Кто знает, сколько бы продолжалась эта опостылевшая Андрею жизнь, если бы не стечение самых неожиданных обстоятельств. Одним из них был неуравновешенный характер Петра III и его болезненное самолюбие. Однажды, проводя смотр кавалергардского полка, находившегося под его личным шефством, император не обнаружил в нем знакомого офицера Ланга. На его вопрос о причинах отсутствия командир полка ответил, что Ланг откомандирован к генералу Корфу, у которого назначен на должность обер-квартирмейстера. Петр III пришел в неописуемую ярость и с криком набросился на присутствовавших при смотре генералов, обвиняя Корфа в самовольстве, в том, что Корф не имел права без его воли брать офицера из полка, находящегося в его личном императорском ведении. «Кто позволил Корфу это сделать?» — бесновался Петр III.

Императору объяснили, что есть указ, по которому Военная коллегия могла это сделать. Петр окончательно вышел из себя и, распаляемый хладнокровными ответами генералов, закричал еще сильнее:

— Да на что ему квартирмейстер? Армиею ли он командует? В походе, что ли, он? Да на что ему и штат-то весь?!

Тут же Петр распорядился немедленно вызвать к нему Корфа, а также подготовить высочайшее повеление о ликвидации штатов у генералов, которые не являются командирами войсковых соединений, и возвращении офицеров в воинские части. Когда Корф приехал в резиденцию Петра, тот уже успел успокоиться, да и самолюбие его было удовлетворено быстрым исполнением указания об упразднении штатов у некомандующих генералов. Поэтому он, против ожидания свиты, принял Корфа довольно спокойно. Правда, и сам Корф, хорошо знавший характер императора, повел себя таким образом, чтобы не возбудить новой вспышки гнева. Он одобрил действия Петра, льстиво сравнив их с мерами, проводимыми по укреплению армии прусским королем, словом, пролил бальзам па душевные раны царя и сумел-таки отвести нависшую над ним грозу.

Чтобы и в дальнейшем обезопасить себя от царской немилости, Корф решил не медлить с ликвидацией своих штатов. По его поручению генеральс-адъютант Балабин собрал всех офицеров, подлежащих возвращению в полки, и объявил о новом императорском распоряжении. Для большинства новость была неприятной: как-никак жили они в столице, без обычных волнений беспокойной армейской жизни. Особенно близко к сердцу принял известие Андрей.

«Ах, батюшки мои! Ну-ка, велят распределить еще по самым тем полкам, где кто до сего определения сюда был? Что тогда со мною будет? Полк-то наш в Чернышовском корпусе и находится теперь при прусской армии! И ну-ка то правда, что говорят, будто он вовсе отдан и подарен королю прусскому? Погиб я тогда совсем, и не видеть уж мне будет отечества своего навеки. О, Боже всемогущий, что тогда со мною будет?» [17 Там же. Т. 2. Сто. 243.]

Посовещавшись между собою, офицеры решили обратиться к Корфу, чтобы тот оказал содействие в распределении их по воинским частям, расквартированным в Петербурге и его пригородах. Однако Корф, помня разговор с Петром III и не желая подвергать себя даже малейшему риску в сложной политической обстановке того времени, категорически отказал офицерам в их просьбе и посоветовал самим определять свою судьбу, используя личные связи.

Другой случай, сыгравший немалую роль в дальнейшей судьбе Андрея, связан с его набожностью. Возвращаясь домой после безрезультатного разговора офицеров с Корфом и предаваясь невеселым думам, он увидел, как прохожие заходят в церковь.

Зайду-ка и я, решил Болотов, помолюсь всевышнему. Авось и на этот раз не оставит он меня своей милостью. Во время молитвы он оглядел внутренность церкви, и что-то знакомое стало проглядываться в ее облике, в иконах. Осмотревшись еще раз более внимательно, Андрей вспомнил: это та церковь, в которую он ходил по совету Яковлева.

