В ночь перед торжественным открытием «Пекарни семьи Мелларк» у нас обоих сна не был ни в одном глазу. Весь вечер мы были на ногах — готовили все необходимое, что нам должно был понадобиться утром, а утро для нас обещало начаться ни свет ни заря. Эффи обещала прийти нам подсобить за час до открытия, хотя я уговаривала ее не вставать так рано и этого не делать, так как нам все равно будут помогать Астер и Айрис, но она настояла. «Тебе нужно, чтобы кто-то помог с потоком покупателей. И нам обеим это хорошо известно!» — отрезала она, поглаживая мне руку, и я почувствовала себя задетой, хоть это и была чистая правда. Может, мне и впрямь лучше прибираться в подсобке и глазировать кексы, а не торчать за прилавком?

Мы с Питом были слишком нервничали, чтобы заснуть, и в конце концов решили вместе нырнуть в теплую ванную. Пит принес два бокала вина, а я добавила в воду лавандового масла, в надежде, что хоть оно поможет нам успокоиться. Прижавшись спиной к его широкой груди, я вдыхала этот цветочный аромат, и влажные пары нас постепенно обволакивали. Мягкое тепло в сочетании с терпким напитком мало-помалу дали нужный эффект. Я чувствовала, что мои мышцы расслабляются, тем более что вдобавок к прочим приятным воздействиям, рука Пита медленно гладила мои ладони. С двух сторон он обхватил меня бедрами, и мне казалось, что окружающий мир хотя бы на этот короткий миг, наконец, устаканился, да так, что лучше и не бывает.

— Мы ведь все сделали, что могли, правда? — спросила я, отхлебывая еще вина.

— Не уверен. Хотя перед открытием ничего больше в голову не приходит, — ответил он.

— Мне нравятся картины, которые ты там развесил, - Пит, следуя данному мне слову, написал два пейзажа Луговины, таких восхитительно живых, что, глядя на них, можно было почувствовать порыв теплого ветра, колышущего одуванчики.

— Это ведь ты предложила. Поле одуванчиков, — прошептал он мне в шею. — Ты моя муза.

Я вдруг разом стала серьезной.

— Хочу тебе кое-что рассказать.

Его явно распирало от любопытства.

— Ладно, расскажи.

Я сделала глубокий вдох.

— Помнишь, как ты мне бросил хлеб? Тот дождливый день?

— Да, и вряд ли я смогу когда-нибудь его забыть, — усмехнулся он.

Я кивнула.

— Я хотела поблагодарить тебя на следующий день в школе. Я уже и слова заготовила, но когда наконец взглянула на тебя, увидела у тебя на щеке синяк, не знаю, мне не хватило храбрости, — взяв его большую руку, я стала водить кончиками пальцев по выступающим венам на тыльной стороне ладони. — Я отвела от тебя глаза и увидала одуванчик, который распустился посреди школьного двора. Его там не должно было быть, но он был цвел. Я сорвала его и побежала домой, чтобы отнести его Прим. Мы побежали с ней на Луговину с ведром и принялись рвать одуванчики – все, какие только смогли найти. Ты знал, что одуванчики съедобны?

— Нет, понятия не имел.

— Ну, в общем, да, причем любая их часть. Мы съели половину твоего хлеба накануне, а то, что оставалось, прикончили в тот вечер с салатом из одуванчиков. Тогда я и решила, что все должно снова наладиться. Что я буду охотиться и собирать растения и мы не будем больше голодать, — я замолчала, а Пит замер, держась за меня, и терпеливо ждал, пока я продолжу. — И я всегда видела тебя в этом цветке. Он означал для меня надежду. Что жизнь продолжается, как бы велики ни были наши потери. Что все снова может быть хорошо. Я тогда этого еще до конца не понимала. Но зато понимаю теперь, — потянув его за обе руки, я постаралась, чтобы они тесней меня обняли. — И как ты любишь оранжевый закат, так я люблю желтые одуванчики, — мой голос дрогнул, но я заставила себя договорить. — Спасибо тебе за хлеб, который дал мне дожить до этого дня, и быть с тобой, за наш дом, пекарню, за все остальное, то у нас есть, — я улыбалась, говоря это.

Пит слегка повернул меня к себе и поцеловал одним из тех глубоких, обезоруживающих поцелуев, какими мог целовать меня лишь он.

— О, как я хотел бы снова сделать тебе предложение сейчас, еще раз.

