительного поиска рационального ответа на сложившуюся нетерпимую ситуацию несоответствия догматических предположений о Боге и драматичности реальной жизни. Некоторым подспорьем для этого может послужить мимолетное замечание самого Астафьева, сделанное им после посещения концерта органной музыки в Домском Соборе в Риге. Вот как этот эпизод описывает протоиерей Фаст: "...в ночь форсирования Днепра в 1944 году, когда из двадцати пяти тысяч солдат другого берега достигла только одна, когда ночная тьма, всполохи пуль, бурлящая водная стихия и бьющиеся человеческие сердца смешались в одно кровавое месиво, молодой солдат Виктор Астафьев понял, что никакого Высшего Разума нет, никакой Высшей разумной силы нет - есть только слепая стихия, злоба людская и случай. Прошли десятилетия. Потерявший в ту безумную, страшную ночь веру в Бога солдат, а теперь уже известный, маститый писатель, оказался в Домском Соборе в Риге. Пел хор. Под своды храма уносилась святая песнь. Еже победити ми в песне Его. Утраченная вера в правду Божию вернулась в победных звуках песни Божией. Онемевший в гибельных водах реки разум, так и не нашедший ответа, ожил в сердце, услышавшем песнь. И победила Песнь".

Этот эпизод из жизни писателя и последовавшие по этому поводу рассуждения богослова наводит мыслящего читателя на весьма горестные размышления:

Во-первых, очевидным фактом является ничем незаслуженная гибель 24000 молодых солдат в одной ночном форсировании Днепра. Это было волей Бога или нет? Или прав Астафьев, характеризующей происшедшее лотереей жизни и смерти, где выигрывает один человек из двадцати пяти. Чем оставшаяся тысяча солдат была более достойна жизни в глазах Бога, чем погибшие двадцать пять тысяч?

Во-вторых, о чем свидетельствует всплеск флюидов жизни в душе пожилого писателя? Неужели действительно к нему вернулась вера в Божию справедливость, тем самым косвенно оправдав необходимость гибели 96% своих однополчан или это был лишь миг эмоционального подъема и надежды на то, что жизнь всё же выстоит несмотря ни на какие обстоятельства?

В-третьих, такие эпизоды реальной жизни свидетельствуют о практически ничем не подтвержденных догматических предположениях о Божьей заботе и милосердной любви к каждому конкретному человеку. Ангелы-хранители явно не справились со своей непосредственной задачей. Это глубокой занозой сидит в сердце каждого открытого сердцем человека, не был исключением и писатель Астафьев, который горько сетует: "Отчего мучаюсь? Почему? Зачем? Нет мне ответа...".

В-четвертых, финалом этой поучительной истории могут послужить слова самого Астафьева, написанные незадолго до своей смерти в записке, найденной его близкими: "От Виктора Петровича Астафьева. Жене. Детям. Внукам. - Прочесть после моей смерти: Я пришел в мир добрый, родной и любил его безмерно. Ухожу из мира чужого, злобного, порочного. Мне нечего сказать вам на прощание. Виктор Астафьев".

Включение подобного случая из недавней истории (который отнюдь не был чем-то исключительным) в свою книгу, делает честь православному протоиерею. Фаст не пытается следовать обычным для ортодоксов методам, забалтывая реальные факты, скрывая кричащую обнаженную несправедливость реальной жизни под соусом благочестивых цитат из трудов разнообразных святых отцов. Однако благочестивость никогда не служила мерилом логичности и убедительности. Ветхий Завет убедительно показывает, что корни подобного торжества несправедливости заложены ещё в глубокой древности. Об этом буквально кричал Небу благочестивый Иов, правда озаботившийся данной проблемой лишь после своих личных несчастий; об этом, глядя на страдания своих соплеменников, бесстрашно взывал Небу и пророк Аввакум. В обоих случаях, по началу, ответа с небес не было. Верующий человек, изучая эти две великие книги, с нетерпением ждет: вот-вот Бог скажет Свое веское слово, и патовая ситуация разрешится - все аргументы будут аккуратно разложены по логически безупречным полочкам. И терпение верующих в конце концов было вознаграждено - Бог Яхве ответил взывающим храбрецам.