В памяти всплыла история его хлопот в Петербурге, когда он приезжал с челобитной на то, что его несправедливо обошли в присвоении офицерского чина. Тогда начальник канцелярии главнокомандующего фельдмаршала Бутурлина — Яковлев — посоветовал ему, в ожидании разбора дела, почаще ходить в церковь. Болотов, и сам глубоко религиозный человек, последовал совету и почти каждый день туда наведывался. Яковлеву это понравилось, он принял горячее участие в судьбе Болотова и помог ему получить чин офицера.

Сейчас набожному Андрею показалось, что он не случайно снова оказался в этой церкви, что это внушено ему богом, который таким образом хочет оказать ему помощь. Стало быть, думал Андрей, господь бог велит мне действовать через господина Яковлева, и надобно мне найти его непременно.

Он сразу же направился на поиски дома Яковлева. Андрей сравнительно быстро сориентировался в расположении улиц и вскоре уже стоял перед знакомым особняком. Но уверенности в том, что здесь по-прежнему проживает Яковлев, у него не было: ведь с тех пор, как он здесь был, прошло пять лет.

Однако судьба и на этот раз оказалась к Болотову благосклонной: Яковлев продолжал жить в этом доме и во время прихода Андрея оказался на месте. Он ласково принял старого знакомого и после короткого расспроса о жизни поинтересовался причиной прихода Андрея. Внимательно выслушав, одобрил желание Андрея Тимофеевича получить отставку, уехать в деревню и заняться учеными делами, обещая всяческую поддержку. Тут же сел за письменный стол и, поработав некоторое время, вручил Болотову схему, по которой должно было быть составлено ходатайство об отставке для Военной коллегии.

В приподнятом настроении Андрей вернулся в канцелярию, отыскал Балабппа и рассказал о посещении Яковлева и результатах разговора с ним. Балабин тоже обрадовался: он знал Яковлева, был наслышан о его роли в Военной коллегии и считал, что с помощью этого влиятельного человека будет положительно решен вопрос не только об отставке Болотова, но и об устройстве других офицеров. Подписание Корфом нужного документа для Военной коллегии Балабин брал на себя. И действительно, через короткое время подготовленная соответствующим образом бумага была подписана и направлена по назначению. Осталось, как всегда, ждать результатов.

Однако на сей раз под нажимом Яковлева канцеляристы действовали быстро, и уже 24 мая Болотова вызвали в специальную комиссию «на смотр». Хотя он и крепко надеялся на поддержку Яковлева, но поволноваться ему пришлось изрядно. Во-первых, оказалось, что желающих получить отставку набралось не так уж и мало, и часть из них, прошедшая комиссию до Андрея, получила по разным причинам отказ. Во-вторых, при разборе его просьбы неожиданное сомнение в целесообразности предоставления отставки выразил генерал-поручик Караулов: не млад ли годами капитан Болотов и не рано ли отпускать его из полка? Члены комиссии переглянулись, но Яковлев тут же подавил попытку увести их в сторону нежелательного для Болотова решения и безапелляционно заявил: «Добро, добро, господа! Пусть себе едет в деревню. Не бездельством же человек заняться собирается, а домостроительством и экономией, по науке основанной, что государству нашему знатную пользу принесть может. Думаю, что каждый из вас с сим согласен будет».

После такой убедительной речи председательствующего члены комиссии согласно закивали головами, да и Караулов тут же снял свое возражение. Андрей облегченно вздохнул. Наконец-то его мечта начинает сбываться и скоро он будет свободным человеком, осядет на родной земле, будет трудиться на ней. Однако, как ни хотелось Андрею поскорее покинуть опостылевший Петербург, все же ему пришлось порядком прожить в этом городе. Оформление документа об отставке затянулось, и только 14 июня Андрей смог получить желаемую бумагу. Радости его не было конца. «Не могу изобразить, как приятны были мне делаемые мне с переменою состояния моего поздравления, и с каким удовольствием шел я тогда из коллегии на квартиру... мне казалось, что я иду по воздуху и на аршин от земли возвышенным, и не помню, чтоб когда-нибудь во все течение жизни моей был я так рад и весел, как в сей достопамятный день, а особливо в первые минуты по получении абшида [документа]. Я бежал, не оглядываясь, с Васильевского острова и хватал то и дело в карман, власно как боясь, чтобы не ушла драгоценная сия бумажка» [¹⁸ Там же. Стб. 261.].