Пит стал вставать по утрам все раньше и раньше, в один день, чтобы порисовать, в другой — заняться выпечкой. Его руки по ночам все еще оберегали меня от кошмаров. Но пламя страсти, которое поглощало нас обоих, казалось, затухло и мы не касались друг друга кроме как по необходимости поддержать друг друга в нашей вечной борьбе с призраками прошлого. У него случались приступы, и я его обнимала, пела ему, призывая обратно из темной мглы ложных видений. Меня настигали кошмары, и я рвалась, кричала, и он меня успокаивал, отгоняя прочь образы ходячих мертвецов. Но он воздерживался – или, может быть, воздерживалась я — от того, чтобы делать многое другое. И мне было невдомек, как преодолеть эту пропасть, не мучаясь от страха, что он мне скажет „нет“, после чего мне придется вернуться в свой пустой дом и развалиться там ни миллион кусков. В нашей постели теперь обитал страх.

К концу недели я уже места себе не находила оттого, как странно все стало между нами. Мой разговор с Доктором Аврелием свелся к совету, который был в теории совсем неплох, но вот на практике…

— Поговори с ним. Сперва запиши то, что ты хочешь, чтобы он знал, и убедись, что до него дошло. Потом сама повтори то, что он тебе ответит, чтобы он понял, что и ты его слушаешь.

Без проблем, док. Вот только всякий раз, когда я пыталась открыть рот, страх захлопывал его обратно. Пока я, по крайней мере, крутилась рядом с Питом, как спутник неизведанной планеты, и могла ждать чего-то. Но если я сделаю первый шаг, задам вопрос, я потом уже не смогу забыть его ответа. И я не хотела рисковать, сталкиваясь лицом к лицу с ужасной определённостью, так что мы с ним все так и ходили вокруг да около как в каком-нибудь галантном танце, и царившая между нами вежливая отстраненность уже стала меня душить.

И тут Вселенная подкинула мне редкий подарок. Однажды утром раздался телефонный звонок, непривычный звук в нашем притихшем доме. И когда я сняла трубку, от звука этого громкого, грубоватого, настойчивого голоса у меня чуть не лопнули барабанные перепонки.

— Привет, безмозглая!

— Джоанна! — меня пронзила подлинная радость, безумное счастье, что я снова болтаю со своей чокнутой подругой. — Как дела?

— За моей задницей тянется целый косяк акул, готовых подтирать мне нос, — хохотнула она. — А вы, я слышала, готовитесь открыть пекарню. Поздравляю! Вы небось теперь с ним вместе вовсю того-этого…

Будь это кто угодно кроме неё, я бы не стала этого терпеть.

— У нас тут все нормально. Отчего ты не приедешь нас повидать? — вставила я вопрос, вдруг всем сердцем затосковав по ней.

— Как только эти мозголомы мне позволят, я к вам примчусь первым же поездом. Так что у вас там творится, ребята?

Мне оставалось лишь поведать ей все о пекарне, о чертовых гусях Хеймитча, о разговорах с доктором Аврелием, восстановлении города, Дне Поминовения и новом памятнике, о невероятно жарком лете. Не умолчала я и о Книге Памяти, о том, зачем она нам нужна, и попросила ее прислать мне фото, если они у нее вообще сохранились. В присутствии Джоанны все было как-то легче, не так трагично. Может, оттого, что она была так бесцеремонна, но то, что в обычное время меня бы подкосило, заставляло лишь ухмыльнутся на этим вслед за ней. Кроме того, она определённо была одной из самых проницательных особ, кого мне доводилось знать.

— Ну, а как у вас там обстоят дела с Питом? Ты ни словечка о нем пока не проронила.

Я замолчала. С чего же мне начать?

— Эй, чего затихла, безмозглая? Вы с ним теперь вместе или как? Я, знаешь ли, названивала тебе домой уже раз двадцать, прежде чем позвонить Питу, — она так хмыкнула, что я ясно с могла себе представить, как она скрещивает руки на груди, и чуть сворачивает на бок голову в ожидании моего ответа.

— Мы уже несколько месяцев живем вместе, — прошептала я, чувствуя, как ко мне вновь подкрадывается тошнота. И меня кольнула страшная тоска по тому, как все между нами было еще каких-то пару недель назад.

— А чё скорбим-то как на похоронах? Вообще-то — это клёво, ну, то, что между вами, так ведь?