Но от этого легче не стало, ситуация не только стала яснее - она еще более осложнилась. Лучше бы Яхве вообще ничего не говорил - было бы больше простора для богословских теоретических построений. В случае с Иовом ответ Яхве был о чем угодно, только не о милосердном отношении небес к слабым и смертным людям. Не было ничего сказано о желании способствовать более справедливому устройству человеческого существования. Зато явно проступало желание дать почувствовать бунтовщику Иову всю подавляющую мощь Божьей мышцы, что в конечном счете и привело к, возможно вынужденному, признанию Иовом своей неправоты. Исходя из текста книги Иову было что-то такое продемонстрировано, что в конечном счете убедило его в правоте Яхве. Парадокс ситуации состоит лишь в том, что теодицея книги Иова оперирует некими недоступными для смертных людей сверхсекретными фактами, которые так и не были сообщены автору книги Иова, а вместе с ним и всем остальным верующим на планете. Почему бы один раз и навсегда не раскрыть Божьи аргументы? Книга Иова таких шансов нам не предоставила - лишь мельком намекнула на что-то.

Остается надеяться, что пророку Аввакуму было сообщено больше, чем Иову. Пророк жил во время нашествия халдеев на Иудею и последующего вавилонского пленения иудеев. Некоторое время до этого было полностью уничтожено Северное царство из двух частей расколовшегося Израиля, и настало время оккупации Южного царства. Страдания избранного народа вызвало среди просвещенной его части законный вопрос: "Почему Яхве не вмешивается и не помогает согласно заключенному договору-союзу во времена Моисея?". Пророк Аввакум выразил этот законный вопрос самым смелым и эмоциональным образом:

"Доколе, Яхве, я буду взывать, и Ты не слышишь, буду вопиять к Тебе о насилии, и Ты не спасаешь?

Для чего даешь мне видеть злодейство и смотреть на бедствия? Грабительство и насилие предо мною, и восстает вражда и поднимается раздор.

От этого закон потерял силу, и суда правильного нет: так как нечестивый одолевает праведного, то и суд происходит превратный" (Авв.1: 2-4).

Это горестное взывание к небесам, как показала история еврейского народа, стало повторятся раз за разом. Как справедливо показано в статье "Евреи и Бог после Холокоста", возникла древняя еврейская традиция, когда верующие евреи выражают свою любовь к Яхве через свой гнев и разочарование в Его бездействии. Это парадоксальной факт, идущий от Иова и пророка Аввакума. Этот гнев коренится в основе заключенного договора во времена Моисея. Евреи вполне законно убеждены, "что у Бога, как у человека, есть обязанности, и Он достоин упреков, если не выполняет их". Отчаяние любви самых чистых еврейских сердец к Яхве связано с своеобразной "жалостью" к Нему по причине того, что все большее количество людей в сердцах своих отказывается полагаться на Бога и отходит от Него. Один из раввинов в Аушвице сказал своим последователям: "Возможно, Бог - лжец".

Один из членов комиссии при президенте Картере по изучения фактов Холокоста, Майлз Лерман на одном из заседаний гневно вызвал Яхве на еврейский религиозный суд: "Господи! Как мог ты жить, когда рядом - Освенцим? Где был ты, когда по всей Европе твоих сыновей и дочерей вели на жертвенник? Что делал ты, когда мои святые мать и отец шли на смерть? Когда над моими братья и сестрами нависали грозные мечи?". Какими бы не были попытки оправдания Бога в подобной ситуации ортодоксальными иудеями из-за нарушения евреями дня отдыха Шаббат, все равно явное бездействие Яхве никак не оспоришь. Вполне логично рабби Иосиф Телушкин в сборнике "Jewish Literacy" указал: "Кроме того, что убийство ребенка в газовой камере кажется слишком сильным наказанием за нарушение Шаббат его родителями, такие утверждения неверны еще по одной причине. Как бы далеко ни отошли европейские евреи 1930-х и 1940-х годов от религии, процент "отступников" в Америке был еще выше. Однако американские евреи не пострадали от Катастрофы и вообще процветали в течение всей своей истории".