В ответ я улыбнулась.

— А смысл? Ответ был бы все тот же.

Он развернул меня к себе, и я оказалась на нем верхом. Оплела руками его шею, и мы вновь поцеловались, и голод, только наш с ним голод, снова стал невыносим, угрожая поглотить нас без остатка. Я поняла, что никогда не устану от ощущения его губ на моих губах, от прикосновения его больших ладоней, и от его объятий, в которых я всегда могла найти надежное убежище. Мы не вылезали из ванной до тех пор, пока вода полностью не остыла. Впрочем, когда мы, наконец, закончили, большая часть воды уже выплеснулась из ванной и утекла в сливное отверстие в полу. Усталые и сытые любовью, мы оба с ним забылись безмятежным сном.

________________________

*Диспенсер — оборудование для распределения чего-либо. А похожую на описываемую здесь систему управления очередью удалось обнаружить не просто в Сети, а в свободной продаже. Эта, правда, работает от электричества и оснащена дисплеем. Зато, как и в данной главе, с красным раздатчиком номеров. Слоган соответствующий «Никто не ждет в очереди, Никого не вызывают голосом, Никакого хаоса вокруг прилавка». Подробнее на: http://ru.aliexpress.com/store/product/Ticket-dispenser-queue-management-queuing-solution-keypad-with-digital-number-display/211437_32258046811.html

========== Глава 26: Торжественное открытие (POV Пит) ==========

Все происходит так, как будто не было в моей жизни никаких Голодных Игр. В воздухе висит кисловатый запах дрожжей вперемешку со сладким — ванили и сахара. Когда я спускаюсь вниз, еще темно, и я стараюсь ступать только там, где давно знакомые ступеньки не скрипят. Отец уже за работой, и я направляюсь прямиком к противням с заготовками для хлеба, чтобы ему помочь, но он меня останавливает:

- Нет, Пит, сперва поешь.

Я неуверенно сажусь на скамью, а он тащит заготовки в печь. Меня ждет там миска с двумя яичными желтками, сахар, стакан молока, малюсенький кусочек темного шоколада и тонкая палочка ванили. От потрясения у меня кружится голова — яйца в пекарне всегда на вес золота, мы крайне редко можем позволить их себе. Даже не верится, что он мог оставить сразу пару для меня.

— Папа?

Он усмехается, и его голубые глаза блестят, когда он ерошит мне волосы.

— Ты так замотался со своей новой пекарней, что забыл про собственный День рождения, — взяв миску с желтками, он начинает, подсыпая к ним сахар, взбивать их вилкой, пока они не превращаются в однородную светло-желтую массу. — Но родители не забывают такие дни, — он улыбается мне снисходительно и, вылив в смесь две столовых ложки теплого молока и добавив чуточку тертой ванили, продолжает взбивать, пока от одного дивного запаха у меня не начинают течь слюнки. Осторожно вынув вилку, он венчает свое творение кусочком шоколада и передает миску мне.

Кончиком ложки я осторожно зачерпываю лакомство и подношу его к губам. Еще даже не попробовав, я уже понимаю, каким вкусным, вязким, невероятным оно окажется. На зубах скрипит одна единственная нерастворившаяся крупица сахара, и тут же ее затмевает ваниль. Этот удивительный, такой редкий на нашем столе десерт мы обычно делим на четверых (мама никогда не простила бы нас за то, что мы переводим яйца, и с ней мы, само собой, не делимся). Сейчас мне стыдно, что я трескаю все в одну глотку, так что, черпнув еще разок, я подношу полную ложку и к папиным губам. Он мотает головой, но я настаиваю, и он уступает. И на его лице отражается чистейшее блаженство. Мы едим на пару с ним, пока, отложив ложку, я не принимаюсь подчищать края миски пальцами, чтобы слизать остатки, но папа лишь усмехается такой детской непосредственности.

Когда же я отодвигаю миску в сторону, он берет мое лицо обеими своими огромными мозолистыми ладонями.

— Я горжусь тобой, сын.

И лишь тогда я понимаю, как странно все, что происходит, и что в моем нынешнем мире его на самом деле больше нет. Я льну к нему и обнимаю со всей силы, и он стискивает меня у широкой груди. Невыносимая печаль давит мне сердце железными тисками, оттого, что я знаю — мое видение вот-вот растает. Я сжимаю его спину как только могу крепко, все еще ощущая вкус яичного крема на языке.