Я покачала головой.

— Нет, совсем не так. Это было, — я помолчала, разглядывая свои руки. — чудесно.

Джоанна затихла, слушая меня, искренне озадаченная.

— И чего ты вздыхаешь, будто лучшего друга потеряла?

И как ей это удается?

— Может, так оно и есть, — я распереживалась и уже страстно хотела сменить тему, но она мне не дала.

— Ну-ка, колись. Что происходит?

Мне пришлось рассказать о его приступах, о том, как я сама пряталась от мира, запершись в четырех стенах, о наших с ним кошмарах, о портрете — особенно о нем, и о том, как я на него среагировала — и о той ледяной пелене, которая сковала с тех пор нашу жизнь. Мне было сложно описать ту удушающе отстраненную вежливость, которая царила между нами. Как ни один из нас не смеет переступить ее невидимых границ, так что мы с ним теперь вроде соседей по комнате, не более.

— Так вы с ним… близки? — бросила она пробный шар.

— Мы… были, — прошептала я.

— Что значит „были“?

Я вдохнула поглубже.

— После того портрета… не были… не могли.

Мысленно я как будто видела, как Джоанна разочарованно трет лицо.

— Китнисс, знаешь что? Убийца отношений номер Пять — это когда вы перестали трахаться. Не смей этого делать. Может, он у нас и почти святой, но он все-таки парень. Им нужно всё это дерьмо как воздух. Нельзя сначала дать ему, а потом перестать давать. У них крышу от такого начисто сносит, а у Пита, если уж на то пошло, и без того крыша протекает.

— Джоанна… — возмутилась я.

— Нет, я не пытаюсь его оскорбить. Пит лучше всех. Но я уверена, что Пит наверняка немного двинутый после того, что с ним произошло. Поверь мне. Я тоже там была. И ты должна взять ситуацию под контроль, — она определённо ткнула в меня пальцем.

— Но он даже не, знаешь ли, даже не пытался… — начала я.

— Потому что это Пит! Он вообще когда-нибудь тебе навязывался и на тебя давил?

У меня закружилась голова, так я физически затосковала по тем временам, когда он борцовским захватом припечатывал меня к кровати, и как наше баловство превращалось во что-то гораздо более темное, когда он заводил мне руки за голову и там удерживал. От одной мысли об этом все в животе растеклось как горячий шоколад. Тишина на том конце провода вдруг прервалась постукиванием — ногтем по динамику.

— Эй, есть кто дома? Спустись на землю. Я даже слышать не хочу, о чем ты сию минуту размечталась, — выпалила она раздраженно, — На самом деле, я бы, может, и послушала, но не сейчас. Если все обстоит так, как ты говоришь, не жди, что он сам сделает первый шаг. Он, вероятно, в диком ужасе от того, что ты можешь его отвергнуть. Разве не в этом у вас там все дело?

— Я вообще-то тоже в ужасе, на самом деле, — прошептала я.

— Как будто Пит когда-нибудь тебе отказывал!

— Может, если не будет мне доверять, — разглядывая жилки на тыльной стороне руки, я затерялась в своих мыслях.

— Китнисс?

— Джоанна, он мне не доверяет. Он думает, что я сбегу от него в лес и с концами, — в моих словах сквозила бесконечная печаль.

Джоанна лишь шумно выдохнула.

— Убийца отношений номер Раз: вы не доверяете друг другу. С этим не так-то легко сладить, знаешь ли. Для этого нужно время. Может, даже понадобится изобразить кое-что драматичное.

— Что, спасения его жизни на арене было недостаточно? Жить с ним, когда ему каждую ночь снится, что я его пытаюсь прикончить — этого мало? — теперь я уже злилась по-настоящему. Вечно я во всем виновата: бедного Пита мучает злобная Китнисс. Мне вдруг резко разонравился такой расклад.

— Эй, я врубаюсь. Питу вечно все сочувствуют, и это тебя достало, потому что и ты не железная, верно? И что тебя тогда цепляет? — Джоанна пыталась меня утихомирить. Но я все-таки взорвалась.

— Меня цепляет, что я все-таки не гребаный клыкастый, ползучий, шипящий ящер-переродок, которого ему в голову запихнул, мать его, Капитолий. И я не могу писать кипятком от того, что сплю с человеком, который поутру не всегда может припомнить кто я, на хрен, такая!